Рецепт Екатерины Медичи

— У меня в детстве была книжка с картинками, — говорит Марика. — Сказки Шарля Перро. Там все французские барышни-крестьянки были нарисованы в толстых юбках с беленькими передничками, в косыночках, скрещенных на груди, и в деревянных башмаках. Кажется, они называются сабо, не помню хорошенько.

— Ну, барышни-парижанки даже в этих башмаках не выглядят крестьянками, — констатирует Бальдр, оглядываясь на очередную пару хорошеньких ножек.

Марика только головой качает. О воздух Парижа, особенный, легкий, кружащий голову… В самом ли деле здесь, под этими немыслимыми платанами, так волшебно дышится, или виновато само слово — Париж? А заодно и все романы, и все стихи, и картины, и фильмы, и слухи, которые связаны с этим поразительным городом, похожим не то на сизый дым от сигареты, не то на шорох осенних листьев, не то на шелест автомобильных шин, не то на глоток горьковатого белого вина… О Париж, город, в который влюблены все!

Как ярко, пестро одеты женщины! Какие веселые у всех лица! Они забыли о войне? Или это просто своего рода фронда? Марика была в Париже два года назад, еще до вторжения, до начала «странной войны»: кажется, тогда парижане были настроены куда серьезней, чем сейчас, когда в городе гитлеровцы, и парижское время сдвинуто на три часа, чтобы совпадало с берлинским (на всей территории рейха теперь одно время!), и по улицам безумно носятся серые немецкие «Опели», водители которых не обращают никакого внимания на пешеходов…

Марике до сих пор трудно поверить, что она здесь, в Париже, что сегодня утром они с Бальдром сошли с поезда на Северном вокзале и сейчас идут по парижским улицам. Ну да, они приехали вдвоем. Произошло какое-то чудо, иначе назвать случившееся Марика не в силах.

Вернувшись из лагеря от Алекса, она ночь не спала, придумывая предлоги, под которыми можно выпросить у фон Трота пропуск в Париж. Нести ту чушь, которую предлагал Алекс, язык не поворачивался. Вена — вон где, а Париж — вон где! Отправляться в Вену через Париж все равно что ехать из Москвы в Петербург через Киев.

Так ничего и не придумав, Марика пришла утром в министерство. Удивилась, что Лотта опаздывает, узнала, что вчера подруги тоже не было на работе, огорчилась, забеспокоилась — и тут ее позвали к телефону. Звонил Бальдр, и разговор с ним выбил из головы Марики все посторонние мысли. Неожиданно для себя Бальдр получил семидневный отпуск и хотел бы провести его с Марикой в Париже. Если она не возражает, он попросит своего генерала позвонить в АА хоть фон Троту, хоть самому бригадефюреру Шталеру. Выезжать нужно уже сегодня в пять пополудни, иначе времени не хватит. В общей сложности на дорогу уйдет три дня. И у них остается четыре дня на Париж!

— Ты согласна, ma che?re? — По такому случаю Бальдр даже начал употреблять французские слова.

Ну и вопрос: согласна ли она?! Нет, это и впрямь похоже на чудо! Как нарочно, именно когда поездка в Париж так нужна…

Может быть, вступили в действие те связи, о которых говорил Алекс? Но неужели его связи могут влиять даже на командование Люфтваффе? Если так, то почему бы Алексу из своего лагеря под Дрезденом не закончить в одночасье войну?

Нет, конечно, Алекс тут ни при чем. Это просто совпадение. Случайное, но счастливое совпадение!

Выслушав Бальдра, Марика что-то восторженно визжит, а через полчаса Гундель Ширер вызывает ее в приемную фон Трота. Правда, сам начальник уже уехал, но успел оставить для Марики подписанный пропуск и даже командировочное удостоверение, чтобы легче было поселиться в отеле. Марика робко спрашивает Гундель, чем же она должна заниматься в Париже, чтобы оправдать командировку, однако белокурая милашка только легкомысленно пожимает плечиками:

— Ну, может быть, у вас будет время посмотреть где-нибудь какие-нибудь фотографии, которые пригодились бы нашему архиву… Впрочем, думаю, фон Трот прекрасно понимает, что эта поездка для вас — нечто вроде свадебного путешествия, хотя и перед свадьбой. Ну как не оказать любезность звезде рейха, соколу фюрера?!

Мысль насчет свадебного путешествия Марике не слишком-то нравится. Но спорить глупо. Тем паче что поездка с Бальдром необыкновенно удобна во всех смыслах. Все проверки документов минуют ее стороной, она будет защищена самым надежнейшим образом. А учитывая то, что, может быть, придется наводить справки о судьбе исчезнувшего Ники, это особенно важно. Но фотографии… Боже мой, где ей в Париже искать фотографии? Какие?

Ладно, как любил говорить дядя Георгий, когда приезжал из Рима к ним в Ригу погостить: будет день, будет и пицца.

— Спасибо, Гундель! — в меру радостно благодарит Марика. — А кстати, вы не знаете, где Лотта Керстен? Она не подавала о себе вестей?

Приветливое, улыбчивое личико Гундель словно запирается на ключ. Чудится, Марика даже слышит, как этот ключ поворачивается в замке.

— К сожалению, я ничего не знаю о фрейлейн Керстен, — сухо отвечает она, мигом переставая быть «милашкой Гундель» и превращаясь во фрейлейн Ширер, секретаршу начальника отдела. — Она не дает себе труда поставить нас в известность о причинах своего отсутствия. Счастливого пути, фрейлейн Вяземски. Извините, у меня срочная работа.

Вот это да! Что это с ней?

Марика смущенно уходит.

Надо бы забежать к Лотте по пути домой, однако это благое намерение так и остается в области благих намерений. У всех вдруг находятся неотложные дела, которые надо уладить в архиве именно сейчас, именно сегодня, а никак не через неделю. Если бы Лотта была на работе, все обстояло бы проще, а так Марике приходится срочно искать себе замену. Кое-как она ее находит, спешно учит свою заместительницу открывать неповоротливый и сложный замок архива (это — главная премудрость), показывает каталоги, резким взмахом руки обводит стеллажи с коробками, в которых хранятся фотоснимки, — и убегает, решительно выкинув из головы АА, архив, Лотту Керстен, все тревоги и непонятности последних дней. Даже о шифрованном письме Торнберга она забывает, думая лишь об одном: Париж, Париж, она едет в обожаемый Париж! Лувр, рыбные ресторанчики на бульваре Капуцинов, сувенирные лавочки на бульваре Мантильон, рю де Риволи с ее магазинами, Оперa, Пале-Рояль, Сена — вечнозеленая, как елка, лотки букинистов по ее берегам, духи «Шанель» в крохотных флакончиках, напоминающих узенькие, длинненькие патрончики… Марике совсем не нравятся эти духи, но побывать в Париже и вернуться без «Шанель» — да знакомые девушки ее просто не поймут! Значит, «Шанель», платаны и цветники Тюильри, Эйфелева башня, жареные каштаны на мосту Пон-Нёф, фонтаны Конкорд, голуби у подножия Вандомской колонны… Ах, Боже мой, сколько дел! Ну да, еще не забыть выяснить, что там с Ники!

Вот именно.

Разумеется, Марика не говорит Бальдру, почему беспокоится о Ники. Просто, мол, ей надо повидаться с братом. И он совершенно не возражает, когда, уже в Париже, она первым делом собирается навестить Ники. Правда, брови Бальдра высоко взлетают, когда Марика говорит, что не знает адреса брата…

Чепуха, конечно, она отлично знает и помнит этот адрес: улица Вивьен, 14, аррондисман 2. [17] Но если самые худшие подозрения Алекса основательны, и Ники все же арестован, а на его квартире устроена засада, — идти туда клинически глупо. Даже Бальдру придется туго, если он вдруг возникнет на пороге «логова резистантов» [18] под ручку с сестрой одного из этих самых резистантов, да еще и русского! Нет, лучше разузнать о Ники все, что можно, окольными путями. Эта мысль приходит Марике ночью в поезде, в купе, где светится синий ночничок и так славно, мирно, вернее, довоенно пахнет накрахмаленным бельем и даже лавандовым саше, которое заботливо положено под подушки… А заодно она вспоминает, что Ники при их последней встрече рассказывал о русской церкви на рю Лурмель, где у него есть близкие друзья. Какая-то монахиня, мать Мария, какой-то священник, отец Димитрий… Нет ничего подозрительного в том, что русская барышня (пусть даже из Берлина) идет помолиться в русскую церковь (пусть даже и в Париже).

17

Arrondissement (фр.) — округ. Париж разбит на 20 округов, номера которых обязательно указываются после названия улицы, чтобы легче было ориентироваться.

18

Rеsistant — так называли участников движения Сопротивления.

Бальдр хочет пойти в церковь с ней, но сначала ему нужно побывать в парижском штабе Люфтваффе. И вот они устраиваются в отеле «Анри IV» (ну а как же иначе?!) на рю де Л’Юниверсите. В этом отеле, с которым у Бальдра связаны какие-то сентиментальные воспоминания детства, оттого он и решил остановиться именно в нем, их без всяких вопросов селят в одном номере, что очень смущает Марику, вспомнившую пресловутую берлинскую чопорность. А Бальдр только подмигивает и говорит: «Вольные нравы, да? Ну что ж, Париж есть Париж!»