Разорвать тишину

— Ой лышенько, — вздыхала сидящая рядом на мешке баба в пуховом платке. — На смерть везут людину…

День был тяжелый, но ночь была еще тяжелее. Вера и Санька уснули лишь под утро, когда над рекой поплыли первые клубы тумана. Алексей, ругая себя последними словами, так и не сомкнул глаз. Продукты, взятые из дома, давно закончились, его жена и сын легли спать голодными, они ничего не сказали, но от этого было только хуже. Вместо того, чтобы суетиться, что-то искать, перевернуть всю баржу, но найти, он, как и все остальные, сидел и покорно ждал, когда их высадят на берег, прямо возле продуктового магазина. Ему надо было еще засветло подготовить место для ночлега, найти брезент и соорудить что-то вроде палатки, а он, как тряпка, сидел и ждал, когда кто-то побеспокоится о его семье…

В ту ночь он клялся себе больше никогда ничего не ждать и не надеяться; другой жизни не существует, она прошла и растворилась где-то за спиной — есть только здесь, и сейчас; есть река, мороз, черное небо и голодные, замерзшие жена и сын. И им надо любой ценой выжить в этом диком краю, среди людей, постепенно забывающих, что они люди.

Ранним утром, как только на реку опустился туман, он познакомился с матросом из команды. Результатом знакомства стали две буханки хлеба, несколько луковиц и морковь. А сегодня, вот, еще и картошка…

— Вот, возьмите. — Алексей оглянулся по сторонам, незаметно отсчитал пять белых бумажек и сунул их в раскрытую ладонь человека. Речник, продолжая смотреть на реку, спрятал деньги в карман брезентового плаща. Оставалось решить еще одну проблему.

— Послушайте, — решительно сказал Алексей, — я дам вам еще пятьдесят рублей, дам сто, отдам твидовый костюм, почти новый. Только дайте взглянуть на карту. Мне хватит трех минут. Я никому не скажу…

Матрос подумал, сплюнул за борт и медленно, словно нехотя, повернулся к Алексею. Его прозрачные, слезящиеся глаза не выражали ничего, кроме усталого равнодушия:

— Карта у капитана. Нам запрещено говорить ссыльным куда их везут. Не проси меня больше ни о чем таком, паря, иначе поссоримся. Хлеб и картошка здесь, — он ткнул носком сапога холщовый мешок, лежащий за чугунный кнехтом. — Возьмешь, когда я уйду. И неси незаметно, чтобы с мостика не заметили. У команды самой жрать нечего, — речник еще раз сплюнул в воду и взялся за поручни трапа. — Мешок завтра принесешь. Еще что-нибудь придумаю. Денег больше не надо — что здесь на них купишь, кроме спирта? А вот костюм неси. Обменяю.

— Но хоть сколько плыть, сказать можете? Или тоже секрет?

— Да откуда мне знать, чудак-человек, — усмехнулся матрос, поднимаясь по железному трапу. — Мы, вон, за головной баржей идем. Там начальство. Наше дело маленькое, — следовать их курсом.

— Понятно… — Алексей наклонился за мешком, подождал, пока закроется дверь рубки и уже собрался идти, как дверь снова хлопнула.

— Эй, паря… — окликнул его сверху речник. — Ты думаешь нам, что лес возить, что людей, как скотину, — все едино? Смотри вон за ними, — он махнул рукой вперед, туда, где по блестящему на солнце разливу, дымя трубой, шла головная баржа. — Если они до водораздела повернут на восток, значит, идем к Нарыму — в Васюганьские болота. Если поменяют курс на север и пойдут вниз по течению Оби, значит, вас везут к Кадыму. Теперь тебе легче?

Алексей ничего не понял, но зачем-то кивнул головой.

— А люди, люди там есть? У меня жена и сын, мне надо…

— Какие люди, — со злостью ответил матрос, стараясь скрыть за напускной грубостью сочувствие. — По левому берегу на тысячу верст топи. Болотное море называется. По правому есть поселки — на Кадыме и Каменке, но с долины Оби туда не добраться. Заболочено все, к чертям. Жди зимы, паря, зимой по льду можно попробовать.

— Спасибо, — дернув щекой, поблагодарил речника Алексей.

Через два часа караван барж, повернув на север, пошел вниз по течению.

* * *

На следующее утро, когда все пространство Оби покрылось густым туманом, а белый иней, облепивший тросы лееров, превратился в капельки воды, когда снова тоскливо зазвенели судовые колокола, случилось непредвиденное. Вернее, все случилось еще ночью, но узнали утром.

— Алеша… Алексей Сергеевич… да проснитесь же, — доносилось откуда-то из другого мира. Спящее сознание не пропускало внешние звуки, превращая реальность в продолжение сна. Голос становился все ближе и настойчивее, за рукав кто-то потянул. Алексей открыл мутные, сонные глаза и рывком сел, сбрасывая с головы пальто. Рядом тут же приподнялась голова Веры. По палубе ползли густые клубы тумана, скрывая за серой пеленой контуры надстройки. Было холодно, тихо и безветренно. Перед лежаком из чемоданов стоял взволнованный Аркадий Борисович.

— Что случилось? — тихо спросила Вера и сразу накрыла рукой спящего Саньку. Там, где лежали бездомные, кто-то с хрипом закашлялся.

— Верочка, вы спите, спите… — суетливо забормотал старик, поправляя очки. — Ничего не случилось, все хорошо… Я к Алексею Сергеевичу, как к врачу, за советом. Старость, знаете ли, здоровье что-то… Не обращайте внимания, спите… Алеша, можно вас на минуточку?

Старик совсем не умел врать. Остатки сна сразу исчезли, уступая место тревоге. Алексей успокаивающе положил руку на плечо жены, встал и, ничего не спрашивая, пошел вслед за пожилым человеком. Осторожно переступая через спящих людей, они в тумане направились на бак. Вера осталась лежать с открытыми глазами, прижимая к себе Саньку.

…— Она еще ночью туда перебралась. Я же не сплю, вы знаете. А тут еще предчувствие какое-то. В общем, пошел посмотреть. Она вон там…

— Понятно, разберемся. Хорошо, что при Вере не сказали, — прерывисто ответил Алексей. Он был мрачен и сосредоточен.

Люди избегали заходить на бак, при постоянном движении там всегда дул ветер. Женщина лежала за брашпилем, желтый берет валялся рядом, возле ее неподвижных ног. Пальто она сняла и накинула на себя спереди, словно не думая о спине, хотела сохранить тепло только на груди и животе. Руки были спрятаны под пальто. В предрассветных сумерках ее лицо белело на фоне крашеного железа, скулы заострились еще больше, глаза были полуоткрыты, рот тоже открыт. На мокрой от изморози палубе темнели пятна крови. Возле правой ноги лежал раскрытый складной нож Алексея, хороший нож крупповской стали, какими германские солдаты во время войны открывали консервы, и которым он вчера резал хлеб.

— Твою мать… — выдохнул Алексей. Он рывком сдернул тяжелое от крови пальто, уже зная, что он там увидит.

Она убивала себя не спеша, ножом исполосовала вены на сгибе локтя, затем зачем-то опустила обратно рукав кофты и набросила сверху пальто. Наверное, в последние секунды перед потерей сознания женщина не хотела видеть собственную кровь.

— Спички! Спички есть? — не отрывая глаз от лица несчастной женщины, быстро спросил Алексей.

— Что? А, спички, сейчас… Я не курю, но…

— Давайте сюда, — непроизвольно злясь на бестолкового от волнения старика, Алексей резко схватил протянутый коробок, чиркнул и, приподняв веки женщины, поводил зажженной спичкой перед ее неподвижными глазами. Зрачки реагировали на свет.

— Жива, — прошептал Алексей. — Кровь свернулась. Не знала, как резать надо. Дайте нож, он где-то под ногами валяется.

Остро отточенная крупповская сталь, скользя в жирной, липкой крови, с трудом разрезала пропитанный, как губка, рукав кофты, обнажая худую окровавленную руку. На палубу закапало. На сгибе локтя черными дырами зияли несколько длинных, глубоких порезов. Алексей на мгновение представил, как женщина, закусив губу и отворачивая лицо, полосовала себя ножом, торопясь умереть и боясь, что ей кто-нибудь помешает. Не рассчитав силу ударов, она вместе с венами перерезала себе сухожилия, но до артерии так и не добралась. Артерия спряталась еще перед первым замахом. Оказывается жизнь, которая в нас, может быть мудрее нас самих. Юбка, кофта и пальто были насквозь пропитаны подсыхающей венозной кровью, но холод, и то, что она инстинктивно согнула локоть, спасло ей жизнь. Сердце еще билось. Слабо, прерывисто, но билось.