Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)
Шрифт:
По поводу этих возражений я высказал сожаление, что ни один из моих возражателей не сосредоточился на одной какой-либо стороне реферата, чтобы ее можно было на диспуте исчерпать возможно полнее. Напротив, каждый из них касался почти всех сторон, но зато неполно и неглубоко. Приходилось отвечать разом на самые разнообразные пункты; приходилось также иногда возвращаться к одним и тем же доводам. Так, относительно нравов, я отвечал достоуважаемому г. Анучину, что общие черты можно находить у самых чуждых народов, и вновь напомнил прямое свидетельство византийца Прокопия, что "склавины и анты имеют гуннские нравы". Почему-нибудь он же сблизил склавин и антов именно с гуннами, а не с иным каким племенем. Относительно деления народов на кочевые и оседлые, на конные и пешие, я повторил, что такое деление имеет связь не с тою или другою расою, а со степенью культуры и с условиями природы. Никто не описывал в данную эпоху все славянские племена вместе, а всякий описывал какую-либо их часть, под тем или другим именем. Название славяне обобщилось только впоследствии. Между тем как западные славяне уже имели оседлый и земледельческий быт, восточные, обитавшие в южнорусских степях, еще сохранили кочевое или полукочевое состояние. При этом я указал на факт, доселе не обращавший на себя внимания этнографов: все богатыри наших былин конные, и пеших богатырей мы не знаем. В этом сказался отголосок далекого прошедшего из жиэни восточных славян. У северных финнов тоже есть богатыри, но они пешие, и разъезжают только на лодке или на санях, как это видно из Калевалы. Прибавлю, что мадьяры
Наконец, переходя к антропологической стороне возражения г. Анучина, я сказал, что искусственный подбор разных неточных описаний монголов ничего не доказывает, кроме неточности подобных описаний вообще [201] . Я напомнил показанные в предыдущем заседании керченские фрески, на которых изображен сарматский народ с кругловатыми лицами, небольшими глазами и курносый; он не похож на южные и западные европейские народы; но в то же время это не татары и не монголы. Я напомнил свидетельство Аполинария Сидония, что у гуннов, за исключением головы, были прекрасные члены, что они были хорошего сложения и что если бы их ноги соответствовали их туловищу, то они были бы высоки ростом. Но, конечно, привычка с малолетства постоянно сидеть на коне мешала их ногам получить нормальное развитие, и притом в этом свидетельстве нет указания на какую-либо особую их коротконогость. А что касается до головы, то приведенное в моем реферате сопоставление разных известий, в особенности Сидония, ясно указывает, что гунны стягивали младенцам голову и даже придавливали нос особыми повязками, ради шлема; а затем делали у них на лице нарезы и вообще устраивали себе страшную наружность, чтобы пугать неприятелей, каковой цели и достигали, по свидетельству тех же источников. Следовательно, и тут нет никаких доказательств их будто бы природной калмыцкой народности. Да притом, когда же калмыки путали европейские народы одним своим видом?
201
С своей стороны приведем такие любопытные примеры сбивчивости и разноречивости таких описаний. Г. Куник, как известно, считает чуваш потомками древних болгар, следовательно, народом гуннским. Вот что говорит о них г. Рагозин в третьем томе своей "Волги": "Доверяясь запискам г-жи Фукс, мы можем представлять себе чувашина с очень маленькой бородкой, в виде клочка из нескольких волос; а доверяясь академику Миллеру, путешествовавшему по России в половине прошлого столетия, будем воображать чувашина желтоволосым или рыжим". "Но если нам попадется статья Бабста о речной области Волги и там мы прочитаем, что у чуваш волосы черные, то только придем в некоторое смущение и зададимся вопросом: кто же прав, Бабст или Миллер? Справившись у Палласа, мы найдем, что волосы у чуваш не рыжие, но и не черные, а черноватые. Сбоев тоже говорит, что у чуваш волосы большею частию черноватые, а борода темно-русая, густая и довольно окладистая, т. е. как раз напротив тому, что утверждает г-жа Фукс. Лица у чуваш, по Сбоеву, смуглые, а по Бабсту бледные; глаза, по Сбоеву, черные, а по Бабсту темно-серые". (Стр. 106-107.)
Вместо помянутых сбивчивых и бездоказательных сравнений, я полагаю, специалист-антрополог мог бы скорее оказать услугу в этом вопросе, если бы исследовал те общие условия кочевого и полукочевого быта, которые сближают или обобщают некоторые черты не только нравов, но и наружности у разных племен, напр.: влияние постоянной верховой езды, почти одинаковой военной тактики, воспитания, пищи, отчасти одежды и т. д. А затем эти общие черты нужно выделить из суммы данных и определить отличия, чтобы судить о народности. Возьмем, например, одно славянское племя, занимающееся земледелием и питающееся преимущественно хлебною пищею, а другое, существующее скотоводством, т. е. мясом, салом, молоком и т. п. Не отразится ли уже одно это различие в пище на их физиономии и даже на их росте? Такие вопросы для своего решения требуют многих точных данных и разнообразных наблюдений, так же, как и вопросы из области сравнительной лингвистики. Следовательно, простое подыскивание у татарских и монгольских племен чего-либо напоминающего описания гуннов не ведет ни к какому положительному выводу.
Затем принял участие в обсуждении вопроса доктор Е. А. Покровский, специалист по антропологии детей. Он сочувственно отнесся к моему реферату, и, ссылаясь на исследования Топинара, сообщил, что деформация детских черепов особенно была распространена у народов арийских, тогда как у народов урало-алтайской расы она если и встречается, то в самой легкой форме. Н. Ю. Зограф, специалист по зоологии, добавил, что в последнее время запас деформированных черепов, благодаря раскопкам, значительно увеличился. Варшавский профессор Д. Я. Самоквасов также попросил слова. Он заявил, что, занимаясь довольно долгое время исследованием о скифах, не нашел никаких монгольских народов в юго-восточной Европе, откуда вышли гунны. Он прибавил и еще несколько соображений, в дополнение к моему реферату.
За слишком поздним временем пришлось наконец закрыть заседание; причем я выразил надежду, что про-исходившее обсуждение вопроса не останется бесплодным для науки, и принес мою благодарность тем ученым, которые откликнулись на мой призыв и потрудились своим участием в обсуждении.
Трое из записавшихся ученых не успели высказаться. Из них А. П. Богданов, профессор зоологии, известный антропологическими изысканиями, не скрывал своего сочувствия антропологической стороне моего реферата.
В. М. Михайловский (секретарь отдела) сказал мне, что имел в виду представить некоторые исторические соображения и указать на трудности, с которыми сопряжено решение данного вопроса при настоящих средствах науки. Что хотел сообщить третий из них, г. Иков, осталось мне неизвестным.
Заседание началось ровно в 7 1/2 часов, а окончилось во втором часу пополуночи.
Предлагаемый краткий отчет не мешает, конечно, моим оппонентам излагать диспут с их точки зрения; была бы только верна фактическая сторона изложения.
IV Отношение туранской истории к истории славянства [202]
Моравия и Мадьяры с половины IX до начала X века, - (Спб. 1881). Диссертация К. Грота
Только что названная книга г. Грота имеет непосредственное отношение к гуннскому вопросу, и тем более, что автор ее берет для своей задачи широкую основу и предпосылает событиям IX века продолжительное вступление, под заглавием "Взгляд на судьбу средне- и нижне-дунайских земель до начала IX века". Здесь он пытается выяснить те народности и те народные движения, сценою которых были данные земли, начиная с готов и даков и кончая аварами. Казалось бы, подобное выяснение в наше время немыслимо в ученой диссертации без тщательного пересмотра вопроса о гуннах и водворении славян на Дунае. Однако что же мы видим? Подробно пересматривая, например, вопрос о происхождении румын и возвращаясь к нему не один раз, г. Грот почти обходит гуннов и славян. Ибо нельзя же считать учеными рассуждениями следующие о них фразы, разбросанные там, сям: "Воинственная кочевая орда монгольского племени гуннов, оставив по каким-то неизвестным нам причинам степи Средней Азии, во 2-й половине IV века, устремилась на запад, в Европу. Увлекши с собою встретившиеся на пути массы других кочевников, по всей вероятности турецкого, а может быть, также и финского племени, она, возрастая в количестве, неудержимым потоком хлынула в степи нынешней Южной России" (33). "Есть достаточное основание предположить, что с гуннами проникли на Дунай первые толпы славян". "Эти толпы славян могли быть увлечены с берегов Днестра, где они до прихода гуннов жили под властью готов. Были ли они невольно захвачены гуннским потоком или присоединились
к нему, по собственному побуждению, сказать трудно. Первое нам кажется вероятнее. Неизвестно также, составляли ли славяне в гуннской орде нечто отдельное, например, род особых славянских дружин, или они представляли один из элементов того разнородного сброда, каким в сущности была орда собственно гуннская". "Во всяком случае эти первобытные, может быть, и довольно многочисленные, славянские толпы были, так сказать, еще случайными пришельцами на берега среднего Дуная". "Побежденные восставшими против них готами и гепидами, толпы гуннов разбрелись, повидимому, в разные стороны, часть их вернулась, кажется, в свое прежнее временное местожительство - на берега Черного моря" (35-36).202
Русская Старина. 1882. Март.
На каких данных, на каких источниках основаны все эти кажется и может быть, остается для читателя неизвестным. Любопытно то основание, на котором предположено первое проникновение славян на Дунай вместе с гуннами. Этим основанием служат "показания Приска, оставившего описание своих впечатлений о путешествии и пребывании у Аттилы" и "указание Иорнанда, называющего пиршество на могиле Аттилы стравой, словом чисто славянским". В высшей степени характерно это повторение прежних домыслов, что славянские черты, представленные Приском, относятся не к гуннам, а к славянам, бывшим в их орде, и что слово страва заимствовано гуннами у подчиненных славян. Выходит, будто Приск и Иорнанд, говоря о гуннах, описывали не их самих, а подчиненных им славян. Между тем последний ясно и положительно говорит, что слово "страва" принадлежало самим гуннам (Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi . etc.). И есть ли какое вероятие, чтобы такой важный бытовой обряд, как торжественное погребальное пиршество, гунны называли не собственным, а чужим словом? Следовательно, та историческая школа, к которой принадлежит Грот, простонапросто отрицает прямые и положительные свидетельства непосредственных источников. С помощью подобных приемов, он, конечно, легко отвергает мнение о давности славян на Дунае и признает "первое их появление там (в виде военных дружин в гуннской орде), относящимся к V веку, а первое расселение их народными массами - к VI веку" (23). С вопросом о древних поселениях славян на Дунае тесно связаны свидетельства источников о дунайских сарматах, и необходимо было выяснить сих последних. Если г. Грот не отождествляет их со славянами, то должен был расследовать, кто же такие были эти сарматы. Но он преспокойно употребляет следующие выражения: в маркоманской войне "приняли участие не только маркоманны, квады, но и другие германские и сарматские полчища" (28); "многочисленные германцы и сарматы, переселенные сюда римлянами" (31). Подобные выражения повторяются и далее на многих страницах; но читатель так и остается в недоумении, что такое автор разумеет под именем сармат: разумелся ли под этим названием какой-нибудь живой народ или это название есть пустой звук?
В таком же роде идут и дальнейшие гадания о поселении славян в Средней Европе. Как первые славянские толпы проникли сюда, следуя за ордою гуннов, так потом, "в деле заселения новых территорий и политического объединения им помогли две другие орды турецкого племени, сначала болгары, потом азары" (56). Оказывается, что славяне постоянно притекали на Дунай в хвосте турецких племен, и притом втихомолку, украдкою от исторических свидетельств. Все эти их незаметные для истории движения в хвосте турецких орд только предполагаются. А такое предположение оказывается необходимым, потому что иначе как же объяснить появление несомненно славянских народов и государств в последующие века. Если бы вместо подобных гаданий и предположений автор ученой диссертации постарался на основании прямых исторических свидетельств выяснить, кто такое были гунны и болгаре и на чем основаны мнения об их монгольстве и татарстве, тогда гадания и домыслы о незаметных движениях славян в Среднюю Европу и на Дунай устранились бы сами собою. Но до такого критического отношения к помянутым мнениям еще не достигла та историческая школа, из которой он вышел.
Вследствие неверного представления о Болгарском царстве, будто бы основанном Татарскою ордою, не выяснились отношения этого царства к Моравской державе, так называемая Тисская Болгария и болгарское владычество в Трансильвании; хотя этим предметам у него посвящено немало страниц (85-97). Став на ложную точку зрения, автор поневоле отвергает свидетельство Анонима Нотария о том, что мадьяры нашли болгарские княжества на территории древней Дакии. Положим, Аноним позволил себе разные вымыслы, но он был тенденциозен собственно по отношению к мадьярам; а с какой стати было ему выдумывать что-либо говорившее в пользу широкого распространения болгар к северу от Дуная. И тут же как нарочно приведены факты, его подтверждающие, именно одна грамота XIII века, вспоминающая о болгарском владычестве в Трансильвании, и славянское наречие трансильванских болгар, отличавшееся архаическими особенностями (92-93). Каким же образом эти болгаре, обитавшие там до прибытия мадьяр, могли сохранить древнейшие формы славянского языка, если бы они не были славяне? Такой естественный вывод, по известным приемам школы, устраняется следующим предположением: славяне трансильванские принадлежали к ветви славян болгарских (94). Заметьте, они принадлежали не к болгарам собственно, а к болгарским славянам. Но что это за племя, болгарские славяне, и откуда оно взялось, такие вопросы или остаются без ответа со стороны школы, или вызывают ряд новых домыслов и предположений.
Точно так же поверхностно выясняется далее племенное происхождение мораван. Хотя в заглавии книги стоит прежде всего Моравия; но оказывается, что вопрос о народности мораван не входил в задачу исследования и мог быть "только слегка им затронут" (98). Поэтому и вопросы о проповеди Кирилла и Мефодия и церковно-славянском языке сводятся только к указанию разнообразных мнений (99 и далее). На основании предположений о позднем появлении (в конце VI века) славян в Паннонии, Истрии и Каринтии, о невоинственном их характере и т. п. рассматриваются их отношения к франкской монархии (104 и далее); причем совсем остались неразъясненные отношения славян к аварам и вся эпоха аварская; а кто такое были авары, о том нет даже и попыток к разъяснению. Затем для происхождения и характера Моравской державы после этой диссертации мы остаемся при таких же скудных сведениях, какие существовали до ее появления.
Гораздо с большею любовью и с большим тщанием г. Грот отнесся к начальной истории мадьяр. Тут на первом шагу он встретился с известным их притязанием происходить от гуннов Аттилы. Но как оказывается, сами мадьярские ученые, преимущественно Гунфальви, отвергают теперь как гуннское происхождение племени секлеров, так и вообще уже не настаивают на близком родстве мадьяр с гуннами. "Помимо своей научной несостоятельности, сближение мадьяр с гуннами, с целью определения народности первых, не может ни к чему повести уже потому, что происхождение самих гуннов представляет пока неразрешимую загадку - вследствие абсолютного отсутствия каких бы то ни было положительных данных для ее решения, напр, остатков языка. Мы можем только предполагать, что гуннская орда была сбродом разных кочевых элементов как монгольского и турецкого, так вероятно и финского племен" (158). Этот вывод или, точнее сказать, этот тупик, к которому пришла туранская теория гуннов, после полуторастолетнего своего существования, в высшей степени любопытен и поучителен; но в то же время он совершенно естественный. Ни к чему иному и не могла прийти туранская теория, отрицающая, например, положительные указания источников на славянский язык гуннов и отнимающая у болгар их родной язык. Таким образом гунны Валамира и Аттилы, которых источники описывают во многих отношениях великим и замечательным племенем, представлявшим сплошную однородную массу, оказываются на основании предположений и вероятий какимто сбродом разных туранских элементов, точнее сказать, какими-то бесплотными тенями; хотя эти тени никуда не исчезали и продолжали жить в разных славянских народностях, особенно в болгарах.