Ребро беса
Шрифт:
– Хозяин тайны запретил мне обращаться в полицию. Не доверяет он вашему брату, боится за свою жизнь. – Глеб развел руки в стороны, как бы говоря – увы, как есть, так есть, – и продолжил: – Но обстоятельства обернулись таким образом, что все заплетается в какую-то криминальную косичку, без тебя уже не обойтись.
Акламин проследил за сдержанной жестикуляцией Корозова и спокойно остановил его:
– Моя профессия, Глеб, распутывать тайны, чьи бы они ни были. Так что не тяни резину, может порваться, а когда порвется, тогда поздно будет. Это понимаешь? И чья же тайна тебя гложет?
– Былеева, – негромко произнес Глеб и выдохнул воздух, словно сбросил давление пара.
– Кира, что ли? – спросил Аристарх так, будто Былеевых было много и Акламин хотел уточнить, о каком из них конкретно
Корозов усмехнулся. Акламину эта усмешка показалась какой-то странной, даже неприятной. А Глеб опять ступил от стены к окну и обратно, туда-сюда, как маятник.
– Запутанное, еще как запутанное, Аристарх, – подтвердил он. – В этом как раз и зарыта собака. Именно в этом, Аристарх. И это все имеет отношение к сегодняшним событиям.
Акламин оторвал ладонь от записной книжки, дотронулся до авторучки. Посмотрел в окно без штор, за окном начинали опускаться сумерки. Время летело – не остановишь. Если подумать, то ведь совершенно верно, что жизнь – всего лишь миг. Но сколько же за этот миг люди способны наделать глупостей и гадостей друг другу – уму непостижимо. Но глупости и гадости можно еще с большой натяжкой допустить, а вот чтобы этот прекрасный миг омрачать убийствами друг друга – подобное надо пресекать, как чуму.
– Давай-ка без всяких выкрутасов, выкладывай, что у тебя есть! – Аристарх постучал пальцами по столешнице. – А я разберусь, что тайна, а что преступление!
– Дай слово, что до нужного момента никто об этом не узнает! – попросил Глеб, остановился против Акламина. – Твои оперативники в том числе! Тут какая-то игра со смертью.
Аристарху это не понравилось, не хватало, чтобы он еще слово давал и спрашивал у кого-то разрешения на поиски преступников. Ему стала надоедать вся эта словесная перепалка. Совершено серьезное преступление, а Корозов нагнетает какую-то таинственность, требует от него нелепых обещаний. Должно быть понятно, что он полицейский, занимается оперативно-разыскной работой, а потому будет делать свое дело, несмотря ни на что, пока не раскроет это преступление. Но Глеб уперся, как бык рогом, и не отступал от своего условия. Акламин укоризненно покачал головой, мол, злоупотребляешь, Глеб, нашими хорошими отношениями, злоупотребляешь, давай-ка рассказывай по порядку, а я сам решу, что дальше делать.
И тогда Корозов медленно начал отступать, понимая, что дальнейшее замалчивание истории Былеева еще больше усугубит положение Кира, что все это может закончиться плачевно, что без Аристарха теперь никак не обойтись. И Глеб все выложил от начала до конца.
На протяжении всего рассказа лицо Акламина менялось многократно. От недоверия до изумления, от усмешки до сосредоточенной задумчивости. Иногда ему хотелось сказать Глебу, что не Былеев, а он, Корозов, виноват в том, что работа оперативников была холостой и что потеряно время. Но при этом Аристарх прекрасно понимал, что трупы во всей этой истории, видимо, неминуемы и предусмотреть обстоятельства, в каких они могут появиться еще, очень сложно. Акламин был хорошим оперативником, потому, получив информацию, увидал, что копать придется глубоко, чтобы собрать железные факты и доказательства.
Он согласился с Глебом, что раскрывать сейчас то, что Былеев жив, было бы верхом глупости. Преступники могут залечь на дно, и никакими хитростями тогда их оттуда не выковырнуть.
Закончив с Корозовым, Аристарх пригласил Исая, выслушал его объяснения и версию убийства в квартире. После чего, не говоря ни слова, захлопнул записную книжку, привычно положил ее в карман пиджака, быстро поднялся из-за журнального столика и пошел наверх, чтобы взять объяснения от стрелка из ружья.
Глеб двинулся за ним следом.
Они поднялись в квартиру с испорченной выстрелами дверью и нервно-злым хозяином. Тот уже переоделся, был в розовой рубашке в полоску и черных брюках с кожаным ремнем. На ногах – кожаные шлепанцы и черные носки. В прихожей горела небольшая
хрустальная люстра с одной лампочкой и бра на стене с двумя. Хромированная пряжка ремня поблескивала в их свете.Он хмуро пригласил в кухню. И, прихрамывая, прошел туда первым.
