Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009
Шрифт:
А теперь Павлушка и сам уже не знал, может, стоило после того, пер-вого раза выкинуть те лишайные сапоги или обменять на новые ботин-ки. Стоило или нет? Но если бы он сделал это, то больше никогда не увидел Мари.
– Мари, – произнес он. – Мари…
Поначалу трудно ему давалось это имя чужое, непривычное. Сей-час же само с губ слетает.
– Да, Мишель? – склонилась к нему гибкая тонкая фигура в белом.
Только сейчас он обратил внимание на то, что все вокруг были в бе-лых нарядах. Белые платья на женщинах, белые штаны и пиджаки на мужчинах. И что за прихоть такая у бар – то одно, то другое учудят. А ещё
Павлушка глянул на свой рукав – белый обшлаг с блестящим отво-ротом. И вроде бы, за него бумажка какая-то засунута. Дождавшись, пока девушка рядом на что-то отвлечется, он достал бумажку и с тру-дом прочел крупные буквы: «Ах ты, сволочь!». Было непонятно, то ли прознал этот самый Мишель, что кто-то его телом пользуется, и таким вот макаром дал об этом знать, то ли писали ещё кому-то… Может, Ми-шелю?
Подумать над этим ему не удалось.
– Князь, князь! – подлетела к ним дамочка в белых буклях, с кото-рых сыпалась сверкающая мука: – Как вы, князь? Говорят, с вами об-морок в Английском клубе случился? Вот, специально для вас.
– Что это? – изумился Павлушка, разглядывая хрустальный пузы-рек.
– Пустяк – нюхательная соль. Как закружится в следующий раз го-лова, так вы пробочку отверните и понюхайте, мон шер. Ах, ах, бедняж-ка… И не вздумайте вставать, – она легонько прихватила его за плечо, хотя Павлушка вставать и не собирался.
Бледность вам, право, к лицу, восхитилась дамочка и порхнула прочь, провожаемая злым взглядом Мари.
– Ну что за назойливость, – топнула ногой в белой туфельке девуш-ка. – Нельзя же, право слово, так откровенно на шею вешаться.
Павлушка улыбнулся так приятно была её ревность.
Потом поднялся и взял Мари под локоток.
– Будем танцевать? – сразу встрепенулась она. Но красноармеец Пеструхин танцевать не рискнул. Чужие ноги все еще плохо слушались его, не хотели подчиняться. Хотя, казалось бы, что за ерунда знай се-бе, переступай, кружись. Ишь, как ловко все вокруг пляшут.
Машинально он отвинтил пробочку с пузырька и поднес его к носу.
Запах был резкий и горький, словно от сосновой живицы. На мгнове-ние показалось, что вновь вернулся в ночную степь, дымом пахнуло, закружило. Но нет. Когда открыл глаза – вокруг вертелись все те же бе-лые фигуры.
– Мари, нет ли тут укромного уголка? Что-то мне не по себе.
Девушка, не глядя на него, кивнула.
Он шел за ней и думал, за что это ему. И в наказание или наоборот? Вообще – почему и за что?..
Я люблю тебя, шептала она истово, люблю, люблю… Почему мы не можем быть вместе, скажи?
– Я не знаю, – честно признался Павлушка и, чтобы больше не го-ворить на эту тему тоже целовал её губы, шею, глаза. Вокруг колыха-лись огромные нелепые листья Мари затащила его в комнату, всю заполненную кадками с комнатными растениями. Он сжал её в объяти-ях слишком сильно, не рассчитал, что Мишель был крупнее. Сжал так, что она глухо вскрикнула, но только прижалась к нему с ещё большим пылом.
«Ах-х ты сволоч-чь…» – шипение в ушах, и на этот раз он удержать-ся не смог – мягко обрушились на него разлапистые растения, залепи-ли лицо.
Очнулся Павлушка лежа ничком в траве. Над ним стоял обозный фельдшер Розанов.
– Контузия была? – сурово спросил он.
– Н-нет… –
потряс головой ошалелый красноармеец.– Тогда голодный обморок, – в голосе фельдшера слышалось сом-нение.
Пеструхин, ты чего? Ротный на фоне разгорающейся зари выг-лядел серым неприятным силуэтом. – Припадочный, что ли?
– Я просто уснул, – попытался оправдаться Павлушка. – В палатке душно, вот я… тут лег.
– Это ты так во сне орал? – ротный почесал за ухом, отчего с его лы-сой головы немедленно свалилась буденовка. Он поднял её и отряхнул о колено.
Ну да, во сне…
– Он завсегда причитает, – послышался недовольный голос от па-латок. – А сегодня так это, от души, чуть не плакал: «Не отдам, мол, са-поги…»
Да кому они нужны, твои сапоги! – ротный с досады сплюнул жел-той махорочной слюной. – Обтёрхал уже все. Угомонился бы с обувкой этой. А вы прекратите парня подначивать! – цыкнул он на скалящих зубы красноармейцев. – Может, он краше этих клятых сапог в жизни и не видел ничего.
«А вот и видел! – обиженно подумал Павлушка. – Я нынче на балу в белом пиджаке прекрасную Мари целовал!»
Да разве ж кому об этом расскажешь? Решат, что совсем сдурел. Он независимо вздернул подбородок и сунул руки в карманы криво зала-танных галифе. И пальцы немедленно нащупали там что-то жесткое и чужеродное. Некоторое время Павлуша изумленно таращился на свер-кающий в лучах утреннего солнца хрусталь.
– Эй, чавой-то у тебя за цацка? – просипел над ухом недавно конту-женный Курносов. – Ну-ка, дай глянуть!
И заскорузлые пальцы цапнули крошечную склянку.
Ишь ты… заинтересовался и ротный. Солонка, что ли? Я та-кие в двенадцатом году видел в одном богатом трактире в Самаре…
– Отдай! – дернулся Павлушка, но Курносов отмахнулся от него, неловко свинтил с пузырька круглую пробку, вытряхнул на ладонь мутные кристаллики и лизнул их. А в следующую минуту ещё полусон-ный лагерь огласился ревом и отборными матюками. Курносов плевал-ся и топал ногами.
Фершал! заорал ротный и поднял из травы склянку. А ну оп-редели, что за отраву нам красноармеец Пеструхин подсунул?
Поглядев пузырек на просвет и осторожно понюхав его содержимое, Розанов поморщился.
И откуда у тебя это? Ты что, нервная барышня? – спросил он у Павлушки. А ротному пояснил: – Соль это. Только нюхательная. Вро-де нашатырного спирта, чтобы после обморока в чувства приводить. Слушай, ты бы своих пропесочил, что ли… Чтобы всякую дрянь у уби-того офицерья не тащили.
– Да я… да никогда… – задохнулся от обиды Павлушка, но тут же сник. Не объяснять же всем, что получил склянку на балу. Где Мари… и вообще.
Но объяснять уже было некогда. «Беляки-и-и!» – разнеслось над ла-герем.
– В ружье! – взвился ротный.
– От солнца наступают! – выругался Вакулин, выхватывая трехли-нейку из пирамиды и падая за поросший кашкой холмик. – Ну, твари, держись!
Следующие полчаса превратились в ад. Рвались гранаты, щелкали, зарываясь в землю пули, кто-то, подвывая, звал фельдшера, а тот лежал неподвижно, с дыркой около уха.
Павлушка ужом переползал с одного места на другое, старательно выцеливая конные и пешие фигурки с тусклыми от пыли погонами на плечах. Их становилось все меньше, но и выстрелы от своих слышались все реже. И ротный уже не приказывал, просил: «Держись, братушки, коси белую сволочь!»