Развод не дам. Точка

— Давно проснулась? — на кухню, зевая, входит Марат. Надо же, не заметила даже, что уже утро. У него рейс скоро, а я завтрак не приготовила! С усилием удерживаю себя на месте. Обойдётся. Бутерброд сам может себе сделать, и кнопка на чайнике большая — не промахнётся.

— Давно. — криво улыбаюсь. Делаю глоток остывшего кофе. Наблюдаю за Маратом: ощущение, что он не понимает, что я не собираюсь ничего делать, растёт. Приятно видеть его растерянным. Стоит посреди кухни в одних трусах и озирается по сторонам. Красивый. Ну, не отнять у него это, как бы ни злилась, как бы ни ненавидела, не могу не любоваться. Высоченный, одним своим присутствием забирает воздух. Как же я всегда гордилась, что он — мой!

— Ты куда? — спрашивает он, когда встаю и обхожу его. От тела жаром пышет, так и манит завернуться в медвежьи объятия, зажмуриться, отогреться.

— Спать, — роняю тяжело. Ловит. Держит за руку, требовательно смотрит в глаза.

— Мась, может, скажешь уже, что происходит?

— Скажу, — говорю ровно. — После ужина с родителями.

Зачем он вообще этот ужин устроил? Как всегда, с папой будут говорить о работе, мама — млеть, глядя на Марата, а я… Я бы раньше тоже млела. Теперь буду делать вид. Наш последний семейный ужин, и он явно не войдёт в копилку приятных воспоминаний. Не будь его, уже сегодня бы всё вывалила, после рейса.

— Ты меня пугаешь. Может, нашла другого и хочешь меня бросить? — Он пытается перевести всё в шутку, но вижу — занервничал. Ничего, дорогой, потерпишь.

— Такую новость я не стала бы откладывать на потом. — Как же сложно держать всё в себе! Но Марат не заслуживает того, чтобы терять человеческий облик и опускаться до мещанского скандала. Не собираюсь унижаться, рвать на себе волосы и оскорблять. Всегда считала себя выше этого, оскорбить можно, не переходя на мат.

Все эти дни, что прошли с момента, когда узнала, живу в ступоре. Внутри копится-копится, закипает медленно. Как бы мне хотелось быть другой! Может, кипи во мне аргентинские страсти, Марат никогда не пошёл налево. Но я такая, какая есть, другой не будет.

— Это из-за того, что я сказал про работу?

— Я не собираюсь спрашивать твоё разрешение, чтобы устроиться работать. — Снимаю его пальцы с запястья, смотрю в родные глаза. — И мне всё равно, что ты об этом думаешь.

— Даже так? — Он приподнимает бровь. — А что это мы такие смелые?

— Не припоминаю, что, расписываясь в ЗАГСе отдавала себя в рабство.

Готовила, стирала, убирала, обслуживала от чистого сердца, потому что приятно заботиться. Оборачиваясь назад, вижу: он в свою очередь даже не похвалил ни разу, принимал, как должное.

— Чайник включи, он сам не нагреется.

Выхожу, задыхаясь. Как стометровку пробежала, физически больно рядом находиться. Мазохистка. Зачем терпеть?! Забрать Каринку и бежать, куда глаза глядят… Куда? У меня и денег-то своих нет. Всё — Марата. И куплено всё за его счёт, даже мои трусы. Нет, найти работу надо в первую очередь.

В спальне сажусь на кровать, беру телефон — написать Юльке. Она в крупной компании эйчаром работает, хоть с резюме поможет.

— Я не понял, Агат, это что за спектакль? — Марат заполняет собой спальню, возвышаясь надо мной скалой. Упирает руки в бока. Взгляд утыкается в его подтянутый живот. Медленно веду глазами выше, к лицу.

— Что не так? — Сердце барабанит, кровь приливает к щекам. — Я сказала, что ищу работу, проблему в этом видишь только ты.

Он раздражённо цыкает. Закатывает глаза.

— Как меня бесит этот тон, ты бы знала!

Я так оторопела, что не нахожу слов. Несколько раз моргаю, а потом выдаю тупое:

— Что?

— Тон, Агат! Говоришь снисходительно, как с идиотом!

— Не ори, разбудишь Каринку, — говорю холодно. — Я говорю так, как всегда. И оденься уже, хватит расхаживать голым.

Начинаю писать Юльке, как проснётся — прочитает. Чувствую: Марат смотрит. На плечи давит тяжесть взгляда. Но вот он сдаётся, громко выдыхает и начинает одеваться. До его отъезда между нами не произнесено ни слова.

Отвожу Каринку в садик, подруга зовёт пообедать, на улице солнечно и настроение странно приподнятое. Хотя, скорее, истеричное, когда хочется мелко и дробно смеяться без причины. Нервы на пределе, успокоительное не помешает.

— Женщина, ты меня поразила, — заявляет Юлька, когда мы садимся за столик у окна. — Сто лет не звала где-то вдвоём посидеть. Что-то в лесу сдохло?

— Можно и так сказать. — Глубоко вздыхаю. Сказать? Если скажу, это окончательно станет реальностью. Как будто сейчас не так. Ребёнок от другой очень даже реален.

— Агат, не пугай, говори. — Юлька подбирается. — Что случилось? Что-то с родителями? Опять Джон сорвался?

— Марат, — выдыхаю. Ну всё, назад дороги нет.

— Что «Марат»? — не понимает Юлька. — Стоп. С ним что-то случилось?

— Можно и так сказать. — Истерика пузырится в горле и рвётся наружу весёлым хмыканьем. Смотрю на Юльку, прямо в тёплые ореховые глаза. Говорю медленно и раздельно: — Он мне изменил, Юль. У него другая семья.

Несколько секунд она смотрит, не мигая. Совсем. А потом начинает смеяться.

— Ну ты даёшь! Сегодня вроде не первое апреля! Что-то более правдоподобное придумать не могла?

Пока она смеётся, я делаю заказ. Странно, сказала и немного легче стало. Словно крохотный камушек от валуна на груди откололи. Юлька резко обрывает смех. Смотрит на меня пристально. Поражённо тянет:

— Подожди, ты не шутишь?..

— Нет. — Смотрю в окно, вижу своё отражение. Пожимаю плечами и снова поворачиваюсь к подруге. — А ещё у него есть сын. Лет пяти. Очень на него похож.

На этот раз Юлька молчит дольше. Переваривает. Сглатывает и выплёвывает:

— Вот, блядь, мудак!

Вместо тысячи слов. Совершенно с ней согласна.

— И что? Надеюсь, ты его уже выгнала? Жаль, мне ещё работать, сейчас бы накатить от таких новостей.

— Пока нет, — опускаю глаза на руки, лежащие на столе.

— Подожди. Нет-нет, подожди, только не говори, что хочешь его простить! Агат? — угрожающе тянет Юлька.

— Нет, конечно, — начинаю мямлить. Знаю, какая жалкая сейчас. — Просто… Я скажу, и он же уйдёт, понимаешь?

— Скатертью дорога, пусть валит, пока ветер без камней! — Юлька откидывается в плюшевом кресле, скрещивает руки на груди. — Блядь, откуда в некоторых бабах столько говна в голове? Ну, ты же нормальная вроде, не терпила!

— Не терпила, — повторяю эхом. Юлька как всегда права, но сказать проще, чем сделать. Тем более, сказать, наблюдая со стороны. Мне не просто от мужа уйти надо. Это общий быт, общие друзья, общие планы. Это отпуск, который полгода планировали. Сотни, тысячи мелочей, который вдруг исчезнут или станут неважны. Это полная перекройка мира.