Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник)

Мой вскрик – пар, завиток горячего воздуха, ускользающий меж пальцев.

От обжигающей воды темнеет одежда, намокают волосы, по шее бегут ручейки, но я чувствую только его руки на талии. Я готова перечислить тысячу причин, по которым не должна этого делать.

Его взгляд пригвождает меня к месту. Его настойчивость зажигает огонь в моем теле. Струйки воды змейками ползут по гладким изгибам его лица, руки прижимают меня к стене.

Его губы его губы его губы его губы его губы его губы его губы…

Ресницы изо всех сил стараются не трепетать.

Ноги добились права подкашиваться.

Кожа горит от его прикосновений.

Его губы так близко к моему уху, что я превращаюсь в воду, в ничто, во все, таю от желания столь неистового, что оно жжет, когда я загоняю его внутрь.

– Я могу тебя касаться, – говорит он. Откуда в сердце стайка колибри? – Совсем недавно узнал, – тихо бормочет он. Странное опьянение мешает обратить внимание на что-то, кроме его тела в нескольких дюймах от меня. – Джульетта… – Он подается ближе, и я спохватываюсь, что думаю только о желаниях, одуванчиками разлетающихся в легких. Мои глаза распахиваются. Адам облизывает нижнюю губу, и за долю секунды я прихожу в себя.

– Что ты делаешь?.. – задыхаясь, спрашиваю я.

– Джульетта, пожалуйста. – В его голосе тревога, он оглядывается через плечо, словно опасаясь, что мы не одни. – Прошлой ночью… – Адам сжимает губы. На долю секунды закрывает глаза, и я любуюсь тем, как горячая вода капает с его ресниц, будто жемчужины боли. Держащие меня за талию пальцы чуть шевелятся, будто он с трудом сдерживается, чтобы не трогать меня везде, везде, везде, его глаза вбирают все шестьдесят три дюйма моего тела, и я так… так… так…

Слаба…

– Я наконец понял, – говорит он мне на ухо. – Я знаю, для чего ты нужна Уорнеру. – Пальцы Адама – десять электрических проводов, убивающих меня неведомой истомой,

которую я всегда хотела ощутить.

– Зачем ты здесь? – шепчу я, сломленная, умирающая в его руках. – Зачем… – Одна, две попытки вздохнуть. – Зачем ты ко мне прикасаешься?

– Потому что могу. – Адам еле сдерживает улыбку. У меня за спиной затрепетали маленькие крылышки. – Я уже касался тебя.

– Что? – заморгала я, вдруг трезвея. – Как это – касался? Что ты имеешь в виду?

– В первую ночь в камере. – Он опускает глаза. – Ты кричала во сне.

Я жду.

Я жду.

Я жду целую вечность.

– Я касался твоего лица, – говорит он мне на ухо. – Гладил по руке, от плеча до кисти… – Он смотрит на мое плечо, ведет взгляд к локтю, задерживается на запястье. Я не верю своим ушам. – Я не знал, как тебя разбудить, ты не просыпалась, поэтому я сидел и смотрел. Ждал, пока ты перестанешь кричать.

– Это… невозможно, – с трудом выговариваю я.

Но пальцы Адама на моей талии превратились в объятия, губы стали щекой, прижатой к моей щеке, наши тела слились воедино, он касался моей кожи, моей кожи, моей кожи и не кричал, не умирал, не убегал от меня. Я плакала.

Я задыхалась от рыданий.

Я тряслась, рассыпалась, раскалывалась на мелкие слезы.

А он обнимал меня, как никто другой за всю мою жизнь.

Словно он хотел меня.

– Я вытащу тебя отсюда, – сказал он мне в волосы, гладя мои руки. Я откинулась к стене. Адам смотрит мне в глаза, и мне кажется, что все это сон.

– Почему… Почему ты… Я не… – Я замотала головой, стряхивая слезы, прилипшие к лицу. Этого не может быть. Это невозможно!

Его глаза нежны, его улыбка плавит мои суставы, я хочу узнать вкус его губ. Как бы мне хотелось набраться смелости и коснуться его!

– Я должен идти, – говорит Адам. – Тебе нужно одеться и сойти вниз к восьми часам.

Он стянул мокрую футболку. Я не знала, куда девать глаза.

Я схватилась за стеклянную панель и зажмурилась, заморгав, когда его пальцы оказались в миллиметре от моего лица. Я растекаюсь, горю, таю от предвкушения.

– Да ты не отворачивайся. – Адам прячет улыбку размером с Юпитер.

Украдкой посматриваю на его асимметричную улыбку, которую хочу попробовать на вкус, на цвет его глаз, которые я рисовала несчетное количество раз. Обвожу взглядом линию его подбородка, шею, ключицы, запоминаю скульптурные холмы и долины его плеч, безупречный торс, птицу у него на груди…

Птицу на груди.

Татуировка.

Белая птица с золотой макушкой вроде короны на голове, в полете.

– Адам, – пытаюсь сказать я. – Адам, – пытаюсь выдавить я. – Адам, – не получается у меня сказать.

Я смотрю ему в глаза и вижу, что он наблюдает за мной. Его лицо напряжено, сведено таким сильным чувством, что я невольно задумалась, какой же он меня видит. Коснувшись двумя пальцами моего подбородка, он приподнял мое лицо, и я стала живым электропроводом в воде.

– Я найду способ поговорить с тобой, – говорит он, прижимая меня к себе. Мое лицо у его груди, и мир внезапно становится ярче, больше, прекраснее. Мир и возможности человечества вдруг начинают что-то значить и для меня, вселенная остановилась и завертелась в другом направлении, и я стала птицей.

Я птица, я улечу отсюда.

Глава 20

Ровно восемь утра. Я в платье цвета мертвых лесов и старых консервных банок.

Оно облегает меня плотнее всех, какие я носила, покрой современный, угловатый, почти хаотичный; материал жесткий и твердый, хотя тело сквозь него прекрасно дышит. Я смотрю на свои ноги и удивляюсь, что они у меня есть.

Я чувствую себя незащищеннее, чем когда-либо.

Семнадцать лет я приучала себя прикрывать каждый дюйм обнаженной кожи, а Уорнер, предполагаю, нарочно заставляет меня ходить раздетой. Мое тело – плотоядный цветок, ядовитое растение, заряженный пистолет с миллионом спусковых крючков, а Уорнер давно мечтает выстрелить.

Прикоснись ко мне и страдай от последствий. Из этого правила еще не было исключений.

Кроме Адама.

Он оставил меня в душе насквозь промокшей под водопадом горячих слез. Через мутное стекло я видела, как он вытирается и надевает солдатскую форму.

Как получилось, что он может ко мне прикасаться?

Почему он помогает мне?

Неужели он меня помнит?

Моя кожа до сих пор горит.

Кости примотаны друг к другу тугими складками этого странного платья. Все держится на молнии. На молнии и перспективах, о которых я всегда никогда не осмеливалась и мечтать.