Рефлексия

Любой нормальный, вменяемый человек, глядя на сволочь понимал, что она сволочь изрядная, законченная и неисправимая: хромая, косая и заикается. На вид ей было неизвестно сколько лет, но одни говорили, что она помоложе будет, а другие – что постарше. Худющая она была зараза, словно с концлагеря, имени ее никто не знал, а кто и знал, тот давно позабыл, и вспоминать не хотел. Так и кликали ее, то Сволочью, то еще какой-нибудь паскудиной. Редко кто, глядя на нее, ни сплюнет в презрении и ни процедит сквозь зубы с ненавистью и с придыханием:

– Сволочь!!!

Один ее, маленький, плюгавенький, рябой вид, вызывал у нормальных людей, тошноту и отторжение. Ко всему прочему, сволочь напостившись и намолившись досыта: стерев колени и разбив свой дурной лоб, – порой запивала на неделю, а то и на две. Нормальные люди, лечили и учили ее, как могли – били всем, что под руку попадет. Более всего, нормальных людей раздражало, что они хоть и пьют, и курят; сношаются налево и направо, плачут, но все равно друг друга обманывают, друг другу изменяют; никогда без выгоды друг другу не помогут, но зато они – не молятся и не постятся. А эта сволочь бессовестная! постится, молится, всем помогает, да еще и запивает. Как ни крути, а все у нее не по-людски получается.

Запивала же Сволочь, почему-то, как правило, от какой-то тоски, совершенно непонятной для окружающих – нормальных людей. Делает-делает, постится-постится, молится-молится, а потом внезапно устанет от чего-то, пригорюнится и давай гулять и куролесить. Напьется гнида и спит под лопухом или песни дурные поет – народные. И так изо дня в день, и из года в год, проходила бессмысленная жизнь Сволочи. Ничего-то, эта сволочь и не нажила, за свою никчемную жизнь: только труд и нужда, были ее постоянными спутниками.

– А все зря старается! все без толку! – говорили про нее, умные люди, которые круглый год собирали и умножали свое богатство, расширяли закрома, наполняли свои погреба и сундуки добром. Про Сволочь же они толковали самодовольно. – Вот детишки, посмотрите на нее! Она не такая как все мы – нормальные люди! Для чего живет? Чему и кому служит? Да, помогает нам, иногда, но она ведь пришибленная! Ей и положено помогать! Все равно она бессмысленное существо. Спит в хлеву, да по сараям: людям помогает, а сама вся в заплатках ходит! Гол как сокол – это точно про нее!

Еще добрые люди, замечали, что она хоть и с дурью, но все же немного сострадательная, жалостливая какая-то, – все что ни попросишь – сделает, да еще и всю тварь по деревне жалеет и подкармливает. Ей краюху хлеба дадут, а она кусочек съест, а остальное, хоть сама недоест, но нуждающимся отдаст: воробушков покормит, котенка лишайного приголубит или отдаст свой хлеб, издыхающей псине, у хорошего хозяина, который молодец, так зарабатывается, что кроме своего пуза, ему и подумать то, не о чем и некогда. Но даже в своей жалостливости Сволочь, к всеобщему неудовлетворению и раздражению, всегда доходила до какой-то крайности и неприличия, – жалела она всех и вся: скотину, больных, хромых и прочую дрянь, блуждающую иногда по деревне, без дела, и всеми презираемую. Сволочь часто видели в окружении этой дряни убогой, ибо как в народе говорят – дурак дурака видит издалека. Ее и за это тоже поколачивали: дабы она эту нечисть на улицу не выводила и не таскала за собой по деревне, потому как нехорошо, хорошим людям, на эту всю низость смотреть, да волноваться. А то ведь и захворать можно, всем же известно, что все болезни от нервов.

По той же самой причине, раздражала она всех и своими бесконечными похоронами, – сдохнет какая-нибудь живность у хозяев, они ее на свалку выбросят, а эта гнида найдет дохлую псину или кошку и ямы роет – хоронит. «Самая сердобольная, что ли?!» – возмущались люди. В общем посмеивались, подтрунивали и поколачивали Сволочь, почти все, кому не лень и за это тоже. Единственное кто любил Сволочь – это дураки, дети до социализации и скотина. Ну, это наверное и логично, ибо в свои годы, Сволочь была изрядной дурой, с младенческим умом и скотской жизнью. Зимой Сволочи, доставалось не так сильно, как сказал поэт – это торжество для крестьянина. Вот Сволочь и торжествовала: питалась мерзлой картошкой и полусгнившими бураками, в общем перебивалась, как могла. А вот весной и особенно к лету, начинались ее труды: огороды, покосы и прочая сельская канитель. Тут Сволочь впрягалась, как шальная лошадь, и вся в пене, хрипя и стеная, трудилась до изнеможения. Так она весь сезон и кочевала, от огорода к огороду, и от двора ко двору, – одновременно помогая и раздражая односельчан, своим поведением.

