Разрыв
Шрифт:
– Линден – тихо говорю я – Ты должен попытаться, хотя бы немного поспать.
Он качает головой, наблюдая, как я заплетаю волосы Сесилии в новую косу.
– Мой отец предупреждал меня что ты - нарушитель. Он сказал мне, что я должен заставить тебя уехать, поскольку мы больше не женаты и ты больше не моя забота – говорит он.
Меня прошибает озноб. Да, я уверенна, что Вон с удовольствием отделил бы меня от своего сына, а когда это бы произошло, он бы вернул меня в свой подвал. Но Линден добавляет:
– Я сказал ему, что это тоже плохая идея.
***
К вечеру Линдена сморил сон. Он сидит, сгорбившись на кровати, его голова покоится рядом с Сесилией, на подушке, его рука сжимает его руку, как будто она, куда-то, уплывет от него. Я слушаю
– Я принес тебе чаю – говорит Линден, когда я открываю глаза. Он кивает на бумажный стаканчик, на ночном столике – Он давно остыл.
– Спасибо.
– Пожалуйста – говорит он глядя на Сесилию, чье лицо более расслаблено во сне.
– Я думаю, что ей лучше, – говорит он жалко и измученно – Теперь, когда мой отец ушел… – следующий вдох он делает с трудом. Ему больно – Я думал, что она любила моего отца. Я думал, что мой отец любил ее. Он сказал мне, что она ему как дочь.
Я решаю, что сейчас не время говорить, что то плохое, об его отце. Линдену тяжело. Буду пить чай. Он холодный, и я чувствую, как он течет в мой живот, пробуждая мои органы от сна и предостерегая. Линден о чем то задумался. Он молчит, и все время смотрит на Сесилию.
– С ней все будет в порядке – говорю я решительно. – Мы дадим ей колокольчик, чтобы она звонила, когда ей будет что-то нужно, а на второй день нам захочется выбросить его в окно.
Я вижу улыбку на его лице. Я слышу, как шуршит щетина, когда он потирает подбородок. Он открывает рот, будто хочет, что то сказать, но затем отворачивается.
– Что такое – спрашиваю я.
– Ты думаешь … - он болезненно сглатывает – Ты думаешь, мой отец как-то связан с этим…?
Линден. Эта мысль – ужасна для него. Я даже не хочу рассматривать возможности. Но теперь, когда страх и шок стихают, я знаю что это лучшее объяснение. Вон настолько хорош в своем злом ремесле, что может искалечить своих невесток, даже не будучи под одной крышей, даже не находясь в одном городе. Он находит путь к нашей крови, так же смертельно, как вирус, который нас убивает. Злости настолько много, что я не могу ее вынести:
– Это звуковая теория – говорю я.
Хотя, Линден не слышит меня. Он смотрит вперед, когда говорит:
– Он бы уничтожил меня, если бы я потерял ее. Мой отец знает это, ведь так?
– Он знает – говорю я осторожно.
Я вижу сомнения в его лице, как он собирает все в единую картинку. Вон никогда много не говорил Линдену о его покойном брате или о матери. Он не хотел, чтобы Линден испытывал хоть какую-то каплю любви к ним. Но Линден может любить свою жену, если захочет, потому что если она умрет, Вон знает, что он вернется к нему, сломленным и уязвимым и легко контролируемым. Он выглядит таким измученным. Я двигаю кресло к нему, даю чашку ему в руки и подношу к губам. Он пьет маленькими глоточками, но мне приходится убирать чашку, потому что руки его дрожат так сильно, что чай проливается на его ноги. Я обнимаю его, он сжимает мой свитер в кулак и тянет меня еще ближе.
– Эй… – шепчу я ему на ухо – Она будет в порядке. Это самое главное сейчас. Об остальном мы подумаем позже.
Линден кивает и больше ничего не говорит, но я чувствую его злость. Это – то, с чего все начинается. Это – искра, которая, в конечном счете, поглотит его.
Глава 9
Я отжимаю губку, и вода в ведре окрашивается в розовый цвет от крови моей сестры по мужу. Рид изготавливает собственное мыло – из сырой овсянки, в форме прямоугольников, которые на всем оставляют бежевый цвет. Но оно творит чудеса, отмывая обивку в салоне машины. Большое кровавое пятно становится тускло-оранжевым, а затем серым. Сейчас оно больше похоже на жирное пятно от растительного масла. Но я хочу, чтобы оно ушло полностью
и поэтому тру до тех пор, пока у меня не начинают болеть плечи и обивка становится тоньше. После этого я оттираю красные потеки в коридоре, отмываю простыни, сжигаю их, если отмыть не получается. Все плохо, ей пришлось потерять ребенка, в больничной палате в полном одиночестве. Будь я проклята, если ей придется вернуться, и увидеть все это.– Я думаю, ты уже все оттерла, куколка – говорит Рид. Его руки грязные до локтей. Он сказал, что будет в сарае. Я не знаю, как долго он здесь стоит. Я не смотрю вверх. Я продолжаю мыть.
– Еще не все – говорю я.
– Нет, в самом деле. Раньше она была очень грязная. Ты не сможешь сделать ее идеальной.
– Да, я смогу.
– Куколка…
Я снова отжимаю губку. Розовая пена капает с моих пальцев на пятно. Это вода уже грязная. Мне нужна свежая вода. Когда я беру ведро, оно скользит в моей руке и вода проливается на пол автомобиля. И вдруг я останавливаюсь. Я могу только смотреть на воду, которая впитывается в коврик. Я тяжело дышу. У меня болят мышцы. У меня разрывается голова. Все чего я хочу, это чтобы этот проклятый автомобиль был чистым, но этого не будет. Этого никогда не случится.
Я в этом виновата? Настраивая Сесилию против Вона, я заставила ее идти против него и ввязала в свою войну? Плохо было бы, позволить витать ей в блаженном неведении? Она была бы в безопасности. У Вона под каблуком. И может быть, она бы не потеряла этого ребенка. Меня тошнит. Я сжимаю губы, борюсь против сухого рвотного позыва.
Рид забирается на место водителя, нагибается, дотягивается до ручки и открывает переднею пассажирскую дверь.
– Давай – говорит он. И я заставляю себя выйти из машины, обойти кругом и сесть на место пассажира. Я закрываю дверь с шумом, от чего все дрожит, а слезы льются сами по себе. Я не могу их остановить. Я слишком устала, чтобы даже пробовать. Я спала, сгорбившись на пластиковом стуле, мой сон был поверхностным. У меня болит спина, и я наверняка потянула шею, но как я могу об этом думать? Я не могу, не тогда когда у Линдена опухшие глаза от слез, не тогда когда нужно все домыть.
Руки Рида скользят вокруг руля, притворяется, будто едет.
– Тяжелая неделя, да? – говорит он, наконец.
Я фыркаю и утираю слезы:
– Да.
– Ее сегодня выписывают, не так ли? Младшую жену Линдена.
– Сесилию – напоминаю я ему. Он забывает имена, это слабая его сторона – Теперь только она его жена.
– Ну, тогда это ведь хорошие новости, не так ли? Это значит, что с ней все будет в порядке.
Когда я видела ее в последний раз, она сидела на больничной койке, укачивала Боуэна, и что-то шептала ему в волосы. Линден пытался с ней поговорить, но она отворачивала голову. Я была поражена насколько молодой и в то же время постаревшей она выглядела. И тогда я подумала о Дженне, стальной, сильной, красивой Дженне, которая заболела и умерла на наших руках, пока мы просто смотрели. Вон может делать с нами все что захочет. Он может сделать нас больными, а потом вылечить и поддерживать нас до конца дней. Он может сохранить нам детей или убить их в утробе, или задушить их, если у них уродство. И я не могу его остановить. Все что я могу сделать, это - мыть.
– Мне нужна чистая вода – говорю я.
– Ты должна прекратить – говорит Рид – Ты чуть не уронила ведро.
Меня трясет. Тяжелые слезы застыли в глазах.
– Мне нужно все отмыть, до ее приезда.
– Без сознания ты будешь бесполезна – говорит он – Посиди.
– Если вы хотите чтобы я остановилась, то я буду задавать вопросы, какие пожелаю, пока вас не затошнит от меня – предупреждаю я.
– Идет.
– И вы должны будете на них ответить – говорю я.
– Туше.
Я не должна об этом спрашивать, но я давно хотела задать этот вопрос:
– Вы когда-нибудь были женаты?
– Нет – отвечает он – Мне нравится одиночество. Какое-то время была собака, она ходила за мной по пятам и никогда не лаяла. Жена не сделала бы мою жизнь лучше.
– И вы никогда не хотели детей? – спрашиваю я – Даже тогда когда не знали о вирусе?
– Рождение детей казалось безрассудным для такого как я – говорит Рид – Теперь, когда мы знаем о вирусе это хуже, чем безрассудно. Это жестоко. Без обид, куколка. У тебя те же права, как у любого из первого поколения, но если я хочу смотреть, как кто-то живет, а затем умирает, то пусть это будет другая собака.