Ребенок моего мужа : повести

И неожиданно для себя Катерина все ей рассказала. Вообще-то она не собиралась этого делать, но слова и слезы вдруг хлынули одновременно. Глаза Иришки округлились от удивления.

— Господи, ну надо же! Никогда бы не подумала на твоего тихоню… И ребенок. Бедненькая ты моя… — И она вдруг тоже зашмыгала носом.

Они посидели в растерянном молчании, а потом Иришка вдруг вскочила и бестолково завозилась по кухне, наливая чайник, отыскивая конфеты: «Муж вчера принес — подлизывался, но трюфели просто пальчики оближешь». И вдруг она оставила чайник в покое, села обратно к столу и твердо сказала:

— Ты должна его простить. И лучше больше не вспоминать об этом. Или устрой скандал, поплачь, а потом прости.

— И все?

— А что еще-то? Изменить ему, чтобы отомстить, ты не сможешь — не такой ты человек. Разойтись? Но ты его любишь, и он тебя тоже — это видно. Надо просто отнестись к этому как… как, ну, не знаю… Ну бывает. Почти со всяким. Но любит-то он все равно тебя. А в Насте он просто души не чает. Ты же не хочешь ее отца лишить? Женщина должна уметь прощать.

Катерина ехала домой. День, в первый раз за бог знает сколько времени, выдался солнечный, хоть и холодный. Скоро наступит настоящая зима. Придет Рождество и Новый год. Может, они с Александром куда-нибудь съездят на пару дней, подбросив Настю родителям. Это неплохая мысль — побыть только вдвоем. В общем, Катерина чувствовала себя спокойнее. Надо уметь прощать. Тем более что такое не повторится — почему-то она была в этом уверена. Она плавно затормозила перед красным светофором. Рядом остановилась бежевая «Волга». Глядя сверху вниз в салон машины, Катерина увидела мальчика лет шести на заднем сиденье. Курточка его была расстегнута, шапка валялась рядом на сиденье. Машина чуть продвигалась вперед, и он, подражая отцу, усиленно «рулил», держа воображаемый руль.

Катерина очнулась от громких сигналов и не слишком вежливых выражений, которые неслись в ее адрес, — на светофоре горел зеленый, и водители ругались, объезжая неизвестно отчего замерший джип. Молодая женщина съехала на обочину и, заглушив мотор, уронила голову на руки. Вот оно что. Мальчик. Вот что занозой сидело в сердце. Ведь она не сказала Александру про сына. Он о нем ничего не знает. И никогда не узнает.

Мальчика увезут в Орел. С глаз долой — из сердца вон. Из ее сердца, из их жизни. А какой будет его жизнь? Как ему там будет? Катерина подняла лицо — в глаза больно ударил луч света. Она зажмурилась — напротив в заходящих лучах солнца сияли золотом купола храма.

Повинуясь внезапному порыву, она распахнула дверцу, выпрыгнула из машины и поспешила к церкви.

Катерина стояла перед иконой Божьей Матери. Мигали свечи.

— Что мне делать, Богоматерь? Помоги мне, научи меня…

— Что с тобой, дочь моя? — Седенький, невысокий священник уже некоторое время смотрел на молодую женщину, застывшую у иконы. Разглядев судорожно сжатые руки и струящиеся по лицу слезы, он решил подойти.

Катерина торопливо вытерла слезы:

— Ничего, батюшка, простите.

— Отчего же, поплачь, если душа печалится. — Он поколебался, но все же спросил: — Что случилось-то у тебя?

Она растерянно покачала головой. Как объяснить? Сказала просто:

— Я за ребенка просила.

Священник сочувственно покивал:

— Детки — ангелы у престола Господа нашего. Он хранит их. И Матерь Божья тоже, она деток всегда защищает… Я помолюсь — как зовут твое дитятко?

— Я… понимаете… — Слова застряли в горле.

Батюшка жалостливо глядел на хорошо одетую женщину, плачущую перед иконами.

— Крещеное дитя-то? — спросил он наконец.

Катерина вновь вытерла глаза и вдруг неожиданно окрепшим голосом сказала:

— Двое их у меня, батюшка. Крещеные Анастасия и Александр. — И она улыбнулась.

Священник, удивленный столь быстрой переменой в настроении женщины, сказал:

— Ступай, я помолюсь за них.

Катерина вышла из церкви с легким сердцем.

