Развлечение для магов

Потом она скользнула внутрь.

— После всего, что я с тобой сделал — спокойной ночи, волостарь? — с ядовитой насмешкой бросил сзади Олонецкий. — Ты в свои манеры затянута, как в корсет. Ничего, житье в содержанках это живо исправит. Обязательно отыщу тебя через годик-другой, госпожа Левинская. И посмотрю, что осталось от твоей благопристойности.

Веденея обернулась к нему, стягивая на плечах надорванное платье. Пробормотала:

— Мне льстит, что вы так беспокоитесь о моей судьбе, волостарь Олонецкий. Но не утомляйте себя излишними хлопотами, прошу вас.

Тот ухмыльнулся, разглядывая ее. Затем закрыл дверь. По створке мгновенно поползли ветви.

* * *

Комната для гостей, в которой ее заперли, оказалась покоями.

Веденея прошлась по просторной гостиной, ежась от холода. Переступила порог спальни, отделанной в терракотовых и темно-зеленых тонах. В стене напротив входа темнела еще одна дверь. Веденея подошла к ней, открыла…

И замерла.

Лился с потолка свет одной-единственной маг-лампы. В полу, выложенном глиняной плиткой, темнел неровный провал, занимавший добрую половину небольшой комнаты.

Там, в провале, курился над водой парок. Стенки закрывала зелень. Листья, узкие, вытянутые, сонно свисали вниз. Концы их тонули в воде. Кое-где торчали нераспустившиеся бутоны, остроконечные и желтоватые.

А рядом с провалом стояла этажерка со свернутыми полотенцами. И высокая мыльница — статуэтка обнаженной девы с блюдечком на плечах, придавленным куском цветочного мыла.

Неужели тут купаются, потрясенно подумала Веденея. Не зря матушка говорила, что дома магов высшего круга — другие. Но вода горячая, иначе не было бы пара…

Она поспешно отступила в спальню. Стянула мокрое, холодное платье, кое-как расшнуровала влажный корсет. И, вернувшись к провалу, сняла нижнее белье. Неумело сложила его горкой на краю, обросшем листьями.

Потом Веденея присела, по привычке сдвинув колени. Осторожно попробовала воду ногой. Тепло согрело ступню, и Веденея, уже ни о чем не думая, прыгнула вниз.

Вода плеснула горячей волной, принимая ее. Еще сильнее пахнуло запахом, идущим от бутонов — незнакомым, горьким и сладким одновременно. Листья заколыхались в воде…

Веденея замерла у самой стенки, коснувшись пятками каменного дна. Подумала робко — может, прикосновение Мары-Лады уже сработало? Не зря Олонецкий не захотел ее бесчестить. А князь Сигвич, возможно, завтра даже не вспомнит о ней?

Мысли текли все спокойнее. Листья колыхались в горячей воде, поглаживая Веденее плечи, спину и бедра.

Но затем ее кольнуло воспоминание о побегах на ковре, и Веденея торопливо потянулась к стенке.

За частыми листьями отвесно вставал гладкий камень. На ровном дне, проступавшем сквозь толщу воды, поросли вообще не было — и это успокаивало. А длинные листья и бутоны на стенках явно выросли не сегодня.

Веденея измученно выдохнула. И снова замерла, глядя на желтоватые бутоны напротив.

Вода, потревоженная ее движением, все еще ходила от одной стенки к другой. Мелкие волны щекотали шею под подбородком, листья гладили кожу. Глаза начали закрываться. Дрема надвигалась, заглатывая сознание…

И Веденея в нее соскользнула.

В этой дреме листья вдруг поплыли по всему провалу, подрагивая — и подгоняя мелкие волны. Затем несколько листьев облепили Веденее грудь. Прошлись шершавой стороной по соскам. Снова и снова, натирая их до сладкой боли. Следом листья стянули груди, как ремни. Колыхнулись и снова стиснули. Ласка длилась, плавя тело темным, сочным, тяжелым удовольствием…

А потом Веденее захотелось чего-то большего. Чего-то другого.

И листья узкими петлями обхватили ей ноги. Развели их в стороны. Шелковой полосой прошелся меж бедрами один-единственный лист. Мелко, судорожно затрепетал у нее между ног, закружился, раздвигая…

Следом было прикосновение. Узкий конец листа скользнул в ее тело — в то место, говорить о котором Веденее не позволялось. В следующий миг лист чуть набух и содрогнулся. Снова дрогнул, как будто по ленте пустили волну. Втиснулся в ее тело сильней…

Это было отвратительно и сладко. Но сил, чтобы проснуться, у Веденеи не было. Хотя стыд ее жалил и там, в дремотном забытьи. Только наслаждение, вязко бившееся в теле, держало этот стыд в железной узде. Манило обещанием еще большего удовольствия…

Веденея вытянулась в воде, отдаваясь на волю ласкавших ее листьев. Задышала коротко и часто.

Намокшие локоны поплыли по мелким волнам. Шпильки неспешно, одна за другой, пошли ко дну.

Сзади из воды вдруг всплыла широкая, неровная плита. Подперла ей плечи, и Веденея, глубоко вздохнув, опустила на эту плиту затылок. Вода теперь плескалась у скул и висков.

А потом, разрушая все, прозвучало одно-единственное слово:

— Веденея.

И она пристыжено сжалась, как человек, застигнутый за дурным делом.

В следующий миг Веденея открыла глаза и рванулась в сторону. Остановилась у стенки напротив, глубоко погрузившись в воду. Волны мелко заплескались о подбородок, она уставилась на волостаря Олонецкого — появившегося здесь неизвестно откуда…

Он стоял, не шевелясь. Для него провал был не так глубок, из воды выступали широкие плечи, обложенные пластами мышц. Темно-рыжая поросль крыльями расходилась по груди от ключиц.

— Не надо так пугаться, — спокойно сказал Олонецкий, встретившись с ней взглядом. — Это мой дом. Здесь тебя будет ласкать все — простыни на постели, стул, на который ты сядешь, ковер под ногой. И ты все равно сдашься, Веденея. Хотя бы для того, чтобы это остановить. Ты уже сдалась пару мгновений назад, когда тебя ласкали листья. Иди ко мне, и я подумаю, что могу для тебя сделать.

Веденея молчала, с ужасом осознавая две главных истины. Во-первых, Мара-Лада еще не дотянулась до Олонецкого. Во-вторых, чтобы выбраться из провала, нужно ухватиться за край — и закинуть вверх ногу. На глазах у Олонецкого, подставляя его взгляду…

Она ушла в воду еще глубже. Спросила, ощутив, как обжигает щеки прилившая кровь:

— Как вы сюда попали?

Олонецкий как-то криво усмехнулся. Повторил:

— Это мой дом…

Надо было проверить все стенки, прикрытые листьями, пролетело в уме у Веденеи. Олонецкий словно вынырнул из-под воды. Может, тут есть ход из купальни по соседству?

Следом она пристыжено осознала, что ее дрема вовсе не была дремой.

Но наваждением-то она точно была, с ужасом решила Веденея. И выпалила: