Реформы и реформаторы

Здесь стоит обратить особое внимание на то, что все результаты и последствия реформ в полном объеме невозможно предвидеть и заранее просчитать. К тому же проявляются они далеко не всегда сразу, а часто лишь через достаточно продолжительное время. Причем чем масштабнее реформа, чем сильнее ее воздействие на жизнь общества, тем больше вероятность, что ее последствия будут проявляться постепенно, в течение долгого времени. С этой особенностью реформ связаны два важных обстоятельства.

Первое: изучая историю реформ в России, ученые нередко оценивают их успешность по непосредственным результатам. Так было, например, с городовой реформой Екатерины II или с аграрной реформой П. А. Столыпина. При этом не учитывается, что проведение реформ в социальной сфере неизбежно связано с изменением сознания людей, которых они касаются (а такие изменения требуют времени), и, значит, с изданием соответствующего закона реформа только начинается. Но в результате формируется искаженное представление и о русской истории в целом, и о принципиальной возможности проведения в России радикальных реформ. Между тем новейшие исследования показывают, что названные реформы были значительно более результативны, чем это принято считать [70] .

70

См., например: Середа Н. В. Реформа управления Екатерины Второй: Источниковедческое исследование. М., 2004; Давыдов М. А. Очерки аграрной истории России в конце XIX – начале XX вв. М., 2003.

Второе важное обстоятельство связано с тем, что общество обычно ожидает скорейших позитивных результатов реформ. И когда ожидания не оправдываются, происходит разочарование и в самой реформе, и в проводящих ее представителях власти. Более того, реформы (в особенности структурные) «дают плоды не сразу», а потому «в таких обстоятельствах обычно кажется, что и результатов-то никаких нет, что ничего не сделано». В итоге возникает соблазн встать на путь «утопического, волюнтаристского, командно-репрессивного пути развития» [71] . Интересно, что это наблюдение историка В. Б. Кобрина вполне применимо к самым разным историческим эпохам.

71

Кобрин В. Б. Иван Грозный. М., 1989. С. 58, 117.

У классификации реформ, предложенной Т. Колтоном, есть еще одно преимущество: она позволяет рассматривать в качестве таковых разномасштабные, а не только наиболее радикальные, всеобъемлющие преобразования, а значит, возможен иной ракурс рассмотрения исторического процесса в целом. Так, в социально-исторической литературе нередко можно встретить рассуждения о цикличном, т. е. скачкообразном, прерывистом характере русского исторического процесса, которому якобы свойственна смена периодов интенсивного и даже лихорадочного развития с периодами застоя.

В принципе, интенсивность развития на разных исторических этапах действительно различна и просто не может быть одинаковой. Однако применительно к России подобное видение исторического процесса нередко связано с тем, что в поле зрения исследователей традиционно находятся лишь наиболее яркие эпизоды наиболее масштабных, радикальных преобразований, предпринятых Петром I, Александром II, П. А. Столыпиным и др. Периоды же между «временами реформ» рассматриваются в лучшем случае как время застоя, а то и как время контрреформ. В результате широко распространилось представление о том, что вслед за радикальными преобразованиями непременно наступает период реакции, связанный с контрреформами, и это тоже якобы одна из особенностей русской истории. Попробуем разобраться в этом.

Теория цикличного исторического развития является в определенном смысле производной от теории «больших циклов», разработанной в 80-е годы ХХв. русским ученым-экономистом Н. Д. Кондратьевым. Однако, хотя Кондратьев и связывал «повышательные» и «понижательные» волны циклов с крупными историческими событиями (войнами, революциями и т.д.), его теория касается прежде всего экономического развития любой страны (а не только России) в условиях капитализма, и автоматическое перенесение ее на развитие общества, в сущности, означает признание марксистского понимания взаимоотношений бытия и сознания [72] .

72

См.: Кондратьев Н. Д. Проблемы экономической динамики. М., 1989.

Но марксистское понимание истории предполагает также линейное историческое развитие с постоянным поступательным движением от «плохого» к «хорошему» и далее к «лучшему», т. е. включает понятие прогресса. Современные обществоведы стараются избегать этого понятия, поскольку «прогрессивность» того или иного явления в истории весьма относительна, не поддается точным измерениям и носит в значительной мере вкусовой характер. Наконец, марксистское понимание истории основано также на представлении о том, что все страны и народы в своем развитии проходят одни и те же стадии. Применительно к истории России в советской историографии, с одной стороны, писали о постоянном стремлении «отсталой» России с помощью реформ догнать передовые страны Запада (отсюда широко распространенная теория «догоняющего развития»), а с другой – пытались доказать, что наша страна проходила те же стадии без особых опозданий.

Однако «отставание» одной страны от другой легко фиксируется в сфере экономики, где существуют сопоставимые показатели, но отнюдь не в сфере духовной и даже бытовой культуры. Так, к примеру, расцвет итальянской живописи пришелся на XV – XVI вв., эпоху Возрождения, но значит ли это, что в более позднее время итальянская культура в своем развитии «отставала» по сравнению, скажем, с французской, во второй половине XIX в. давшей миру искусство импрессионистов? Да и кто решится утверждать, что импрессионизм – это более «передовое», «прогрессивное» искусство по сравнению с искусством Высокого Возрождения? Или пример иного рода: считается, что раннее приобщение восточных славян к мытью в бане (которую позднее стали называть «русской баней») делало их более чистоплотными, чем их западноевропейские современники раннего Нового времени, но по разнообразию предметов, использовавшихся в быту русскими и западными европейцами даже в XVII в. (мебель, посуда и пр.), Россия вроде бы была позади. Стоит ли на этом основании делать вывод об «отставании» Запада от России или России от Запада? [73]

73

Ср.: Богданов А. П. Конец «Третьего Рима» и утверждение имперского самосознания накануне крушения Московского царства // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов межд. конф. М., 2003. С. 57. Сравнивая Запад и Восток и отдавая предпочтение последнему, автор считает возможным говорить, например, об «убогом» английском искусстве XVII в. и специально отмечает, что король Людовик XIV за всю жизнь мылся лишь трижды, хотя этот известный исторический факт относится к публичным омовениям короля, в то время как знать, сколько раз он принимал ванну вдали от посторонних глаз, историки, естественно, не могут. Стоит также заметить, что во Франции XVII – начала XVIII в. существовало множество малоизвестных ныне средств для очистки кожи и соблюдения личной гигиены, не будь которых люди того времени были бы с головы до пят покрыты коростой.

Другое дело, что особенности социально-политического устройства России на протяжении ряда столетий были таковы, что власть по большей части вынуждена была ориентироваться не на реформы, а на сохранение существующего положения дел и потому если и проводила реформы, то преимущественно минимальные, в то время как «нормальным» состоянием общества следует, видимо, считать постоянный процесс умеренного реформирования, являющийся своевременной реакцией власти на вызовы времени и избавляющий от необходимости прибегать к реформам радикальным. Однако подобная ситуация характерна лишь для современного общества. В Средние века и в раннее Новое время не только в России, но и во многих других странах предпочитали именно радикальные реформы.

Но не означает ли это, что историческое развитие России действительно носило цикличный характер? Проведенное относительно недавно специальное исследование истории реформ в России XVIII в. дало возможность увидеть реформирование как единый, непрерывный процесс, шедший на протяжении всего столетия [74] . Первая четверть XIXв. отмечена достаточно серьезными преобразованиями Александра I. В эпоху Николая I реформы были сведены к минимуму, хотя необходимость их проведения вполне сознавалась и готовились соответствующие проекты. После эпохи радикальных реформ Александра II наступает период, характеризуемый консервативной политикой Александра III. Однако уже при его преемнике Николае II происходит радикальное реформирование политического строя России. Таким образом, реформаторский процесс шел хотя и с разной интенсивностью, но более или менее непрерывно.

74

См.: Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIIIв.: Опыт целостного анализа. М., 1999.

Остается вопрос о контрреформах и их неизбежности. Но, прежде чем говорить об этом, стоит попытаться дать им определение. Если заглянуть в «Советский энциклопедический словарь» (1979), то можно с удивлением обнаружить, что там контрреформами названы мероприятия, проводившиеся в России Александром III. Создается впечатление, что больше нигде и никогда контрреформ не бывало. Это, конечно, не так. Например, Павел I, придя к власти, отменил ряд установлений своей матушки Екатерины II и тем самым произвел контрреформы, вернув некоторые сферы жизни в дореформенное состояние. Именно этот процесс – отмена реформы и возврат к дореформенному состоянию, – по-видимому, и стоит называть контрреформой.

Однако зачастую за контрреформы принимают явления совсем иного порядка. Дело в том, что реформы, и в особенности реформы радикальные, широкомасштабные, затрагивающие одновременно разные сферы общественно-государственной жизни, требуют, как правило, мобилизации населения, высокого напряжения сил общества. Но долго находиться в подобном напряжении общество не может. Оно нуждается в передышке, которая одновременно необходима для корректировки результатов радикальной реформы, ее апробации, приспособления к реалиям жизни. Именно это и случилось, например, в России после смерти Петра I, когда пришедшие ему на смену в условиях острого экономического кризиса политики-прагматики вынуждены были «подправить», скорректировать некоторые элементы выстроенной Петром империи, сохранив, однако, все основные принципы, на которых она покоилась [75] . Вероятно, аналогичным образом, по крайней мере отчасти, можно трактовать и эпоху Александра III.

75

См.: Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. С. 165 – 254.