Со Сволочью, нормальному человеку было трудно, а порой и просто невыносимо, разговаривать ведь она совершенно не умела, – ну, чтобы поддержать интересную беседу, с умным и хорошим человеком. Она не могла ни нормально поругать власть и односельчан, ни нормально посплетничать и обсудить соседей; она не могла сволочь, даже повесить ярлык, и объявить кого-нибудь сволочью, а лишь покорно и смущенно, понурив голову, говорила:

– Я сама сволочь, куда мне за другими смотреть?! У меня своего дерьма достаточно, чтобы еще в чужое лезть!

Односельчанин кивал и соглашался, что иногда даже Сволочь подает признаки некоторого здравомыслия, думая справедливо: "Да-а, я то нормальный человек, мне можно людей определять: кто каков и кому куда. А этой гниде, куда рот открывать?! На нее то и смотреть тошно и противно! Еще не хватало, чтобы она своей скверной пастью, начала ярлыки на людей вешать. Это моя почетная обязанность! Я хоть и не святой, зато точно не хуже других – умный и хороший".

И он начинал рассказывать недалекой Сволочи, разные пошлые анекдоты, но она дура не смеялась и даже осмеливалась перечить, говоря, что это нехорошо. Хорошему человеку и нехорошо?! Приходилось эту гниду подучивать и пересчитывать ребра, чтобы она не умничала и не прекословила.

Получив изрядную долю тумаков, Сволочь переходила к соседу мужика, о котором он так нелестно отзывался и уже там, все повторялось по-прежнему, только теперь ярлык вешал сосед, на предыдущего мужика. Иной раз Сволочь выполняла на селе и миротворческую миссию. Поспорят, допустим, Степан и Петро, об общей меже, между их огородами, да и до драки дойдет дело. Сволочь увидит, прибежит разнимать, да и ляжет бедная между ними, прямо на межу. Ну мужики и начнут, душу отводить, не жалея своих ног, вонзая кирзовые сапоги в тщедушное тело Сволочи, по самые щиколотки. Потом запыхаются бедные, отведя душу и разойдутся до следующего раза, как ни в чем не бывало. «Вот и Сволочь пригодилась, – думают односельчане, – а то ведь мужики, ненароком могли и покалечить друг друга!»

Так Сволочь и жила, пока к осени все дворы перейдет, ребра у нее ломят, бока болят – хоть скули. А она возьмет тогда, да и запьет, вроде как со своего горя непутевого, – от той самой непонятной для других тоски. Тупая же сволочь, что с нее взять?! А народ тут то и пожалеет ее – еще бока под намнёт, чтобы сволочь знала, что пить это грех, тем более для нее. Раз ты курва нам на зло молишься и постишься, то не смей гнида, стакан трогать. А то безобразие получается! вроде как под святую косишь, а в стакан лезешь. А на самом деле дрянь дрянью, пьяница и забулдыга безработная. И договорятся до того, что уже не только Сволочь чихвостят, ну и попам достается – мол, и ты, и попы твои сволочи! Тоже о чувствах добрых рассуждают, а на самом деле, как сволочи все живете, да еще и нас поучать беретесь?! Сроду мы, пока гром не грянет: не крестились, не молились и не постились, и не собираемся! После всех этих слов, Сволочь опять били вдоволь, изрядно, чтобы гнида кровью харкала и имя Господа не произносила, своими мерзкими устами:

– Мы Его не трогаем и ты своей скверной пастью – не трогай!

Нужно сказать, что очень уж нормальных людей раздражала, не только какая-то нездоровая, дурная набожность Сволочи, но и ее тупые разговоры о том, что попы и их многодетные семьи, тоже есть хотят:

– Чего сволочь удумала?! Нам вечно, на одного не хватает, а им как может, на десятерых не хватать?! Эх, сволочь необразованная и считать то гнида разучилась! Дура, кто же не знает, что вечно этот поп, бедного Балду эксплуатирует?! Вот избавимся от них тунеядцев, тогда и заживем! – Говорил грамотный мужик, доставая из лесу свою дубинушку.