Реальность сердца

— Молодой господин, к вам господин Кесслер с письмом лично в руки! — прервал печальные размышления Никола. — Прикажете пустить?

— Разумеется! — подпрыгнул на стуле Саннио. — Немедленно! Подайте вина.

— Я даже могу предположить, от кого это письмо… — улыбнулся Бернар. Вошедший в столовую друг показался наследнику удивительно повзрослевшим, кажется, даже подросшим на ладонь, опустошенным и усталым. На нем был бело-серый мундир офицера городской стражи, и в нем Сорен выглядел подтянутым и строгим. Осунувшееся загорелое лицо, заледеневшие глаза… Кесслер протянул руку Саннио, потом — капитану охрану; на улыбку он не ответил.

— Вы поступили на службу в эллонский полк городской стражи? — с деланным интересом вопросил Бернар. — Не припоминаю, чтоб подписывал подобный приказ.

— Вы простите мне этот маскарад. Это в ваших же интересах, — уверенно сказал бруленец и достал из-за пазухи свернутый трубочкой и смятый лист бумаги. — Алессандр, это тебе. Подписи нет, но я думаю, ты поверишь, что письмо не поддельное.

— Почему нет подписи? — удивился Саннио.

— Герцог Алларэ пока что лишен возможности подписывать документы. Господин Гоэллон насторожился, но прежде чем задавать вопросы, нужно было прочитать письмо. Четкие, но слишком крупные и по-простому выписанные буквы, должно быть, писал кто-то из слуг; бумага — с ажурной виньеткой в виде цветов шиповника и мака, на таких пишут записки любовницам… «Сокровище мое! Меня переполняет желание повидаться с вами, причем незамедлительно. Если вы разделяете его, то податель сего письма проводит вас. Искренне ваш, в расчете на взаимность, Р.А.» Саннио зачитал послание вслух, улыбнулся и кивнул. Письмо, написанное герцогом Алларэ, в подписях и личных печатях не нуждалось, достаточно было и стиля, позволявшего услышать голос.

— Разумеется, разделяю. Мы уже начали вас искать…

— Тогда едем, — Кесслер залпом выпил поданный бокал вина и взялся за шляпу. — Возьми с собой человек пять на всякий случай.

— Бернар, распорядитесь. Сорен, подожди, мне нужно переодеться… Пойдем со мной, расскажешь, как вам удалось… — Саннио за руку потащил приятеля с собой наверх; тот не отказывался, но выглядел раздосадованным, и, кажется, вовсе не был рад встрече. — Да что с тобой такое?

— Прости… я не спал больше суток, — Кесслер очень знакомым жестом потер пальцами виски. — И мне было велено торопиться.

— Если я не переоденусь так же, как ты и прочие, ничего хорошего не выйдет, — объяснил Саннио, отдавая распоряжения Ванно. — Что с герцогом? Кесслер вместо ответа повернулся к зеркалу и принялся оправлять и без того безупречно сидевший мундир, потом принялся за кокарду на шляпе, а закончил изучением форменных перчаток на предмет случайных пятен. Хозяин все с большим удивлением следил за этим представлением, и, наконец, не выдержал.

— Сорен, я понимаю, что ты устал, но я спросил…

— Приедешь — увидишь. Я не уполномочен об этом докладывать кому бы то ни было.

— Какие у тебя интересные манеры…

— Можешь поблагодарить за них господина Рене.

— Почему ты называешь его, как слуга? — изумился Саннио.

— Потому что он обращается со мной, как со слугой. — Выражение лица и тон голоса бруленца навели господина наследника на мысль, что тому нужно было подать не вина, а настойку пустырника: от подобного замогильного спокойствия до самых отъявленных глупостей обычно — всего полшага.

— Но зато тебе удалось…

— Зато мне удалось.

— Сорен, да что с тобой?

— Пожалуйста… — Впервые на лице приятеля появилось что-то, отдаленно похожее на прежнее шалое и упрямое выражение. — Пожалуйста, оставь меня в покое! Я потом с тобой поговорю. Все расскажу. О том, о чем имею право рассказывать. Потом… Едем, прошу тебя.

Рене Алларэ мерил шагами широкую гостиную залу в доме владетеля Леруа. Доходил до остывшего камина, пытался заставить себя рассмотреть коллекцию оружия, потом обходил залу по периметру, слепым взглядом провожая щиты и гербовые знаки, которыми были украшены все четыре стены, и вновь возвращался к камину. На рассвете он попросил мэтра Беранже дать ему что-нибудь, что позволило бы обойтись без сна еще как минимум день. Лекарь просьбу выполнил, но это оказалось некстати. Часом позже Рене уяснил, что может убираться на все четыре стороны, к воронам, селедкам и крабам морским — он здесь больше не нужен. В отличие от бруленского мальчишки. В отличие от неведомого наследника герцога Гоэллона, о котором Рене почти ничего не слышал; нашелся некий племянник-сирота и оказался наследником, чудеса в кадушке, извольте радоваться. Племянник был на год младше Кесслера, следовательно, еще больший шалопай и бесполезный балбес — и вот, эти двое Реми нужны, а брат и наследник — нет; Рене мог лечь спать, уехать в Алларэ, отправиться в Собру или повеситься в дверном проеме, это никого не взволновало бы, и герцога Алларэ — в последнюю очередь. Дома ждали дети, ждала Кари, им нужен был муж и отец, а родовые владения нуждались в управлении, которым пять лет бессменно занимался Рене; здесь же его никто не ждал и никому он нужен не был. Это выяснилось довольно быстро. Пока он рассказывал Реми обо всех событиях с момента его ареста и вплоть до дня освобождения, герцог внимательно слушал, переспрашивал и кивал, по-видимости, совершенно не обращая внимания на возню лекаря. Кесслер сидел в изголовье кровати, тихий, словно кошка, и, слава Сотворившим, молчал; но одного его присутствия было достаточно, чтобы Рене чувствовал себя неуютно. Не на своем месте.

Когда Рене от описания событий и отчета о своих действиях перешел к пересказу своих планов, брат и герцог удивленно приподнял бровь и передернул плечами.

— Сорен, помогите-ка мне сесть. Рене, любезнейший, и скольким же моим вассалам вы поведали этот изысканный план?

— Всем, кому мог полностью доверять, — наследник уже чувствовал подвох, но еще не понимал, в чем именно он состоит.

— Ну, сколько же их, сколько? — с живейшим интересом продолжал Реми; саркастическая усмешка не предвещала ничего хорошего.

— Около полусотни…

— Бедный, бедный Рене! Я вам очень сочувствую. Теперь вам придется донести до полусотни владетелей, что вы весьма погорячились, решая за меня, что я буду делать.

— Вы не собираетесь мстить за сестру? За себя? Вы все это простите? — опешил Рене.

— Того, кто виновен в смерти Мио, я уничтожу. Медленно и мучительно. Того, кому обязан этим, — кивок в сторону склонившегося лекаря, — тоже. Я не святой, но сотворю чудо, и этот человек умрет дважды. Но кому еще я должен мстить? Стране? Будущему королю Элграсу? За что, Рене? Откуда в вашей голове завелась мысль, что я позволю рвать страну на части?!

— Господин герцог, в вашем состоянии я не стал бы кричать, — поднял голову мэтр Беранже.

— Зато на моем месте… — Реми закашлялся.

— Я же говорил, — вздохнул лекарь. — Юноша, подайте герцогу питье. Рене стоял, едва понимая, на каком он свете и что теперь делать. Подобной отповеди он не ожидал, и даже в дурном сне ему привидеться не могло, что брат не только откажется от всего сделанного Рене, но еще и выскажет это подобным образом и при трех посторонних.

— И, мстительный мой братец, — напившись, продолжил Реми, — не хотите ли и себя занести в список моих врагов?

— За что?!

— За вашу болтливость. За поручение, которое вы дали господину Ларэ, дурак… или назвать вас предателем?

— Вы же сами писали мне…

— Я писал вам о том, что, возможно, сделаю. Вы же отправили Ларэ сообщить об этом королю. Он и сообщил — он на редкость… исполнительное создание! Кстати, где сейчас этот цветок энорский?

— Должен был находиться во дворце.

— Будем уповать на лучшее и искать его среди уцелевших. Ну так что, любезнейший мой Рене, вы дурак или предатель?

— Герцог, я…

— Герцог здесь — я, — оскалился Реми. — Вам же я задал вопрос. Ну?

— Дурак, — тихо выдохнул Рене. — Я прошу прощения за дерзость и самовольные действия, господин герцог.

— Считайте, что первую свою вину вы искупили. Вторую — посмотрим. Я вас более не задерживаю, Рене. Сорен, проводите господина Алларэ и распорядитесь… Господин Алларэ не стал дожидаться, пока мальчишка, клубочком свернувшийся рядом с Реми, сообразит, что ему приказали сделать. Он развернулся и вылетел вон, не обращая внимания на бросившихся к нему с вопросами владетелей, быстрым шагом вышел во двор. Темнота, липкая и вязкая, словно желе из морских водорослей, воздух прохладный, но душный, словно им уже дышали тридцать раз, голоса за спиной… Благодарность герцога и брата оказалась удивительно своеобразной. Рене споткнулся о какую-то бадью, с размаху пнул ее. Проклятая деревяшка оказалась во много раз тяжелее, чем он предполагал. В ступне, защищенной лишь тонким сапогом, что-то хрустнуло. Боль была бело-алой и пятнистой…