Разведка уходит в сумерки
Шрифт:
И Сиренко ушел, так и не поняв, что же произошло в землянке.
Лейтенант Андрианов посмотрел на капитана, сержанта и спросил:
— Значит, план утверждаем?
Мокряков недовольно поджал губы, потом шумно вздохнул, погладил себя по животу, покрутил головой:
— Не нравится мне вся эта психология. Ох и не нравится! Доложи-ка еще раз, Дробот.
Сержант словно заранее был готов услышать приказ.
— Немцы поймали нас довольно хитро. Если мы сразу же сменим тактику, они поймут, что их разгадали, и усилят бдительность, ага… А если мы все оставим по-прежнему, они посчитают, что мы ничего не поняли…
— Плохого же вы
— А я и сейчас не очень высокого мнения, — невозмутимо ответил Дробот, — о немцах. Но об этом, — он сделал широкий жест рукой за спину, — думаю по-другому. Этот хитрый. Но… не умный, ага…
Мокряков почмокал полными, мягкими губами и пренебрежительно махнул пухлой рукой. Потом беспокойно покосился на дверь и решительно закончил:
— Ладно… Представьте легенду… план и все такое… Согласуем… Тогда, понимаешь… — И вдруг взорвался: — Опять твоего чертова повара нет! Вот воспитание!
Но Сиренко уже открыл дверь и молча передал капитану все тот же котелок. Мокряков оживился, долго и шумно пил квас, потом решительно поднялся:
— Действуйте пока, как решили. А там… там поглядим. Лошадь подана?
Сиренко, по знаку Андрианова, пошел за мокряковским ездовым. Командиры уточняли детали предстоящих действий и ждали, когда наконец уедет Мокряков.
Подали лошадь, и Мокряков, обстоятельно усаживаясь в крохотную тележку, подтыкая под себя сшитую из шинельного сукна полость, наставительно бурчал:
— Только поосторожней, понимаешь… Не выдумывать… чего не следует! А то с вас взятки гладки, а мне по загривку надают. — И, утомившись устраиваться, буркнул пожилому ездовому, боком примостившемуся на сиденье. — Пошел, что ли…
Утробно ёкая селезенкой, раскормленная лошадь с места взяла неторопкой рысью и скрылась за поворотом. Дробот взглянул на Сиренко, прищурился и шепнул:
— Силен капитан — четыре котелка квасу выпил, а до ветру так и не сбегал.
Сиренко с доверительной улыбкой посмотрел на своего нового командира. Сержант серьезно спросил:
— А может, в квасе не такая сила, как в пиве? Может, ты чего-нибудь не докладываешь?
По глаза его, узкие, колючие, светились так весело и задиристо, что Сиренко расхохотался.
— Пойдешь со мной в паре? И только вдвоем, ага?
Сиренко растерянно посмотрел на сержанта, прикидывая, как понять его совершенно непонятное, будто ни к селу ни к городу присловье «ага».
— Ладно, ты подумай — такое дело, и верно, сгоряча не решишь, а я пойду.
С этой минуты Сашка не видел Дробота больше суток. Он словно провалился — даже есть не приходил. И, на всякий случай подогревая ему еду в котелке, Сашка думал о его предложении и ничего не мог придумать.
С одной стороны, он — радист. А если и стал поваром, так это по собственному желанию. Надо же кому-нибудь готовить. Но и повара и радиста в поиск брать нельзя. Не те специальности. С другой стороны — капитан Мокряков приказал брать. Опять-таки приказ этот не окончательный — можно и обжаловать: Сашка вспомнил, что, в сущности, он не больно и подчиненный Мокрякова. Он прикомандирован ко взводу разведчиков. А числится в роте связи. Стоит сказать командиру роты — и только они и видели рядового Сиренко. Но сделать так — значит навсегда лишиться уважения не только разведчиков, но и связистов.
Человеку доверяют самое важное в армии — разведку, а он прячется в кусты.
Значит — трус. А Сашка никогда не был трусом. И потом, он комсомолец. Как же он посмотрит в глаза другим, если откажется? Нет, он пойдет в любой поиск, на любое задание и выполнит его с душой, как и положено солдату. Тем более нужно искупить свою вину. Пусть хоть что говорят, хоть как судят, а ошибка с этим самым вороньем — ясная. И Сашка ее с себя не снимал. Наоборот — он судил себя и в конце концов осудил. А приговор обнародовал, когда кормил отощавшего за сутки Дробота.— Пожалуй, я с вами пойду, товарищ сержант, — хмуро и почему-то вздыхая, сказал Сиренко, выставляя перед Дроботом котелок с пшенной кашей.
— Ага! — ненатурально обрадовался сержант не то каше, не то Сашкиному сообщению. — Решил, выходит, побаловать меня.
Сиренко не понял, к чему относится это замечание, и невнятно промямлил:
— А ее всем на обед давали… — И, заглядывая в смеющиеся глаза сержанта, неуверенно добавил: — Кашу то есть.
Дробот засмеялся. Немецкая алюминиевая ложка в его руке вдруг переломилась и расправилась — на другом ее конце появилась вилка. Сиренко отметил ловкость, с которой было проведено это превращение, хотя не мог понять, чему смеется Дробот. Сержант перевернул ложку и воткнул вилку в котелок.
— Ну молодец ты у меня. Ах молодец! До чего догадливый, до чего смекалистый — только для разведки и годишься. Осчастливил меня, дурака. Согласился идти со мной в разведку. — И вдруг, выпрямившись, сузив глаза, заговорил резко и безжалостно: — Вам нужно понять, рядовой Сиренко, что мне вашего согласия не требовалось — приказал бы — и пошли как миленький, ага… Но я понаблюдал за вами и подумал, что такой мешок с требухой, как вы, может еще стать человеком, а не только покровителем приблудных собак. Поэтому и разговаривал с вами по-человечески. А теперь так — с завтрашнего дня будем тренироваться по часу, по два, но о поиске не заикайтесь. Туда, — сержант махнул рукой в сторону передовой, — берут только тех, кому верят, ага… Сейчас можете быть свободны.
Сиренко с недоброй улыбкой смотрел на Дробота и не спешил уходить. Сержант отодвинул котелок, взглянув исподлобья, протянул:
— Ну-у. Я кому сказал?
Было в этом сержанте что-то такое резкое, несгибаемое и в то же время тяжелое, что вспыхнувший было возмущением Сиренко все ж таки подчинился и, косолапя, покачиваясь на ходу, вышел из землянки. Только на пороге он пришел в себя, понял, что его попросту выгнали, а уж на тропке к своей каптерке выругался, чтобы унять стыд.
Нет, дисциплина дисциплиной — все это верно, но среди разведчиков такого не бывало. Во взводе даже лейтенант такого не позволял. Есть во взводе и приказы, и подчинение, и все такое прочее, но есть еще и другое — то непоказное товарищество, которое не позволяет командиру так вот выгонять подчиненного.
К утру отходчивый, как все добрые люди, Сиренко остыл и уже примирился с тем, что неладная история с сержантом может привести к тому, что его все-таки выгонят из взвода. Что ж… Не всем ходить в героях. Ну правильно, не трус. Верно, комсомолец. Ну а если нет в нем этой самой военной косточки? Если он по самой натуре своей — человек мирный? Если ему больше нравится возиться на кухне, чтобы потом видеть, как ребята уплетают за обе щеки то, над чем он потел и думал, если ему жалко и ворон, и собак, и вообще всякое зверье. А уж о людях и говорить нечего.