Реестр убийцы

А вот доктора Мэрилин Селф вряд ли кто увидит. Впрочем, она и не собирается задерживаться здесь надолго, а когда публика все же узнает правду, ее объяснения будут ясными и понятными. Она искала здесь безопасности, уединения и, как часто случалось в ее жизни, указания судьбы. Того, что она сама называет предназначением. И совершенно забыла, что здесь работает Бентон Уэсли.

«Шокирующие тайные эксперименты: Франкенштейн».

Посмотрим. Она пишет сценарий своего первого после возвращения в эфир шоу.

«Подвергнув себя вынужденной изоляции, я, сама того не желая, стала свидетелем — что еще хуже, подопытной свинкой, невольной участницей — тайных опытов и надругательств. Во имя науки. Как сказал Куртц в „Сердце тьмы“: „Ужас! Ужас!“ Я стала жертвой современной формы того, что творили в темницах в самые мрачные дни самых мрачных эпох, когда людей низшего звания почитали недочеловеками, когда с ними обращались как… обращались как…»

Ладно, подходящая аналогия придет потом.

Доктор Селф улыбается, представляя восторг Марино, когда он увидит, что она ответила ему. Он, наверно, думает, что она (известный на весь мир психиатр) счастлива получить от него весточку. Думает, что ей есть до него какое-то дело! Да он никогда не вызывал у нее ни малейшего интереса. Даже когда был ее пациентом в не самые лучшие для нее времена. Забавный терапевтический случай и — да, надо признать, пикантный, потому что его преклонение перед ней, восхищение ею было почти таким же трогательным, как и его граничащая с безумием сексуальная одержимость Скарпеттой.

Бедная, бедная Скарпетта. Удивительно, сколь многого можно достичь всего несколькими вовремя сделанными телефонными звонками.

Ее воображению нет предела. Мысли не знают усталости. Здесь, в Павильоне, прекрасная пища и консьерж всегда под рукой, стоит лишь выразить желание съездить в театр, на стадион, где играют «Ред сокс», или посетить спа-салон. В Павильоне привилегированный пациент получает практически все, что захочет. В случае с доктором Селф это ее электронная почта и доступ в комнату, которую, когда она поступила сюда девять дней назад, занимала пациентка по имени Карен.

Предписание, согласно которому посторонние в палаты не допускались, было достаточно легко исправлено без какого-либо административного вмешательства и волокиты в первый же день появления доктора Селф. Она вошла в комнату Карен перед рассветом и разбудила ее, легонько подув на веки.

— О! — облегченно воскликнула Карен, поняв, что над ней склонилась доктор Селф, а не навис какой-нибудь насильник. — Мне снился странный сон.

— Возьмите. Я принесла вам кофе. Вы спали как убитая. Может быть, слишком долго смотрели на хрусталь прошлым вечером?

Доктор Селф подняла глаза на висящую над кроватью люстру, словно позаимствованную из викторианской эпохи.

— Что?

Объятая тревогой, Карен поставила чашку на старинный прикроватный столик.

— Смотреть на кристаллы следует с большой осторожностью. Возможен гипнотический эффект, в результате которого человек оказывается в состоянии транса. Что вам снилось?

— Доктор, это было так реально! Я ощутила на лице чье-то дыхание и испугалась.

— Можете сказать, кто это был? Кто-то из родных? Друг семьи?

— Когда я была маленькая, отец часто терся о мое лицо бакенбардами. Я чувствовала его дыхание. Странно, я только сейчас это вспомнила! Или, может быть, мне только показалось. Иногда я плохо отличаю реальное от воображаемого.

— Подавленные воспоминания, моя дорогая, — сказала доктор Селф. — Не сомневайтесь в вашем внутреннем «я». Я говорю это всем своим последователям. В чем нельзя сомневаться, Карен?

— В своем внутреннем «я».

— Правильно. Ваше внутреннее «я» знает правду. Ваше внутреннее «я» знает, что реально.

— Правду об отце? Что-то реальное, чего я не помню?

— Невыносимую правду, невероятную реальность, которую вы не смогли тогда принять. Видите ли, моя дорогая, на самом деле все сводится к сексу. Я могу помочь вам.

— Пожалуйста, помогите!

Доктор Селф терпеливо увела ее назад, в прошлое, в то время, когда ей было семь лет, и, руководствуясь интуицией, направила к сцене самого первого психического преступления. Впервые за всю свою бесполезную, растраченную впустую жизнь Карен подробно рассказала, как отец забрался к ней в постель, как терся пенисом о ее ягодицы, дыша в лицо перегаром, как она ощутила что-то влажное, теплое и липкое на штанишках пижамы. Доктор Селф подвела несчастную Карен к осознанию того, что случившееся не было единичным эпизодом. Сексуальное насилие, за редким исключением, явление повторяющееся, и ее мать, должно быть, догадывалась о происходящем, видя, в каком состоянии одежда и постельное белье маленькой Карен, а значит, сознательно не обращала внимания на унижение, которому муж подвергает их младшую дочь.

— Помню, один раз отец принес мне в постель горячий шоколад, и я разлила его, — сказала наконец Карен. — Помню что-то теплое и липкое. Может быть, случилось это, а не…

— Вам хочется думать, что то был горячий шоколад. А что потом? — Ответа нет. — Если вы его пролили? Кто был виноват?

— Пролила я, и виновата тоже я! — расплакалась Карен.

— Может быть, именно поэтому вы потом злоупотребляли алкоголем и наркотиками? Из-за того, что чувствовали себя виновной в случившемся?

— Нет, нет! Пить и курить травку я начала уже в четырнадцать лет. Ох, не знаю! Я не хочу больше входить в транс, доктор Селф! Эти воспоминания… они невыносимы. Может быть, все было не так, но теперь я думаю, что так.

— Все так, как писал Питрес в «Lecons cliniques sur l’hyst'erie et l’hypnotisme»в 1891 году, — вздохнула доктор Селф.

В серых утренних сумерках материализовались деревья и лужайки — вид, который скоро станет ее собственностью. Рассказывая о делирии и истерии, она несколько раз посмотрела на хрустальную люстру над кроватью.

— Не могу оставаться в этой палате! — заплакала Карен. — Пожалуйста, поменяйтесь со мной комнатами!

Паркуя свой черный блестящий катафалк в переулке за домом Скарпетты, Люшес Меддикс щелкает резиновой лентой на правом запястье.

Что за чушь! Здесь же рассчитано на лошадей, а не на машины, да еще такие здоровенные! Сердце колотится. Нервы ни к черту. Повезло еще, что не ободрал крыло о деревья или высокую кирпичную стену, отделяющую переулок и старые дома от общественного сада. Заезжать сюда — хуже испытания не придумаешь. Его новенький катафалк только что не кряхтел, переваливаясь через бордюр на брусчатку, взметая пыль и прошлогодние листья. Он вылезает, не выключая двигателя, и замечает наблюдающую за ним из верхнего окна старушку. Люшес улыбается ей — недолго старой перечнице осталось, скоро и ей понадобятся его услуги. Нажимает кнопку интеркома на грозного вида железных воротах и говорит:

— Меддикс.

После долгой паузы, которую он заполняет тем, что объявляет о своем прибытии еще раз, из динамика доносится уверенный женский голос:

— Кто там?

— Похоронное бюро Меддикса. Доставка.

— Доставка? Сюда?

— Да, мэм.

— Оставайтесь в машине. Я сейчас выйду.

Южный шарм генерала Патона, думает Люшес, уязвленный и раздосадованный. Он возвращается к машине, садится за руль, поднимает стекло и вспоминает, что слышал о ней. Когда-то Скарпетта была знаменитой, как Куинси, но потом, в бытность ее главным судебно-медицинским экспертом, что-то случилось… Где? Вспомнить не получается. То ли ее вышибли, то ли она ушла сама, не выдержав давления. Сломалась. Был скандал. Даже, может быть, кое-что покрепче. Потом то громкое дело со Флориде пару лет назад… что-то с голой дамочкой, подвешенной к стропилам. В конце концов бедняжка не вынесла мучений и издевательств и повесилась на собственной веревке.