Кухня была небольшая с кухонным гарнитуром и потолком с подсветкой. Против окна – стол со стульями. Окно занавешено шторами. На одном из стульев сидел оперативник. Перед ним лежали два листа бумаги. Один – с объяснениями хозяина, исписанный его мелким косым почерком. Второй – с исходными данными хозяина.
Хозяин нервозно глянул на оперативника, затем на Акламина и Корозова и показал рукой на свободные стулья, приглашая сесть. Сел сам. И задвигался на стуле суетливо и беспрерывно, как будто сильно страдал геморроем и не мог сидеть нормально на одном месте. Он то переваливался на одну ягодицу, то искал удобное положение для другой ягодицы. Нервный тик на лице заметно уменьшился, но все-таки время от времени давал о себе знать.
Акламин и Корозов тоже сели. Оперативник подвинул листы Аристарху, сообщив, что криминалист уже отработал квартиру. Акламин наклонил голову, пробежал по бумаге глазами, кивнул, поднял неулыбчивое лицо, сказал:
– Ладно. Иди, помоги внизу.
Оперативник молчком встал и вышел из кухни. Хозяин квартиры замер в напряжении, ожидая дополнительных вопросов к тому, что уже написал. Аристарх повернул лицо к нему, спросил:
– Как же так, Голошин Дмитрий Иванович, могло получиться, что вы чуть людей не убили?
– Я стрелял вверх, – хмуро пробурчал и заерзал тот. – Это видно по пулевым отверстиям в полотне двери. Разрешение на оружие у меня в полном порядке. Моложе был, любил поохотиться.
– А зачем стреляли? – спросил с нажимом Аристарх. Он вглядывался в лицо Голошина, пытаясь поймать глаза мужчины, но хозяин квартиры опускал их или бегал взглядом по всей кухне, смотрел куда угодно, только не на Аристарха.
– Я там все написал, – Голошин лихорадочно задвигался на месте, рукой показал на лист бумаги перед Акламиным. Но, видя, что тот никак не отреагировал на его замечание, заговорил: – Думал, что это бандюки, которые раньше были. Они же меня чуть было не ухлопали в собственной квартире. Один из них так прямо и сказал: «Этого Бумбараша надо отправить к богу парламентером!» Это он меня, сволочь такая, Бумбарашем назвал! Ну помните, фильм такой был?
Аристарх в ответ кивнул, а Голошин, всего на долю секунды задержав на нем взгляд, продолжил:
– Нет, вы только представьте. В лоб мне навели свой поганый пистоль, заклеили меня по рукам и ногам скотчем, на рот скотч прилепили и под кровать запихнули, как мешок с костями. Меня – под мою же кровать. А она у меня с панцирной сеткой, я вам покажу ее. Знаете, старая, но надежная. Сейчас таких кроватей нет, сейчас такие кровати немодны. Но я очень дорожу ею, это память. Вот такой я несовременный человек. Все гребут драгоценности, а я, знаете, дорожу этой кроватью. Ее покупал еще мой родитель в шестидесятые годы прошлого столетия, она тогда недешевая была, новинка по тем временам, на вес золота. Впрочем, золото тогда для людей не было в такой цене, как теперь. Сейчас золотой телец пожирает всех, а тогда, знаете, что оно было, что его не было, один хрен для простого смертного. Отец, когда живой был, рассказывал мне, что приобрел ее при Хрущеве после денежной реформы. Она у меня как раритет теперь, память не только об отце, но и о том времени. Я, знаете, вырос без матери, отец воспитывал меня, хороший был человек, соседи его до сих пор помнят, вспоминают добрым словом, могут подтвердить. Правда, таких соседей-то во всем доме осталось всего двое, и те на ладан дышат. Время берет свое, вечно никто не живет. А жаль. Сколько бы мы могли от живых предков услышать такого, что они уже навсегда унесли с собой. Жаль. Так вот, благодаря своей кровати я и развязался. Вижу, торчит острый кончик проволоки, я и потянулся к нему, стал надрывать этот поганый скотч. И представляете, получилось, до сих пор не верится. Вот так все и было. Кровать спасла меня, вот что значит хранить память о прошлом. Теперь эта кровать для меня еще более ценной стала. Хотите, я вам покажу ее, чтобы вы убедились, что я не вру, – Голошин задвигался на стуле, намереваясь подняться на ноги.