Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1
Шрифт:
— Слепые назвали новогодний обряд Женитьбой свечки, — сказала Акнир. — Женитьбой огня на Матери…
А Чуб подумала про мать Акнир, ставшую после смерти огнем. Вспомнила, как та распахнула объятия и простонала:
«Войди в меня, супруг мой! Стань мной, и я стану тобой! Силе не нужно тела, как не нужно тела буре! Пожару! Землетрясению… Земля, которую отняли у тебя, сегодня снова станет твоей! И моей…»
Украшенный свечами чертополох вдруг вспыхнул, обнимая огнем куклу-невесту… В центре рынка загорелся великий костер…
— Как красиво, —
— Не только ты, даже ваша Маша-историчка вряд ли слыхала, что истинно нашею елкой столетия был чертополох. Мало кто помнит про древнейшие — киевские — обряды. Они забыты… От целого праздника осталось лишь выраженье «бабье лето». Что вы знаете про свадьбу матери и большого огня, про Брыксы, про март…
— Брыксы?!!! — округлила глаза Даша Чуб. — Наше 8 марта… Мне б хоть одним глазком…
— Да хоть тремя! — засмеялась Акнир. И, щелкнув пальцами, потащила Дашу в путаницу Подольских улиц.
По улице, полностью игнорируя лето, ехали санки. В них восседала дородная молодуха в дорогих сапожках-сапьянцах из зеленой кожи, в нарядном вышитом очипке, затянутом на затылке красной лентой и с «добрим» коралловым намистом на высокой груди. Ниспадающих до самой талии бус было так много, что сама Сара Бернар, полюбляющая наряжаться как елка, могла б ахнуть от зависти. Молодка и напоминала елку — ту, настоящую, украшенную ожерельями, с Житнего рынка. В руке у красотки была ветка орешника.
— А ну быстрее, — хлестнула она свою «лошадку», в роли которой выступал плечистый усатый мужик. — Повертай к шинку, принесешь мне водки. И я разопью ее там, где пожелаю.
Запряженный в сани усач покорно вздохнул и повернул налево.
— Брыксы! — возликовала Даша. — Украинское 8 марта!
— Не украинское — киевское, — подоспела Акнир. — Только в Столице Ведьм в день Петровского шабаша простым бабам позволялось оторваться на своих мужиках. И делать весь день только то, что они пожелают… А погода-то нынче какая, — огляделась она, — классно веды Мороза усластили.
Небо, накрывшее 12 июля — Петровки, — было голубым, настроение — радостным. Из-за некрашеного дощатого забора, окружавшего покосившуюся давно не беленую хатку, выглянул какой-то испуганный забитый мужичонка и мигом спрятался. Послышалась песня.
— Ух ты, а это еще что за хрень?
По улице шествовала процессия девок. Одна, самая нарядная, гордо вышагивала впереди, в черных сапожках с зелеными шнурами, в чубатом венке, юбке с перчиками, корсетке «з вусиками» и нарядном переднике, вышитом по подолу крупными красными розами.
— Парня сватать идут, — сказала Акнир. — Это уже — всеукраинская традиция… древняя. В женский день наши девушки имели право сватать парней, и те не имели права им отказать.
Нарядная девка подошла к такой же нарядной богатой хате. Оставшиеся сзади девицы запели:
Ой, прийшла Маруся, стала у куточку: — Приймiть мене, мамо, за рiднюю дочку. Ой, прийшла Маруся, стала коло столу: — Приймiть мене, мамо, я люблю Миколу. Ой, прийшла Маруся, стала бiля лiжка: — Приймiть мене, мамо, я ваша невiстка.— И чо, жених во-още не имеет права сказать «нет»? — распахнула глаза Даша.
— Абсолютно, — прыснула ведьма. — Хочет не хочет — берет ее в жены. Дать гарбуза дивчине считалось великим грехом.
— Так че мы стоим? — всполохнула Чуб. — Пошли кого-то просватаем. Так и мои проблемы с браслетом решим. А то я замужем еще не была, ни разу… Ну давай, по приколу. Хватаем любого — и в загс! Или куда тут ведут…
— Боюсь я, твое сватовство не проканает.
— Почему?
— Ты на платьечко свой погляди!
Ужасающе морщась, Чуб взяла саму себя за грудки, оттянула монашескую рясу. Затем наклонилась и заглянула в ближайшую лужу:
— Мы че, не могли нормально одеться?
— Не скажи, у нас классный наряд. В нем по всем годам гулять можно.
— Слышишь? Какие-то крики? — обнаружила новое развлечение Чуб. — Бежим, бежим….
Преодолев подножье горы, они помчались на соседнюю улицу.
— Ату, ату его, — доносилось оттуда.
Около двадцати крупных и крепких баб с кочергами, коромыслами, вилами и вожжами в руках окружили какого-то расхристанного, уже потерявшего шапку мужика со злым испитым лицом.
— Ты бабу свою батогом учил? — грозно спросила молодка в намитке с большим бантом.
— Бабы, вы шо, — недобро сказал мужик, глядя на них исподлобья. — Лучше не надо…
— За косы по хате таскал? — выступила вторая баба в сорочке с рукавами-пухликами, щедро расшитыми розами с лилиями.
— Моя баба, хочу учу, хочу — нет.
— Баба твоя, да день — наш, — громыхнула лилейно-розовая. — И мы с тебя за год возьмем. Ану, давайте…
Мужик вырвался из окружения, побежал, сшибая по дороге молодку в намитке ударом дебелого кулака.
— Стой, падла! — на этот раз монашеское платье не могло помешать Даше Чуб, приподняв рясу, она припустила за беглецом первая. Догнала, вскочила ему на загривок и, испустив возглас истиной ведьмы, укусила обидчика за ухо.
— Вот сестрица святая что вытворяет! — поощрительно крикнула баба в розах. — Хватайте его!
Женщины набросились на мужика, повалили на землю, принялись колошматить.
— Вот те за вожжи, за косы, за слезы ее… — приговаривала Намитка.
— Знай, коли дальше так будет, на следующий год от нас живым не уйдешь! — грозно пообещали Розы и Лилии.
Два часа спустя, шатаясь, как сосна на ветру, Чуб шла по Кожемякам…
После того как избитый мужик пополз домой, в подольском шинке с феерической вывеской «Трактиръ Лондонъ», рядом с которым прямо под гостеприимной вывеской «Сегодня на деньги, завтра на поверь» они обнаружили пьяную молодку на санках, прыткой сестрице и ее младшей спутнице бабы поднесли добрую чарку «оковитої». За ней еще одну и… Праздник получился душевным!
Теперь Даша брела по улице, подпевая то одной, то другой песне, льнущей к ним с разных сторон, и перемежая пение с возмущением и восхищением: