Разводящий еще не пришел (др. изд.)

— Пожалуйста, мне все равно...

Пришел Сазонов. Снимая картуз, Дмитрич поклонился Бородину, затем Елене:

— Вот и я, голубушка. Как мои вещички, целы? — Он начал осматривать стулья, вздыхая и охая: — Сиденьице-то как потерто... ай-ай-ай. Красочка облезла... Шкаф... ничего, в порядке. Савушке в комнату поставлю. Женить парня надо, хватит бобылем ходить. — Полный, с красной от напряжения шеей, Сазонов стоял на четвереньках, заглядывая под шкаф. Бородин подошел к нему, прикоснулся рукой к спине.

— Дед, встань-ка, — сказал Бородин: ему было уже невмоготу смотреть на этого человека, ощупывающего толстыми, пухлыми руками вещи Елены. Дмитрич, задрав голову, оскалил рот с пожелтевшими зубами:

— Что вы, товарищ майор?

— Говорю: встань!

— Это как же понять? Приказываете? Хе-хе, вы-ы... Вот она, расписочка-то, — вскочив на ноги, Сазонов помахал бумажкой перед Бородиным. — Видели? Голубушка, что же вы молчите? — обратился он к Елене. — Вот же она, расписочка-то. Я могу, конечно, прибавить пять рублей, коли продешевили. Не жадный я человек, уважающий порядки. И чего так смотришь на меня? Не узнаешь? Фрукты кто приносил тебе на фатеру? Я, Дмитрич.

— Послушайте, уходите вы отсюда ко всем чертям! — вскрикнул Бородин, бледнея. — Вон отсюда! — Он рванулся к Сазонову, готовый на все.

— Отдайте пятнадцать рублей! — закричал Сазонов, отступая в коридор. — Пятнадцать рублей!

— Вот, возьмите. — Бородин сунул ему в руки деньги и, не помня себя, опустился на стул.

Дмитрич хлопнул дверью. Наступила тишина. Где-то жужжала муха, кто-то кричал на улице: «Ваня, оглох, что ли, скорее сюда! Смотри... солдаты идут!» Второй, видимо Ваня, отвечал: «Это ракетчики, они главнее солдат».

— Ваши с учений возвращаются, — сказала Елена. Она стояла у окна. Ветер, врывавшийся в комнату через форточку, играл ее волосами, обдувал лицо. «Ваши», — подумала Елена, — уже «ваши», раньше так не сказала бы». На службу мужа она всегда смотрела как на что-то близкое, родное — свое. — Зачем вы так сделали? — спросила у Бородина, отойдя к двери спальни.

— Что я сделал?

— Дмитрича зачем прогнали?

— Павлик к тебе привык... Он будет скучать.

— Павлик! — вздохнула Елена. — Павлик... — повторила она. — А вы?

— Я вас прошу, не уезжайте.

— Билет на руках...

— Мы его сдадим, сейчас же, немедленно.

— Зачем, для чего я вам нужна?..

— Елена... Вы мне нужны, мне... Согласны?

— Всего месяц прошел, как погиб Лева, я еще слышу его голос, шаги, и мне еще не верится, что его нет...

— Понимаю. Я могу ждать, я умею ждать. Поверьте мне — умею.

— Знаю, Степан, знаю...

— Вы будете работать в здешней школе. Я уже разговаривал с Водолазовым, он обещал... Павлик в следующем году пойдет в школу...

— А вот эти комнаты, стены, вещи... От них никуда не уйдешь. Они будут мне напоминать...

— Квартиру можно новую получить или в крайнем случае обменять... Дело не в вещах, от них всегда можно уйти, нельзя уйти только от самого себя... Давайте ваш билет, я сдам его в кассу. Будете жить под надежной охраной, никто не обидит... Мы же ракетчики, — улыбнулся Бородин. — На жизнь надо смотреть трезво, а в трезвости, как говорится, — мудрость человеческая.

— Степан, вы философ! — заметила Елена, чувствуя облегчение на душе.

— Где билет?..

— В сумочке, — показала она взглядом на стол.

На ходу, открывая дверь, Бородин крикнул:

— Лена, я ждать умею!

Она промолчала.

X

Секретарь райкома партии Мусатов приехал в полеводческую бригаду очень рано, едва забрезжил рассвет. Петр Арбузов заправлял трактор. Неподалеку смутно виднелся вагончик. Зорька была холодная, и Мусатова тянуло погреться. Словоохотливый Арбузов длинно рассказывал о споре, возникшем вчера между Водолазовым и Матвеем Сидоровичем Околицыным из-за нераспаханного участка на крутогорье.

— Околицын настаивает поднять эту землю под пшеницу, а Водолазов говорит: горох там посеем...

Мусатову хотелось спросить, как сам Арбузов считает. С Петром Арбузовым он познакомился еще летом, в тракторной бригаде. Бывший солдат тогда удивил его своим могучим ростом, крестьянской рассудительностью. Запомнился этот великан и тем, что он одним из первых привез в деревню семью — мать и братишку-подростка, которого сам обучает управлению трактором.

— Можно и горох попробовать. Спыток — не убыток, — ответил Арбузов, взгромоздившись на сиденье. — Братан, как там прицеп?

— Порядок, Петя! — крикнул подросток.

Мусатов тоже сел на трактор, решив до конца выслушать парня. Загон тянулся на несколько километров. Трактор шел споро, слышно было, как, шурша под лемехами, отваливается земля. Пахло прелыми корнями....

Мусатов подумал, что Арбузов стоит на стороне Водолазова, может быть, потому, что просто поддерживает своего бывшего командира, своего начальника. Но тут он вспомнил весенний случай с градированным суперфосфатом. Водолазов с огромными трудностями достал это удобрение (посылал Околицына за тридевять земель на завод минеральных удобрений, закупил два вагона), вместе с зерном высеял на трехстах гектарах и на этой площади получил пшеницы больше, чем со всего ярового клина в соседнем колхозе.

— Значит, спыток не убыток, говорите? — сказал Мусатов на ухо Арбузову.

— Конечно. Все новое поначалу кажется ненашенским. Но, я думаю, товарищ секретарь, Водолазов зазря спорить не будет. Полагаю, наш председатель давно все приметил, рассчитал, посоветовался со знающими людьми. Безоружным свою сторону он не станет защищать...

Арбузов рассказывал интересно, и Мусатов не заметил, как взошло солнце и степь, исполосованная широкими лентами зяби, предстала перед его взором широко, насколько видел глаз. У полевого вагончика он увидел Водолазова, без пальто и шапки. Мусатов соскочил на землю, попрощался с трактористом.

Водолазов гремел умывальником, шумно, пригоршней обливал лицо холодной водой, кряхтя и отдуваясь. «Хорошо, что поговорил с Арбузовым, — промелькнула мысль у Мусатова. Водолазов спорил о крутогорье не с одним Околицыным: сторонником Матвея Сидоровича был и сам Мусатов, он и приехал сегодня затем, чтобы окончательно решить этот вопрос. — Выходит, Водолазов прав, и колхозники его поддерживают. Зачем же черт принес меня сюда? — ругнул себя Мусатов. В кармане лежала вчерашняя газета, в которой было опубликовано решение Советского правительства об отсрочке увольнения из армии. — Скажу ему — заехал поговорить о международном положении... А-а, чего крутить, прямо и скажу: прав, Михаил Сергеевич, сей горох».