Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1

Лестница поражала не столько красотой, сколько кричащей, вопиющею чувственностью — эротическим шоком, точно кто-то сознательно, скрупулезно собрал в позах, изгибах, движеньях, взглядах каменных див все вечные женские уловки, ловушки, капканы, разящие мужчин наповал.

— Я не специально, — сказала Акнир, обращаясь к лжеотроку. — Просто второго такого надежного места на свете нет.

— И все-таки… — строго ответила Маша.

Судя по всему, эти двое отменно понимали друг друга.

На верхней площадке женственные перила завершались фонарями — две греховно прекрасные девы протягивали длинные цветки кувшинок в сторону высеченной на противоположной стене обнаженной полногрудой и широкобедрой богини в головном уборе из двух рогов.

Миновав ее, процессия свернула направо, в оранжерею с множеством растений в горшках и кадках. Высокие стены были увиты буйным плющом.

— Тут подождешь, — наказала Маша монаху.

Инок покорно опустился в модерновое кресло — с вероломной изгибистостью плюща его линии: ножки, поручни, спинка — стекались к сидящему, точно намеревались, улучив подходящий момент, вцепиться в него.

«…как вода дробит камень, как немощный плющ губит могучее древо, так и простые слова мои погубят великого, погубят могучего…» — выкинула память Кати строку из заклятья.

Женщины двинулись дальше. Взгляд Дображанской невольно выхватывал яркие детали… Лампу с бронзовой ножкой в виде скрутившегося в неестественный, прельстительно изысканный узел стебля кувшинки.

«Отвар № 7. Скрутите стебель болотной кувшинки в узел покорности…»

Вазу из бисквитного фарфора: три наяды, с хищными женскими лицами, летели на гребне волны.

«Заря морская Анастасия, заря морская Акулина, заря морская Анна…»

Статуэтку из многослойного стекла с аппликацией, стоящую на высокой жардиньерке: зеленоватая человеческая рука — вытянутые пальцы, ладонь и запястье — облепила нехорошая слизь, рыжеватая, буроватая… Рука утопленника!

«Возьмите руку утопленника… — у Екатерины Михайловны застучало в висках. — Это тоже было, в каком-то из зелий!»

Озарение было рядом, стучало в виски, просило впустить его…

Но его спугнула юная ведьма.

— Здесь, — натужно сказала Акнир, останавливаясь у отмеченной жардиньеркой двери. — Только тихо. — Она осторожно отворила одну из створок.

И череда Катиных модерновых ассоциаций достигла кульминации.

* * *

Комната, которая могла бы служить матери и бабке Акнир уборной, а могла служить и иным, тайным, целям, вся была устремлена к огромадному зеркалу, занимавшему целую стену.

«Омут», — подумала Катя.

Большое голубоватое стекло обрамляла чудесная лепнина: крупные водяные лилии, перламутрово-белые, желтые, розовые цветы и ядовито-зеленые листья на фоне цвета болотной ряски.

В отличие от помпезного бело-золотого барокко, стиль Модерн обожал обряжаться в природные цвета и, обожая их, обнажал суть природы… Не пасторальные пейзажи, готовые улечься покорным ковром к ногам человека, — всевластная Великая Мать!

Три пустых ярко-зеленых стены перетекали в мягкий зеленый ковер с похожим на водоросли длинным колышущимся ворсом, засасывающим ногу по самую щиколотку. И, глядя на заполонившее четвертую стену титаническое зеркало, ты вдруг понимаешь, что смотришь на водную гладь не снаружи, а со дна водоема глазами порабощенного им утопленника.

«Утопленник» стоял перед зеркалом — выпрямив плечи, выпятив грудь, гордо задрав подбородок…

— Я покажу им, кто властелин! — грозно изрек он.

— Ты! Ты! Ты — мой герой!

…а на коленях пред ними, утопив нос в ковре, стояла Даша Чуб.

— Мы! — вскрикнул мужчина. — Мы, Николай второй, император и самодержец российский, царь польский, великий князь финляндский…

— Ты — просто бомба. Ты просто бомбовый царь! — завторила Даша, глухо отстукивая лбом в такт своим утверждениям.

И Катерина Михайловна угадала в «утопшем» царя Николая ІІ… И усомнилась в своей догадке.

Царь Николай был невысок и скучен лицом, в его больших непонятных глазах всегда было слишком много отрешенности, слишком мало значительности и жажды выпятить свою значимость. Неприметная обычность, почти монашеская постность его лица раздражала многих, а многими принималась за надменность и сухость.

— Я всегда был слишком добр, и все этим пользовались!.. Но время моей снисходительности и мягкости миновало. Теперь наступает царство воли и мощи!

— Да! Да! Ты всех их порвешь!!! — убежденно крикнула Чуб.

И Катерина Михайловна была готова согласиться с ней.

Жестокость и страсть, перечертившие лицо экс-императора, наделили его магнетической притягательностью надвигающейся бури. Поза, осанка, решительно расправленные плечи одарили фигуру величием. Он казался высоким. Казался опасным… Казался способным на все!

— Обещаю… Я буду Петром Великим! — разрезало воздух. — Я буду Иваном Грозным. Я буду императором Павлом! — слова прозвучали пугающе. Страстная ненависть шторма рокотала в его обещании. — Я заставлю всех дрожать передо мной, раз мой народ не понимает иной любви, кроме дрожащей. Раз самые жестокие, самые кровавые монархи были названы лучшими, а за мою доброту меня нарекли Николаем Кровавым… Я никогда не упускал случая показать им доброту и любовь… Но любви одной им мало… Я дам им кулак! Такова их натура. Они говорят: «Нам нужен кнут». Ребенок, обожающий отца, должен бояться разгневать его… Они должны научиться бояться меня. Их следует научить повиновению!

— Да! — с готовностью поддакнула Даша. — Их место под плинтусом! Мы всех загоним под лавку…

А Кате почудилось, что омут комнаты закрутился воронкой, кипящей, почти осязаемой ненависти, готовой затянуть в глубину все и вся.

— Я сокрушу их всех. Я утоплю их в крови. Я соберу тех, кто мне предан, и сам их возглавлю… Все, кто откажется повиноваться, будут расстреляны! Все, кто осмеливается бунтовать, будут расстреляны! Всех пропагандистов — расстреливать на месте…

— Пусть только вякнут, я сама пристрелю! — поклялась Даша Чуб.

— Я объявляю в стране военное положение. Россия выходит из Великой войны. Раз мои союзники предали меня…

— Да! Антанту на мыло!

— Если Аликс еще раз осмелится назвать меня своим бедным слабовольным муженьком, она будет помещена в монастырь… Жена должна знать свое место!

— Что это? — не выдержала Катя.

Акнир быстро приложила палец к губам и бесшумно вернула дверную створку на прежнее место.

— Присуха, — сквозь зубы сказала она. — Теперь они оба безумно любят царя.

— И как скоро это пройдет? — тревожно уточнила Екатерина Михайловна.

— Надо выждать тридцать один час и отпоить отваром из ямши… — кисло проговорила девчонка.

— Слава те, Господи, — уняла волнение Катя. — Тридцать один час — не так много.

— Я еще не сказала, — криво договорила Акнир, — сколько их нужно отпаивать. Ей хватит суток. Она — эгоистка. Главное, чтоб не видела рядом предмет любви — и попустит.

— А он?

— Я не знаю! — вскликнула ведьма, и в ее васильковых глазах заплескался пульсирующий страх. — Сильный передоз наслоился на дурацкий характер. По духу Николай был типичною жертвой… Он не умеет сопротивляться любви. В том числе и этой. И я не знаю, я просто не знаю, сколько ему нужно времени. Год, пять лет, десять или же… ЭТО ВООБЩЕ НЕ ПРОЙДЕТ! — ведьма в отчаянии прикрыла глаза, затрясла головой. — Можно попробовать наложить на него Подчинение, но побочный эффект непредсказуем, вплоть до летального исхода… Это конец! Если мы покажем его в таком состоянии матери, вдовствующей императрице… Его нельзя ей показывать! По дороге сюда Николай успел рассказать жене, что в случае неповиновенья она отправляется в монастырь. Его мама, видимо, едет туда же… Он не желает и слушать о том, чтоб передать престол сыну. Он желает вернуть себе власть и вешать людей на столбах.