Редукция секса, или Неформальный анализ некоторых имплицитных интенций и весьма акцидентных связей
Шрифт:
– Покурить бы, – заметила я, и Эрнест устремился к барной стойке за сигаретами. Я выбрала подороже.
Мы вышли в ангар, нависающий над трассой. Я закурила, вглядываясь в темноту.
– Не волнуйся, ты справишься, ты же у меня такая умница, – Эрнест подошёл ко мне сзади, очень тихо и нежно обнял, а потом поцеловал в макушку.
А я сразу вспомнила слова Олечки из «Служебного романа», предназначенные для героя Басилашвили: когда женщине говорят, что она умница, хотят сказать, что она полная дура…
…Выбравшись из карта, я перевела дух. Название заведения полностью соответствовало получаемым в нём ощущениям. Преисполненная восторга, я подумала о том единственном, о чём была в состоянии думать в тот момент: «Пиздец!». Другие слова просто не приходили
Я была наивна, полагая, что вечер подошёл к концу. Следующим пунктом программы значилась поездка на Солнечную горку. Словно спохватившись, моё воображение нарисовало мне мрачный, непроходимый лес, освещённый лишь светом далёкой звезды. И что Эрнесту там понадобилось? Впрочем, он совсем не настаивал, что прибавило мне решимости.
На Солнечной горке было полно машин и влюблённых парочек. Похоже, Эрнест точно знал, куда следовало отвезти девушку с целью её соблазнения. Возможно, он уже проделывал это не один раз. Затаив дыхание, я шла по ярко освещённой фонарями мощёной дорожке к круглой площадке с памятником. Это было так романтично! Под нами фантастическим кольцом раскинулся разъезд нового моста. Вдали мерцал огнями город. Холодный, пронзительный ветер терзал хлопья первого снега. Эрнест крепко обнял меня и прижал к себе. Рядом обнимались ещё двое. Похоже, сюда все только для этого и приезжали. Этакое место для паломничества влюблённых. Что и говорить, это впечатляло. Я даже не могла выразить насколько. «Охуеть», – подумала я, возвращаясь к машине. Столько романтики у меня не было за всю мою жизнь, а не то, что за три часа. Всё было просто замечательно, но…
Забравшись в джип, мы попытались согреться, причём самым невинным образом. Эрнест просто взял мои руки в свои, поглаживая их и время от времени целуя.
– Ну, так как, я сегодня заслужил поцелуй, в щёчку? – наконец спросил он.
Подивившись его скромности, я чмокнула его в обе щеки. Он опять принялся воодушевленно о чём-то рассказывать. Не помню ни единого слова. Ничего. Не умолкая ни на минуту, он ненавязчиво, как бы между прочим, то касался моего ушка, то поглаживал по волосам, то целовал в шейку. Были все основания полагать, что этот Казанова уже защитил диссертацию на тему «Эрогенные зоны Касьяновой» и теперь умело воплощал теорию в жизнь. Через несколько минут я начала понимать смысл выражения «башню сносит», ибо снесло её окончательно. Эрнест всё ещё не пытался меня поцеловать. Казалось, у него была стратегия и тактика. Он выжидал. Выжидал до тех пор, пока каждая клеточка моего тела не начала вопить: вот она я, бери. Он поцеловал меня тогда, когда для меня было уже просто невозможным, чтобы он этого не сделал. И как поцеловал! «Вот блядство!», – подумала я.
Его нежность сменилась таким натиском, что я почувствовала, как меня с головой накрывает цунами. Целовался Эрнест несколько… специфически. Понятное дело, это был «французский» поцелуй, но… Мой опыт был не настолько богат, чтобы делать какие-либо выводы, но чисто теоретически я могла предположить, что глубже его языка мог оказаться только член в процессе орального секса, а проворнее – только пальцы пианиста-виртуоза. По дороге домой Эрнест ещё пару раз останавливал свой джип, наверное, для «закрепления эффекта». Во дворе моего дома он, наконец, успокоился. Чего я не могла сказать о себе.
– Давай отъедем, – предложила я, понимая, что такое предложение, возможно, не должно было исходить от меня.
Эрнест не заставил просить себя дважды. Проехав в соседний двор, он уткнулся лобовым стеклом в чьи-то окна, в которых горел свет. Это обстоятельство меня несколько смутило. Впрочем, смущение длилось недолго. «Блядство, блядство, блядство!», – снова подумала я, когда рука Эрнеста нырнула ко мне в трусики. «А чёрт, –
было моей следующей мыслью, – и какие мужики пропадают!».Когда я, наконец, дома рухнула в постель, сил не было даже на то, чтобы подумать. Да и о чём было думать? О том, каким феерическим был сегодняшний вечер? Или о том, как всё было чудесно и замечательно? И как романтично, но… Только теперь я вдруг поняла, какое именно «но» мучило меня всё это время. Всё в самом деле было восхитительно и прекрасно… Но. Это не могло быть настолько прекрасно. Не могло быть так хорошо. И не могло быть правдой. Так не бывает. Так не бывает.
Эксперимент под угрозой
Он изо всех сил тянул себя передними лапками и изо всей м'oчи толкал себя задними лапками, и спустя некоторое время на воле оказался его нос… потом уши… потом передние лапы… потом плечи… а потом… А потом Винни-Пух закричал.
А. А. Милн «Винни-Пух и все-все-все»
В чём-то Тори допустила ошибку. Наверное, никто не смог бы ответить на вопрос, в чём именно и когда, да это было теперь и ни к чему, потому как рефлексировать по этому поводу было уже поздно. А ведь всё так хорошо начиналось! На своё первое любовное свидание с Семёном Тори отправилась, не забивая голову лишними мыслями. Она, очевидно, гораздо лучше самого Семёна понимала, зачем идёт к нему, чего хочет и чем всё закончится. Если у неё и были некоторые сомнения на сей счёт, Ева их очень быстро рассеяла.
– Что значит ты ему не дашь? – возмутилась она. – Вы же взрослые люди! Вы идёте к нему домой, а это уже подразумевает твоё согласие и на всё остальное. Да трахнись ты с ним!
Действительно, подумала Тори, чего выёбываться-то? Чай не девочка, скоро… Ну, не важно сколько. Взрослые люди как-никак… И абсолютно начихать, что он там о ней подумает. Она хотела секса – она его получила. Она просто сделала это. Кто мог подумать, что дальше всё будет развиваться совсем по другому сценарию? Легче было предположить, что её первая встреча с Семёном окажется и последней. В конце концов, им могло не понравиться друг с другом! Но им понравилось. А потом… потом Тори встряла.
Она видела только голубые глаза Семёна и слышала только его приятный голос, который, похоже, производил на неё неизгладимое впечатление, завораживая, словно удав кролика. Особое удовольствие Тори усматривала в том, что Семён был не женат, вернее, разведён, что, впрочем, было то же самое, что не женат, иными словами – свободен. Тори была у него одна, вернее, она так думала, что, конечно же, вполне могло оказаться правдой. Наконец-то она могла позволить себе выйти со своим мужиком в люди… Устав от связей с женатыми мужчинами, она высоко оценила эту возможность. Впрочем, высокой оценки заслуживало не только это… Семён очаровывал, пленял, покорял, завоёвывал, сводил с ума. Он изумлял своей нежностью и лаской. А его отношение к Тори просто обезоруживало.
Он названивал ей по несколько раз на дню… Его интересовало о ней всё – что она любит, какие у неё любимые цветы, носит ли Тори стринги, когда у неё день рождения и какой у неё размер обуви… Ему не хотелось убирать постель, на которой она спала. Ему не хотелось принимать душ, чтобы сохранить запах её тела. От одного телефонного разговора он доходил до состояния, которое выражал фразой «Он уже встаёт…». Он приносил в ванную тапочки и заботливо укутывал Тори в полотенце, а потом прижимался к ней и шептал:
– Я разорву тебя на тысячу маленьких Тори и оставлю с собой…
Он целовал ей ноги, а потом любил её. Любил так, как любила Тори: медленно, нежно и долго. На диване. Он любил её вдоль дивана, поперёк дивана, по диагонали дивана, под диваном и свисая с дивана разными частями тела. И шептал ей на ушко так, как никто не шептал ей уже тысячу лет:
– Моя сладенькая девочка, моя самая нежная, самая ласковая… моя звёздочка… Как же у тебя там всё тёпленько, уютненько, сладенькая моя…
А утром всё начиналось снова, причём самым неприличным образом, и снова Тори чувствовала, как её волной захлёстывает его нежность, его страсть, доводя до исступления, до фантасмагорического апофеоза и апогея, до апофигея.