Реаниматор
Шрифт:
Я почувствовал, что начинаю потеть. Пот буквально ручьями начал стекать с моего лба и щипать глаза. Спина тоже взмокла.
Алексей в сопровождении четырех охранников и еще нескольких мужчин в штатском поднимается по темной лестнице на третий этаж дома. Заходит в одну из квартир. Кажется, ту самую, с желобом… Глядя на следователя, который стоит за спиной оператора, молча кивает на заложенный кирпичом много лет назад и заклеенный обоями старый камин в дальнем углу большой, в два окна, комнаты.
– Здесь, – коротко сообщает Леха. Заметно, как сильно он волнуется. Несколько раз бросает быстрый, цепкий взгляд в сторону оконного проема, к которому подведена гигантская, сделанная почему-то
– Уточним. Именно здесь вы, по приказу главаря группировки Александра Мальцева, замуровали труп задушенного удавкой в его служебном автомобиле депутата Госдумы Михаила Толмачева? – слышится за кадром строгий, слегка недоверчивый голос. Мелькает чье-то плечо в коричневой замше, затем – лицо в профиль.
У меня в груди все разом обрывается. Томанцев!
– Да… – с ленцой, широко зевая, отвечает Гольцов, который не может прикрыть рот скованными руками.
– Почему именно здесь? – спрашивает следователь. Оператор натужно чихает, изображение некоторое время прыгает. – Не проще ли было избавиться от трупа в другом месте? Зачем понадобилось тащить его из машины в пустой дом, заталкивать в давно не работающий камин и закладывать кирпичом?
– Это вы у покойника Мальцева спросите, на фига ему это надо было, – фыркает Реаниматор. – Наше дело – выполнять. За убийство и «захоронение» тела он отстегнул мне и Антонову тридцать тысяч баксов… Когда максают такие бабки, лишних вопросов не задают. Значит, в прикол ему именно в камине этого терпилу замуровать. Может, здесь потом губернатор квартиру купит? Начнет ремонт делать, камин восстанавливать станет, а тут этот пропавший коммуняка! Здрасте…
– Я бы попросил вас выбирать слова, Гольцов, – нехотя осаживает чересчур раздухарившегося бандюгана хорошо знакомый голос.
– Да пошел ты в жопу, козел, – лениво цедит, ухмыляясь, Леха.
В кадре появляются два похмельных мужика в строительных ватниках, с ломами. Вопросительно смотрят на следователя.
– Начинайте, – приказывает тот. Реаниматор делает два шага в сторону окна, освобождая рабочим площадку перед камином. Мужики бросают на замусоренный пол чинарики, давят их кирзачами и начинают дробить кладку. Дело продвигается черепашьим темпом…
А потом, примерно минуту спустя, вдруг что-то происходит. Слышен сначала короткий шаркающий звук, затем звук удара, слившийся почти воедино с удивленно-растерянным возгласом одного из охраняющих зэка вооруженных милиционеров, и, наконец, заглушающий все, кувалдой бьющий по ушам отчаянный возглас Томанцева:
– Он выпрыгнул! Вниз, бля! Скорее! Надо его перехватить!
Камера еще успевает запечатлеть, как застывают мужики с ломами, потом оператор стремительным рывком поворачивается в сторону окна, но в воцарившейся неразберихе на него кто-то сгоряча натыкается, кадр виляет в пол. Слышны отчаянные крики, гулкий, удаляющийся топот ног. Громкий рев мощного мотора… Наконец прыгающая камера выхватывает пустой оконный проем и стоящего возле него Томанцева. Держа пистолет в вытянутых руках и прищурив левый глаз, майор напряженно целится. Затем тихо матерится и начинает стрелять. Пять раз подряд давит на спусковой крючок. Отдаленный гул мотора. Оставшийся рядом с Томанцевым милиционер – остальные бросились вниз, на перехват – давно уже вскинул автомат, но не может дать прицельную очередь по беглецу, ему мешает закрывший своей широкой спиной большую часть оконного проема оперативник.
– Снимай тачку, Толик! Уходит! – визгливо орет опомнившийся, оттесненный на второй план следователь.
Наконец-то оператору удается через второй оконный проем поймать в
кадр и заснять отъехавший от дома грузовик с контейнером, заполненным какими-то черными пухлыми мешками, в котором находится сиганувший головой вниз с третьего этажа Алексей Гольцов. Самого зэка, в его робе и телогрейке, на фоне мешков почти не видно. Грузовик, не снижая набранной скорости, с грохотом сворачивает за угол, попутно сталкиваясь с оказавшимся на пути белым «жигулем». От удара легковушка крутится волчком, выскакивает на тротуар и таранит стеклянную витрину магазина. Слышен приглушенный расстоянием звон осколков, вой сработавшей сигнализации и совсем близкий, похожий на звериный рык голос Томанцева:– Кажется, я его предпоследним достал… Точно. Он, сука, как раз оглянулся, вот и получил, прямо в лобешник!
– Уверен? – опуская автомат, со вздохом облегчения спрашивает милиционер в камуфляже.
– Да. Без базаров.
Камера плавно поворачивается и запечатлевает напряженное, с застывшей на губах зловещей полуулыбкой лицо старшего опера…
Подполковник Саенко взял со стола пульт и выключил запись. Сел в кресло, нахмурился, закурил очередную сигарету, обвел мрачным взглядом всех присутствующих и сказал:
– Вот такой у них, мужики, со сто шестидесятым вышел следственный эксперимент. Прямо хоть в кино вставляй. Признание в убийстве депутата, замурованный камин, труба эта долбаная для сброса мусора, грузовик внизу… Козлы… Это же надо – так облажаться!
Начальник тюрьмы особого назначения, не сдерживая более раздражения, ударил ладонью по столу, отчего на пол посыпались какие-то папки. Кажется, с личными делами осужденных…
– Так этот, в замше, его точно застрелил? – спросил сидящий рядом со мной долговязый, вечно пахнущий чесноком старлей Литвинов.
– Неизвестно, – буркнул, шумно выдыхая дым, Саенко. – Ни этого Реаниматора, ни грузовик, на котором он скрылся, насколько мне известно, питерские сыскари до сих пор не нашли… Но что самое удивительное, так это то, что в камине, когда его все-таки додумались раздолбать до конца, действительно оказался труп того самого депутата!
– Краси-иво задумано! – восхищенно протянул заместитель начальника тюрьмы майор Авдеев. – Тут целая команда работала! И для кого все это делалось, спрашивается? Для какого-то братка?! Дурдом…
– Не о том говорите, Валентин Данилович, – жестко перебил, зыркнув на заместителя исподлобья, подполковник. – Не о том… – Саенко медленно обвел всех своих подчиненных тяжелым испытующим взглядом, игнорировав, умышленно или случайно, только меня одного. – В чем вся соль, не понимаете?! Ну! Хоть кто-нибудь мне скажет? Или я один такой умный, что сразу догадался?!
В кабинете вновь воцарилась тишина. Все морщили лбы и скрипели мозгами, но продолжали хранить гробовое молчание.
От повисшего коромыслом дыма у меня уже вовсю щипало глаза и першило в горле.
Саенко осуждающе цокнул щекой и, впервые за время общего экстренного сбора пристально взглянув на меня, сказал:
– Сдается мне, депутата завалил кто-то другой. И признание сто шестидесятого в старом убийстве изначально было направлено на побег. Стен тюрьмы он, понятное дело, не покидал. Значит, кто-то, имея возможность общаться и с ним, и с его питерскими корешами, передал Гольцову подробный план детально спланированной на воле операции по его освобождению. Скорее всего – письменный, чтобы можно было как следует его изучить и запомнить. Если мне не изменяет память, единственный из всех нас, кто в последнее время побывал в городе на Неве, это вы, батюшка… Старший прапорщик Каретников не в счет, он в камеру сто шестидесятого не заходил после своего возвращения из Питера. Что скажете в свое оправдание, отец Павел?