Она несколько раз обвела глазами улицу, прежде чем сообразила, что произошло. Джип угнали. «Бедняжка Буффало Билл», — подумала она. Все деньги и документы остались в машине. Придется прогуляться. От Китай-города до дома не слишком близко, но не просить же на проезд в метро.

Когда она добралась до дома, дверь открыл Александр — встревоженный и рассерженный одновременно:

— Где ты была? Твою машину милиция остановила час назад на набережной, в ней были какие-то мальчишки. Они позвонили мне в офис. Я чуть с ума не сошел.

Катерина спокойно смотрела в лицо мужа — он хмурый, сердитый. Он беспокоился. У глаз собрались морщинки. И еще одна прорезала лоб меж темных бровей. Протянув руку, она пальцем попыталась разгладить ее — свидетельство его переживаний и горечи.

— Я вернулась, — сказала она, — теперь все будет хорошо. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Бизнес-план для аспирантки

повесть

Глава 1

Очень даже. Вполне… Да, кажется, нормально. Может, пиджак лучше расстегнуть? Тогда он меньше обтягивает грудь… Ирма вздохнула: расстегивай не расстегивай — никуда ее не денешь. Немногочисленные подруги вслух всегда восхищались: «У тебя бюст как у Памелы Андерсон», но Ирма не была кинозвездой, а потому к своему имуществу относилась с плохо скрытой досадой. И стеснялась и смущалась, особенно когда ловила на себе восхищенные взгляды мужчин. И одеваться предпочитала в свободные свитера. Но сегодня это невозможно. Теперь она — бизнесвумен. То есть пытается ею стать. Поэтому пришлось разориться на деловой костюм. Надо сказать, костюм достался ей почти даром. Танька привезла его два года назад из Парижа, один раз надела, а потом он висел в шкафу: хозяйка носила малыша, рожала, кормила, потом худела. Но… Видно, не судьба. Когда Ирма заехала к ней в гости, Танька с плохо скрытой завистью посмотрела на подругу и распахнула шкаф: «Отдам все за копейки, только мужу не говори и пообещай, что поищешь нормальную работу». Так аспирантка с грошовой зарплатой лаборантки существенно пополнила свой гардероб. Кое-что пришлось чуть перешить — выпустить вытачки на груди, а так — просто здорово. Ирма еще раз оглядела себя со всех сторон: шоколадного цвета брючный костюм и кремовая шелковая блузка сидели как влитые. Туфельки, конечно, не самый писк — но, в конце концов, это классика, а классика всегда актуальна, и черные лодочки неплохо подошли к костюму. Светлые вьющиеся волосы Ирма собрала в тугой узел. «Так, что еще? Ах да, надо накраситься. Не люблю я этого, но что делать? Лариска сказала, что отсутствие косметики может быть воспринято как неуважение к клиентам». Ирма аккуратно наложила тени; сначала бронза, потом перламутр, накрасила бледно-розовой помадой губы. Пожалуй, хватит. Уж сколько она билась, подбирая тушь и румяна, но в конце концов отказалась и от того и от другого. Стоило щекам порозоветь, а ресницам обрести насыщенный темный цвет, как из зеркала на нее смотрела кукла Маша: круглое личико, губы бантиком, зеленые глазки хлоп-хлоп. Так что лучше уж совсем без румян и туши. Что-то еще забыла? Честно взглянув на свое отражение, Ирма поняла, что просто тянет время. Еще чуть-чуть, она опоздает, и новая работа испарится в голубой дали. А ей не хватит мужества снова обзванивать подруг и знакомых и просить подыскать что-нибудь… И через две недели, когда кончится отпуск, она вернется на свою кафедру работать лаборанткой и писать диссертацию о милых ее сердцу, но абсолютно не актуальных сегодня тайных обществах восемнадцатого — девятнадцатого веков. Ирма вздохнула. Что и говорить, кафедра — это тихая гавань, где ее все знают и почти все любят, защита наверняка прошла бы на ура, ей дали бы курс и студентов, через некоторое время подоспела бы и докторская… Но иногда Ирме казалось, что она монахиня и жизнь ее — словно послушание. Эта мысль посетила ее не так давно. Просто однажды утром девушка, как обычно, спешила в университет. Был промозглый день, без солнца и света. Прохожие неслись мимо, лица у всех были сосредоточенные и какие-то вчерашние. Ирма двигалась в общем потоке, стараясь держаться подальше от края тротуара, спасаясь от брызг проносящихся мимо машин. Куртки, сумки, зонты — мокрые, противные. Ирма поежилась и поправила капюшон. Отчего-то хотелось плакать. Может, от одиночества. Так, надо сосредоточиться на делах. Сегодня она допечатает главу и сдаст ее научному руководителю. Наверняка набралась куча документов на кафедре — опять придется возиться с текучкой… Придет Салманов и, небрежно помахивая изящной кожаной папкой, будет рассказывать, как он ездил на Мальту искать документы о тех членах ордена мальтийских рыцарей, что родом из России. Интересно, как там, на Мальте… Ирма вынырнула из троллейбуса и, проверив сумку, с облегчением вздохнула: кошелек на месте, документы тоже. В прошлом году у нее вытащили и то и другое, и теперь она во всех поездках судорожно сжимала сумку в руках, не желая пережить прошлогодний кошмар: абсолютное отсутствие денег и всю процедуру восстановления документов. Вроде дождь кончился. Откинув капюшон, Ирма взглянула на серую громаду здания, куда ее привычно несли ноги, и вдруг высотка показалась не убежищем и пристанищем, а мрачным замком. Узилищем, где ее заточили и где ей суждено провести всю оставшуюся жизнь. Кем суждено? Глупо как-то. Кроме нее, и решать некому… И посоветовать теперь, после смерти тетушки, тоже некому… В тот же вечер она с изумлением спрашивала себя, что это на нее нашло, но утром, едва войдя в библиотеку кафедры, девушка взяла лист бумаги и написала заявление с просьбой предоставить ей месячный отпуск по семейным обстоятельствам. Завкафедрой, пораженный, нерешительно поглядывал на нее поверх очков. Похоже, никому в голову не приходило, что в жизни Ирмы вообще могут быть какие-то обстоятельства.

