Разрыв

В общем, под конец дня собирались мы в вестибюле, директор закуску выставил. Знаете, сэндвичи без корочки, пирожки с мясом, хрустящая картошка. Попиваем вино, сок фруктовый, кто что, все довольны. Директор вот тут стоит, Матильда вон там, остальные разбились на группки, болтают. Малость вяловато все на мой вкус, не шибко весело, но ничего не попишешь, верно?

Ну и вижу, стоит этот Зайковски в сторонке, а я с ним, хотя директор его нам и представил, еще не поздоровался. И направляюсь к нему. Человек он здесь новый, думаю. Стоит один. Надо постараться, чтобы почувствовал себя как дома.

И соображаю, пока иду, что мы с ним не так чтобы очень похожи. Ростом он раза в два ниже меня, одутловатый, вообще малость на Вуди Алена смахивает, только с всклокоченной черной бороденкой да без очков, и не такой старый, не такой на сексе помешанный. Хотя, может он и был помешанным, кто его, на хрен, знает. Но и не похожи, это ж не значит, что мы не сможем поладить. Возьмите того же Джорджа. Джорджа Рота. Он богословие преподает. Мы с ним самые несхожие люди, каких только можно представить. Я к тому, что я и в церкви-то отроду не был, не говоря уж про мечеть или синагогу, но мы же с ним ладим, у нас хорошие отношения. Разговариваем о футболе, он как-то сказал мне, что футбол это разновидность религии, и, по-моему, правильно сказал. Что не обращает Пеле в Бога, верно? Или Мэтью ле Тиссье [4] , тут уж зависит от того, откуда вы родом.

4

Известный английский футболист, нападающий, провел всю игровую карьеру в одном клубе, «Саутгемптоне», в 1990-е годы был одним из символов английского футбола, хотя в сборную Англии приглашался крайне редко.

А вот Зайковски, с ним у меня все как-то сразу не сложилось. Я говорю, привет, рад познакомиться. Представляюсь ему и говорю, называйте меня Ти-Джеем, меня все так называют, даже детишки.

Он говорит, здравствуйте, Ти-Джей. А я Сэмюэл. Сэмюэл Зайковски.

Я говорю, Сэмюэл. Это выходит Сэм, так? Знакомые вас, наверное, Сэмом зовут?

А он так легонечко головой покачивает, вроде как улыбается и отвечает, нет, меня зовут Сэмюэл.

Ну и, тут еще его рукопожатие. Я про него уже говорил? О мужчине по рукопожатию очень многое можно сказать. Да и о женщине тоже. Вот вы. У вас рукопожатие крепкое, сильный захват. О чем мне это говорит? О том, что вы женщина, исполняющая мужскую работу, что вам лапшу на уши вешать без толку. Да еще и ладони у вас прохладные, вы знаете? Тут такая жарища, а у вас ладони прохладные.

А у Зайковски захват был такой же вялый, как его… В общем, рукопожатие педика. Это, кстати, всего лишь выражение такое. Я никого унизить не хочу. В общем, вы меня поняли, верно? Вот я вам сейчас покажу. Протяните мне руку. Ну протяните. Значит, я Зайковски и я делаю вот так.

Понимаете, о чем я?

В общем, он меня уже малость достал, но я виду не подаю. Просто думаю об этом типчике то, что думаю, а откуда мне знать — может, я и ошибаюсь. Потом-то выяснилось, что не ошибался, так ведь? Но это уже другая история.

В общем, соглашаюсь с ним, говорю, ладно, Сэмюэл. Рад знакомству, Сэмюэл.

Хотя, Иисусе-Христе. Ну скажите, кто называет сам себя Сэмюэлом, даже если у него имя такое? Длинно же, язык сломаешь. Сэм. Он бы мне куда больше понравился, если б позволил называть себя Сэмом.

Вы извините, но меня такие фокусы здорово бесят.

Да, так о чем я?

Правильно. В общем, стоим, болтаем, и наконец он спрашивает, что я преподаю. И мне с ходу понятно становится, что, как только я отвечу, он начнет нос задирать. Я это к чему? — по нему же сразу видно, что он в жизни своей и ярда не пробежал, по мячу ногой не ударил и даже майку на солнцепеке никогда не снимал. То, что мой отец называет интеллектуалом, — ладно, это не преступление, да только мне уже кажется, что он всего-то раза в полтора умнее своей собственной задницы.

