Ребенок

Около получаса я тупо смотрел в телевизор с одной-единственной целью: успокоиться и перемолоть те камни, что мне набросали в душу. За дверью я слышал какое-то шевеление – вероятно, Инка подтирала кухню и успокаивала Илью. Когда я уже собрался выключать свет и укладываться на диване, она несмело вступила в комнату. Левой рукой она держалась за средний палец правой так, как люди обычно держатся за больное место.

– Велико, – еле слышно сказала она, не поднимая глаз. Голос был таким, как будто она признавалась в тяжком преступлении.

Я заметил, что на пальце неестественно свободно болтается кольцо. Почему-то, выбирая его, я думал о чем угодно, кроме того, что может не подойти размер.

– Наверное, можно его уменьшить. Есть специальные мастерские.

– Да, конечно…

Тут она вскинула глаза (правда, не на меня, а на стену), и я увидел, что в них стоит все то же злое, не смирившееся выражение, как если бы Инка безмолвно утверждала: «А все-таки она вертится!» Мне не хотелось ложиться с ней в одну постель, но формальное перемирие было произведено, и я, стиснув зубы, отправился в спальню. А в постели впервые осознал, как, должно быть, чувствуют себя одноименно заряженные полюса магнита, если их заставляют сближаться непреодолимые обстоятельства: той силы отторжения, что стояла между нами, было бы достаточно, чтобы выбросить нас обоих из кровати. Но я терпел, Инка тоже терпела, и, не находя себе выхода, отторжение вздымалось между нами, как девятый вал. У меня звенело от него в ушах, начала разламываться голова. Впервые в жизни я провалялся с бессонницей часов до трех ночи, а поднявшись с утра по будильнику, понял, что хуже не бывает даже с похмелья.

Я был не первым, кто проснулся. В кроватке сидел Илья и сосредоточенно чем-то занимался. Когда я пригляделся, то узнал купленный вчера ксилофон. От него были оторваны все металлические пластины, а резиновую прокладку, на которую они крепились, Илья перекусывал на моих глазах.

Работать я, разумеется, продолжил. Инка больше не выступала, что было вполне разумно: зачем выступать против денег? И к Новому году мы подходили во вполне приемлемых взаимоотношениях. Правда, мне казалось, что Инка стала гораздо тише или даже пришибленнее, что ли… С чего – непонятно. Ведь с тех пор как у нас появились дополнительные деньги, можно было бы позволить себе что-то лишнее и приятное – какие-нибудь новые тряпочки, например. Однако она говорила, что ей ничего не хочется, и говорила, похоже, искренне.

Нехотение ничего проявлялось на всех уровнях жизни. Инка теперь довольствовалась микроскопическими порциями еды. Фактически она доедала то, что оставалось от детской трапезы (слава Богу, что Илья был малоешкой, иначе Инка протянула бы ноги!). И в сексе она стала непростительно вялой, почти никакой. Если раньше, прикасаясь к ней, я каждый раз чувствовал, что зажигаю маленький огонек, который вскоре угрожающе полыхнет и под конец оставит от нас обоих одни угли, то теперь я дотрагивался до заведомо огнеупорной материи. Я мрачно прикидывал, что будет, если так пойдет и дальше. Я был готов во всеоружии встречать истерики, оскорбления и расцарапывание лица, но против холода не поможет ни щит, ни меч. Можно только обхватить себя руками в попытке согреться и бежать к любому источнику тепла, что замаячит на горизонте. Бежать мне пока было некуда, оставалось терпеть и мерзнуть.

Я пытался выяснить, чего ей надо. «Я устала». От чего? Я ведь не требую, чтобы она вставала в шесть утра и готовила мне йоркширский пудинг с подливкой из трюфелей. (Есть у меня приятель, который жил на Дальнем Востоке, тот по утрам заставлял жену бегать на море и приносить ему к столу свежих морских гребешков – они ему были необходимы для выполнения мужских обязанностей.) У Инки гораздо более щадящий режим. И на уборке квартиры она явно не надрывалась – иногда у нас бывало даже грязновато. Я почти не делал ей замечаний и не заставлял собирать пыль по молекулам и проходиться по углам зубочисткой. Илья часто выглядел неухоженным – ползал в чем-то линялом и застиранном, его слюни перемешивались с соплями где-то в области шеи, а волосы не расчесывались, наверное, с момента рождения. Когда меня особенно допекало такое зрелище, я умывал и переодевал его сам, получая взамен равнодушную благодарность.

Меня заранее «радовала» перспектива встречи Нового года в теплой Инкиной компании, но отправиться в какую-либо другую мы, понятно, не могли – в девять часов Илья должен был быть в постели. Пригласить людей к себе? Но не будем же мы их поминутно одергивать, каждый раз, когда кто-то громко захохочет или включит танцевальную музыку. В новогоднюю ночь положено отрываться, а не разрываться между интересами гостей и интересами дитяти. Когда я начинал об этом задумываться, то приходил к выводу, что люди, имеющие детей, и счастливцы, их не имеющие, живут в каких-то параллельных мирах, чьи орбиты пересекаются раз в тысячелетие. В первом мире все подчинено тюремно-строгому режиму: ранний подъем, кормление, прогулка, сон, опять кормежка, снова гулять, потом – попытки заниматься хозяйством и одновременно развлекать ребенка, которому непонятно что нужно, но который лезет на голову, если процесс развлечения прервать хоть на минуту… Еда, сон, к счастью, уже до утра. Пару часов после укладывания ребенка мы выпускаем пар наедине друг с другом (благодаря моей работе это время практически свелось к нулю), а потом сами бредем в кровать. Примитивнейшие развлечения, которые мы чуть ли не насильно вклиниваем в этот распорядок, никогда не становятся настоящим отдыхом, скорее – передышкой в заунывном марафоне, без которой бегун обречен свалиться замертво. Как живут люди во втором мире? По-моему, не стоит это описывать, достаточно лишь сказать, что они живут, а не пытаются урвать немного жизни у непреодолимых обстоятельств.

Что по этому поводу думает Инка, я выяснить не пытался. Она ходила как в воду опущенная, и мне казалось непосильной задачей выуживать ее, выжимать и сушить на солнце. К тому же в процессе выжимания на мою голову могли вылиться новые обвинения неизвестно в чем, так что я предпочитал стоять на берегу и наблюдать за развитием событий. А события неожиданно развились так, что о лучшем я и мечтать не мог: дней за десять до праздника Инка заявила, что у нее нет ни малейшей охоты веселиться и границу между 95-м и 96-м годами она предпочитает пересечь в постели с закрытыми глазами, желательно уже в состоянии сна. Практически одновременно один однокурсник, с которым мы вместе занимались пантомимой, пригласил меня («…с семьей, конечно!») на дачу, где обещалось быть еще человек двенадцать. Я сказал, что приеду в единственном числе, но веселиться обещаю за троих. Теперь предстояло лишь обработать Инку, ведь она как-никак тоже была приглашена. Я завел разговор осторожно:

– Ты по-прежнему собираешься проспать Новый год?

– В общем, да. А что, есть варианты?

– Наверное, нет. Не тащить же ребенка на дачу, где будет дебоширить пьяная компания!

Она вскинула глаза, и я рассказал о приглашении. Пока я излагал информацию, Инкин взгляд успел стать отсутствующим, но создавалось впечатление, что за этим потухшим монитором в ее усталой голове работает компьютер. Наверняка он оценивал, есть ли возможность взять с собой Илью, поэтому я добавил, что народ соберется шумный, а места будет мало, и уж тем более отдельные апартаменты для ребенка не предусмотрены. Инкин взгляд снова стал осмысленным, а компьютер, похоже, перегорел.

– Знаешь что? Поезжай один.

– Думаешь?

– Конечно. Я все равно хотела отдохнуть. У меня что-то нет сил на нормальную гулянку.

Она ободряюще улыбнулась, но я должен был очистить совесть от любых сомнений.

– Смотри, я с удовольствием посижу тут с вами по-семейному…

– Зачем? Если кто-то из нас может нормально отдохнуть, зачем наступать на горло собственной песне?

И действительно, зачем? Едва мы, выскочив из электрички, принялись кидаться снежками, а потом – толкать девчонок в снег и невзначай падать сверху, я понял, что незачем. На душе было свежо и бело, как если бы там все замело новогодним снегом. Инка провожала меня с улыбкой, и на прощание я пожелал ей в новом году набраться сил, чтобы следующий нам отпраздновать всем вместе. Пусть отдыхает! Может быть, за пару дней она отоспится и перестанет быть такой измотанной… Мы зажгли бенгальские огни и, держа их как факелы, по тропинке двинулись через лес к даче.

Я сделал им обоим классные подарки: Илье – ту самую машину, о которой когда-то просила Инка, чтобы кататься, сев на нее верхом. (Правда, Илья предпочел толкать ее перед собой, держась за спинку.) Инке по ее просьбе – видеокассету с какой-то редкой мелодрамой. (Пока я нашел ее, облазил всю Горбушку.) Пусть развлекаются! Мы нарядили ближайшую к даче разлапистую елку в привезенные из дома шары и забросали ее гирляндами. Получилось офигительно красиво! Все это сказочно блестело под луной, и в лицах у стоявших рядом с нами девчонок разом появилось что-то колдовское и притягательное. После пары бокалов шампанского их притягательность на порядок усилилась, и когда мы открыли форточку, провожая старый год, я почувствовал, что кого-то обнимаю.

Наверное, сейчас Илья уже заснул, а она смотрит ту самую мелодраму и набирается положительных эмоций. Может быть, и меня вспоминаете благодарностью… Так что все путем! Люди, живущие вместе, должны время от времени отдыхать друг от друга – пусть и Инка отдохнет от меня с каким-нибудь киношным героем! Под бой курантов мы выбили пробку из шампанского и облили им елку. Та девчонка, которую я обнимал, прижалась еще крепче и шепотом сказала, что во Франции принято в такие моменты целоваться на счастье. Я четко понял свою сверхзадачу на сегодняшний вечер.