— Ну что вы, деточка, почему же за свой счет? Вы ведь в этом году не были в отпуске?

— Она и в прошлом не была, — вставила замзавкафедрой.

— Ну, вот видите. Так что отдыхайте, погуляйте… С бухгалтерией только не знаю, как вы… Они не любят, когда срочно.

— Как-нибудь, — прошептала уже напуганная своей смелостью девушка.

И весь день она сидела как на иголках, мучительно переживая даже не неприятный разговор с бухгалтером, а удивленные взгляды коллег и наличие столь привычной, но уже какой-то чуждой суеты вокруг. «Вот странно, — думала Ирма, — меня всегда успокаивало это место — толстые деревянные стеллажи с книгами, запах старой бумаги и мастики, вид из окна на памятник и вечный огонь… А сегодня мне душно и все кажется каким-то нереальным. И все это потому, что решила — я здесь больше не работаю. Пока не работаю. В смысле — я должна буду работать где-нибудь еще, чтобы не умереть с голоду. Домой не поеду — исключено. Родители решат, что я рехнулась».

Тут на пороге библиотеки появилась замзавкафедрой, которая одновременно являлась научным руководителем Ирмы, и думать стало некогда.

— Вы мне ничего не хотите объяснить? — поинтересовалась Светлана Максимовна, вопросительно приподняв аккуратно выщипанные брови.

Прежний научный руководитель Ирмы перешел на работу в какой-то политический фонд, а начинающую аспирантку передал Светлане Максимовне со словами:

— Оставляю вам, радость моя, подлинное сокровище. Девчонка работоспособна, безответна, но не глупа… В плане науки то есть. Что касается личной жизни — то, думаю, так и просидит синим чулком на кафедре до пенсии. Но зато будет писать, защищаться, преподавать.

— Что же вы не хотите ее с собой в фонд взять? — поинтересовалась Светлана Максимовна.

— Говорю же: наша Ирма — овца овцой. Абсолютно неспособна на интригу. И очень порядочная. Как ни парадоксально это звучит, но такие люди в политике только мешают. Гибкости, так сказать, не хватает.

Надо сказать, что Ирма целиком оправдала характеристику своего бывшего шефа. Она тихо сидела в библиотеке, писала статьи и готовила диссертацию, умудряясь оставаться в стороне буквально от всех кафедральных интриг. Претензий к аспирантке у замзавкафедрой не было, но беззлобность и какая-то неопределенность девушки ее раздражали. И вот вам пожалуйста, верно говорят, что в тихом омуте черти водятся: девчонка собралась куда-то с пугающей внезапностью.