Так что я, может, слегка напрягся. Не то, чтобы повел себя агрессивно или еще что, но подумал, с чего это ты взял, что ты лучше меня? Ладно, думаю, посмотрим. Сейчас мы тебя прощупаем. И не отвечаю ему, а предлагаю самому угадать.

Это вы мне сами скажите, говорю.

Он говорит, виноват? Делает вид, что не понял.

Ну, угадайте. Что я, по-вашему, преподаю.

А. Понятно. Дайте подумать.

Я смотрю на него, улыбаюсь, он тоже улыбается, и оба мы знаем, что он знает, да только сказать боится.

Ну, если вы хотите, чтобы я угадал…

Давайте-давайте, говорю. Угадывайте.

Если вам так хочется…

Да говорите уж. Вы же знаете. Я знаю, что вы знаете.

Если вам хочется, чтобы я угадал, то, я бы сказал… Нет, это, пожалуй, слишком… Да, точно. Вы преподаете физику.

Мудак.

Вы меня извините, конечно, за такое слово, но, правда же, мудак мудаком. Надо было врезать ему прямо тогда. Он и выглядел так, точно ждал этого, понимаете? Точно хотел этого. Видел все по моему лицу, но даже не дрогнул. Смотрел на меня с прежней улыбочкой, вроде как ждал, что я ему в рыло дам.

Но я только вздыхаю. Опускаю мой стаканчик с апельсиновым соком на стол. Наклоняюсь к нему, совсем чуть-чуть и говорю, шутки шутите? — говорю.

Он сразу — нет-нет. И в мыслях не имел, — но ведь имел же, и оба мы знаем, что имел.

Я говорю, послушайте, Сэм. Сэмом его называю, просто чтобы до него дошло. Говорю, послушайте, Сэм. Наглеть не надо. И пытаться прыгнуть выше своих ушей тоже не надо. Я в школе уже лет пять или шесть работаю. А вы сколько? И показываю ему кулак — ноль пальцев, значит, но еще и кулак, — это тоже для понятности. Думаете он понял, а? Что я имел в виду. Должен же был понять. Но догадайтесь, что он мне ответил. Попробуйте, догадайтесь.

Латынь, говорит он. Вы преподаете латынь, верно?

Знаете, если бы не Бартоломью Тревис, тут бы этому Сэму-Сэмюэлу Зайковски и конец пришел. И это избавило бы нас от очень больших неприятностей.

Я думаю, он за нами наблюдал. Я вчера разговаривал с Тревисом, и первое, что он мне сказал, он сказал: я знал, знал, что с этим мальчишкой не все ладно. Сказал, что с самого начала не спускал с Зайковски глаз, но тут я чего-то не уверен. Под конец-то он за ним все-таки не уследил, верно? Но поначалу, может, и не спускал, может, потому он и заметил наш маленький тет-на-тет и подоспел как раз вовремя, чтобы спасти рожу Зайковски.

Я-то уже в крик ударился. Может, даже выругался. Не так чтобы грязно. Не матом. Ну, может, на хер его послал. Но, как я потом всем говорил, это он себя повел агрессивно, а не я.

Что происходит? — говорит Тревис. Что за шум?

И Сэм Зайковски начинает что-то такое блеять, кроткую овечку изображает. Директор, говорит, не знаю, что я такое сказал, но, похоже, я чем-то обидел Ти-Джея.

А я отвечаю что-то вроде, ты прав, мелкий хреносос, ты меня, на хер, обидел, и ты отлично знаешь, что ты сказал.

Тревис говорит, типа, успокойтесь, Теренс. Он меня Теренсом называет. Я просил его так не делать, все равно называет. В общем, успокойтесь, Теренс, и — что вы ему сказали, Сэмюэл? А тот, типа, не знаю, директор, просто не знаю.

Все уже смотрят на меня, а мне по-прежнему хочется дать кому-нибудь в рыло, а директор спрашивает. Что он сказал, Теренс? Чем он вас так обидел?

Ну, Зайковски это, понятное дело, на руку, потому что идиотом-то теперь я выгляжу. Смотрит он на меня, не улыбается, но я знаю, — улыбается, внутренне. А мне что делать остается, только отвечать, потому как, если Тревис задал тебе вопрос, ты должен ответить, просто-напросто должен. Я к тому, что и дети его до смерти боятся, да и мы, учителя, тоже. Ну, то есть, я вообще никого не боюсь, но Тревис-то, скажем так, директор школы.