Разорванный мир

– Ты стремился к нам душой, и Господь привел тебя в миг нужды... Велико Его милосердие! Но я хотел бы знать, каким образом ты получил свою рану.

– Я...
– Хэлл умолк. Все это было слишком сложно. Так много произошло всего, и все было переплетено... И вдруг его словно прорвало - он стал рассказывать обо всем, что произошло с ним с момента ухода, вместе с Юлией, рассказал даже о том, что с ним сделали в шайке Кондора. И как он потом ушел ночью и убил того, кто пытался его задержать, забрал его оружие. И всю эту путаную историю шатания по деревням, поиска пищи (и как он убил человека из-за мешка картошки, и этот мешок потом у него отобрали, он тоже рассказал), стычек с разными шайками. В первый миг ему показалось, что Кондор, с его царственной манерой держаться - царь и бог, по крайней мере, этих мест. Но он быстро понял, что здесь каждую деревушку контролирует одна или две такие шайки, и от них лучше держаться подальше. Что ему не всегда удавалось. Об армии ему порассказали всяких ужасов, и он уже не знал, хочет ли туда. Можно было пробираться на север, но во-первых, там насильно забирали в армию, во-вторых, там тоже - неизвестно что... И в конце концов двое взрослых бугаев захватили его и заставили лезть в какой-то дом воровать, и он воровал для них, а для себя нашел пистолет, и когда вечером к нему стали приставать, он уже решил заранее, что чем снова такое - лучше смерть, и стал обороняться, и застрелил одного (или, может, ранил), а второй ранил его, и долго за ним гонялся, и вот так Хэлл очутился у ворот обители и стал стучать, истекая кровью, сам не зная, куда - пусть бы пристрелили. Все это он выпалил одним духом. Леонард выслушал его снисходительно, как маститый критик - начинающего литератора.

– Ты увидел, мой сын, что наш сегодняшний мир - обитель зла. Но тебя самого зло еще не затронуло до корней. У тебя есть надежда.

– Почему?
– удивился Хэлл. Он считал себя уже закоренелым убийцей (и в этой мысли была какая-то греховная - но гордость).

– Потому что, если бы ты был мертвым, а не живым, ты бы, уходя от Кондора, убил и его, и твою подругу, сознательно,а не случайно, как у тебя получилось с охранником. И ты бы убивал не ради пропитания, а ради удовольствия. Такие, как ты, долго не живут в нашем мире. Но твое счастье, что Господь привел тебя к нам.

Отец Леонард оказался довольно интересным собеседником. Только когда речь заходила о религии (а это, естественно, происходило часто), Леонард переставал говорить и начинал вещать, проклинать и призывать. Когда же разговор шел о предметах обыденных, монах оказывался весьма неглупым человеком, к тому же многое повидавшим, и в общении с ним Хэлл узнал много полезных вещей.

Однажды он высказал беспокойство за судьбу Юлии. Разумеется, она сама выбрала ее, но... ведь она еще совсем девчонка, пока Кондор защищает ее, а если он погибнет - что тогда? Леонард снисходительно усмехнулся.

– Такие, как она, не пропадают. Ты не должен беспокоиться за нее. Думай о себе, она защищена лучше, чем ты.

– Но чем, почему? Ведь она женщина, слабая... Она даже борьбе не обучалась, стреляет кое-как.

– Женщины очень сильны, Хэлл, и чем они слабее, чем меньше они умеют и знают, тем труднее их победить. Главная их сила - в греховной страсти мужчин, удовлетворить которую могут только они. Но женщины в Арвилоне иные, они изменили свою природу, они не подвержены страсти... Юлия, судя по тому, что ты рассказал - из тех, кто любит секс, ради него самого, для нее эта страсть важнее прочего, и потому она принадлежит этому миру и может даже править им - руками того мужчины, которого изберет.

– Но ее могут превратить в рабыню.

– Умная и любящая постель рабыня может вертеть своим повелителем так, как захочет. В истории было множество примеров тому... И разве ты не слышал еще об армии Квисанги?

– Да, я слышал... Это к западу отсюда, да?

– К северо-западу. Квисанга контролирует очень большую территорию, ты, наверное, знаешь, что о ней самые отчаянные говорят с ужасом. Тот, кто попадет в страну Квисанги, превращается в пожизненного раба или вступает в армию, что не лучше. А ведь сама Квисанга - это женщина. Маленькая, кривоногая, безобразная азиатская женщина с дюжиной любовников, которых она меняет по своей прихоти.

– Об этом я не знал, - признался Хэлл.

Рана его довольно быстро заживала, хотя была пробита брюшина, в общине нашлись сильные антибиотики, и осложнений удалось избежать. Вскоре Хэлл начал вставать и стал считаться послушником. Он всерьез подумывал о том, чтобы остаться в общине, если не навсегда, то хотя бы надолго. Устав здешний был суров, поднимались в два часа ночи, ложась в восемь вечера, и весь день был заполнен работой и молитвами, молитвами и тяжелой работой монахи возделывали огород, участок земли, кормили себя сами, держали коров и свиней, строили новые здания (кажется, они были единственными, кто что-то строил, а не рушил в этом мире). Нужно было и охранять общину, и для этого ежедневно монахи тренировались в стрельбе и рукопашном бое, приемы которого были, в общем, похожи на рэстан. Хэлл был еще слаб для тяжелой работы, ему поручали чистить картошку, мыть полы, чинить одежду (пришлось научиться держать в руках иголку, от чего в Арвилоне он упорно увиливал). Весь день был занят монотонным трудом и службами в маленькой церкви, свободного времени (которое так ценил Хэлл в Арвилоне) практически не оставалось. Взыскания на монахов налагались также довольно строгие - лишение пищи, заточение в крошечной келье, тяжелые трудовые повинности. Но это все же было лучше, чем все остальное в Свободном мире. Вернуться же в Арвилон было невозможно. Об этом и думать нечего... Там было гораздо, несравненно лучше. Но это мир детей и женщин, а он мужчина. Нельзя вернуться в собственное детство... Мир жесток, и нужно приспособиться к нему, принять его таким, как он есть. Арвилон же... Хэлл по-прежнему презирал Арвилон.

Хотя именно тогда, когда ему не хотелось жить, когда он понял, что не сможет жить больше и искал только способ закончить свое существование, некое воспоминание остановило его. Он вспомнил мать и бабушку, и вдруг понял, что они приняли бы его и таким. Что для них этот позор - не позор, что они все равно его любят. Несмотря и на то, что он ушел, и даже если бы он стал убийцей - они любили бы его и приняли бы назад без единого слова. Они даже не упрекали бы его. И они не променяли бы его на другого - более сильного, мужественного, семи пядей во лбу - любого, он и только он был им нужен таким, как есть. И мир вдруг изменился. Где-то в беспросветной тьме образовался светлый сектор, и любящие лица смотрели оттуда, и для них он был - любимым, единственным, что бы ни случилось с ним. И тогда он встал, и отобрал автомат у охранника в коридоре, и убил его и вышел, чтобы жить дальше.

Эта любовь, оставшаяся в Арвилоне, не стала для него важнее всего. Он, как и все мужчины Свободного мира, не думал о возвращении. Это был неслыханный позор - вернуться. Это было невозможно, немыслимо. Но именно эта любовь давала ему силы жить в мире, лишенном любви.

Отец Леонард отпустил Хэллу грехи на исповеди. И пользуясь своими правами наставника (или считая это своей обязанностью), ежевечерне вел с ним душеспасительные беседы. Он громил всех вокруг, в особенности арвилонок, и после этого Хэлла охватывал некий мистический ужас, в передаче отца Леонарда весь мир погряз во зле, не было ни одного человека, не обреченного геенне огненной, за исключением его самого и нескольких десятков монахов (да и те, также подверженные разным страстям - еще под вопросом). Когда духовный пыл охватывал Леонарда, тот становился совершенно другим человеком, и говорил иные вещи, чем в обычном настроении.

– Кто же виноват в том, что мир разделился, отец Леонард?
– спросил как-то Хэлл, - То есть, я понимаю, это дьявол виноват, но через каких людей он действовал?

– Разумеется, сын мой, через женщин, так же, как было это от самого грехопадения прародителей наших... Ибо женщина создана Господом как помощник мужчине, а помощник всегда повинуется, не так ли? Они же не захотели повиноваться, как это повелел Господь, они стали горды и независимы, и наступили последние времена.

– Отец Леонард... мы проходили в школе по истории, что это просто из-за войны так получилось.

– Ну и что же вы проходили?
– зловеще спросил Леонард, - Мне хотелось бы слышать, сын мой, что вложили в твой юный разум эти ехидны, эти порождения греха. Говори!

Хэлл смутился. Но деваться было некуда.

– Ну, мы проходили, что... Была, в общем, большая война, раньше ведь на всей Земле люди жили. А теперь только на нашем континенте. И Арвилон это была тыловая область, получилось так, что здесь бомбы не бросали. И жили в основном женщины с детьми, потому что мужчины все были в армии. Тогда уже всех забирали, даже больных. А потом началась бактериологическая война, армии перемешались, и образовалась зона анархии... Потом оттуда стали шайки приходить, набеги делать на Арвилон, а женщины там уже свою власть установили, ведь мужчин почти не было. И пришлось защищаться. Вот так это и получилось, - испуганно закончил он, видя, как лицо отца Леонарда постепенно становится кирпично-красным.

– Что ж, сын мой, - спокойно начал монах, - Ложь - оружие Антихриста, и эти порождения змея, эти поганые гнусные твари - (тон Леонарда постепенно накалялся),- эти пресмыкающиеся чудовища найдут свою преисподнюю, и будут гореть в огненном озере вечность вечностей! Я говорю об этих так называемых женщинах, потерявших право называться женщинами, об этих снедаемых сатанинской гордыней дочерях ада! Если бы Господь сподобил меня (монах уже почти кричал) - самому вершить суд над этими созданиями тьмы, о, я нашел бы место для них! Я воткнул бы раскаленные колья в их гнусные лона, я вырвал бы их бесстыжие глаза, я жег бы их медленным огнем на железных жаровнях... О, я знал бы, как отомстить этим тварям, я заставил бы их есть мясо друг друга и сказал бы: это за то, что вы уничтожили истинную святую Христову церковь! Я заставил бы их народить нам детей, коих мы вырастили бы в чистоте, а самих развешал бы голыми на всех площадях, и кричал бы им в лицо: это вам за то, что вы не хотели покориться Господу!
– Леонард перевел дух. Хэлл весь дрожал, не только смысл речи Леонарда, но бешеный его пыл, ненависть, равной которой он еще не видел - вызывали у него ужас. Видя это, а может быть, просто выкричавшись, Леонард сказал мягче.