Река на север

— Наливал? — спросил Иванов.

— Наливал, — сознался Полковник. — А куда денешься? Жалко. Другие женщины, понимаешь, кобелей предпочитают. Я в этом не разбираюсь. Постоянно путаю миттельшпиль с миттельшнауцером. Пришел к одной — у нее боксер, а когда разделась, то здесь и здесь синие полосы. Я манатки хвать и бежать. Теперь охотой увлекаюсь. Внука воспитываю. Дачу строю. А это... — он скосился на погоны, — последние гастроли.

— Отставка? — спросил Иванов.

— Точно! В десятку! Но, может быть, стану генералом, тогда еще десять лет...

Господин-без цилиндра ткнулся в стекло двери. Нос расплющился, как пластилиновый. С минуту подслеповато вглядывался внутрь. Обнаружил-таки. Набрел в своих бесцельных поисках. Уставился, засунув руки в карманы и разинув рот. Покачивался с пятки на носок. Бессмысленная улыбка не сходила с потного лица.

— Поздравляю, — сказал Иванов.

Взгляд соглядатая сверлил затылок. По его лицу было видно, что его мучает комплекс неполноценности.

— Служу... а кому, не знаю, — задумчиво произнес Полковник, — настоящее стало неинтересным, а будущее видится катастрофой. — Полковник вздохнул незло, риторически, оборотил лицо на пустыню за окном. — Нельзя все понимать буквально, — сказал он, — надо вначале понять, что ты тоже умрешь... — Повернулся к Иванову и подмигнул ему: — Я теперь понял — главное, чтоб дети росли...

Они допили спирт и перешли на пиво.

— Ваше пиво, как мыло, — снисходительно заметил Полковник.

— Ну вот, и ты туда же... — укорил Иванов.

Полковник лишь насмешливо покачал головой.

Господин-без цилиндра пристроился за соседним столиком. Впервые откровенно подмигнул Иванову, облизывая пивную бутылку и глумливо ухмыляясь. Престранно перекашивал лицо подобием жалкой улыбки вечного шута.

— Хочешь, я ему врежу? — спросил Полковник.

— Убьешь еще... — предположил Иванов.

Ему вдруг стало интересно, как в юности, когда любое приключение заставляло бурлить кровь.

— Шутки ради... — Полковник решительно поднялся, выкрикивая какие-то нечленораздельные дикие звуки и для острастки выставив вперед челюсть. Загнали в подсобку, за гору ящиков. Выглядывал оттуда с жалкой миной.

— Ну?.. — спросил Иванов.

Вряд ли он сам помнил, когда последний раз дрался, но и противник оказался не из храброго десятка. Присел и забубнил, как на исповеди:

— Осмелюсь ли я предложить, как на духу...

— Что вам угодно?! — прервал Иванов.

— Не сочтите за подлость... а также... не гнушаясь обстоятельствами — пообщаться на тему о сочувствии Блуму...

— Что? Что? — поразился Полковник. — Бывают же идиоты...

— Подожди, подожди, — вмешался Иванов, — по-моему, у него литературный бред.

Господин-без цилиндра перешел на бормотание. Он был известен своими скандалами. Обладая, кроме прочих талантов, умением убеждать и красноречием, уговорил знакомую поэтессу раздеться в супермаркете в обеденный перерыв, а вещи выбросить в окно. Он представил это как великую переделку мира. Через час их застали: его — флегматично расхаживающего среди мебели, выкрашенного губной помадой от пупа до пяток, ее — истерически рыдающую на польском велюровом диванчике.

— Говорите прямо! — велел Иванов.

То, чего он сам не умел делать ни при каких обстоятельствах, разве что во сне.

— Господин Ли Цой... господин Дурново...

— Что за тип? — быстро просил Полковник.

— Большой государственник, — сказал Иванов, — еще от царя Гороха. Вам что, нужны деньги?

Господин-без цилиндра испугался еще больше и замотал головой:

— Если бы я мог надеяться на вашу благосклонность...

— Что вы несете? Вы за мной уже третий месяц ходите. Что вам угодно?

Господин-без цилиндра потел и краснел.

— Говорите, а то здесь кого-то выпорют! — прикрикнул Полковник. — Ну же!

— Относительно вашего... — Он снова скатился в невменяемость.

Полковник тряхнул его за шиворот:

— Говори, простата!

— Вашего... — господин-без цилиндра нашел в себе силы ткнуть пальцем в Иванова.

— Сына? — догадался Иванов.

— Не извольте беспокоиться... проходит по ведомству... без огласки... с позволения сказать...

— Това... господина Дурново?! — догадался Иванов.

— Как же, как же... — не без гордости прошептал господин-без цилиндра и оцепенел от ужаса.

"Еще помрет", — почему-то решил Иванов.

— И завтра же заберите ваши рукописи. Слышите?

— Премного благодарен. Не извольте беспокоиться. Целую ручки... — И схватил Иванова за пальцы.

— Да вы что! — Иванов выскочил из стекляшки. — Псих!

Молча перешли мостик. Хотелось ополоснуть руки в воде. Львы задумчиво смотрели в светлую воду.

— Я пойду с тобой, — сказал Полковник. — Где этот чертов Дурново?

Люди по-прежнему сновали рядом. Теперь они не казались такими безразличными. В их лицах читалось некоторое подобие сочувствия.

— Так просто его не достать, — сказал Иванов. — Наверное, ему нужен я...

— Может быть, десант организовать? У меня бригада простаивает, скучает, понимаешь ли...

— Спасибо тебе, старик, но это мое дело, — сказал Иванов.

— Да, я понимаю, — сказал Полковник. — Ты теперь другая сторона. Ну, прощай!

Они обнялись.

— Выпить бы еще... — мечтательно высказался Полковник и меланхолично, не обращая внимания на транспорт, как бессмертный, зашагал поперек дороги. Перед колоннадой музея бродили туристы. Он быстро смешался с толпой. Иванов по привычке оглянулся: господин-без цилиндра рыдал на углу, закрыв лицо руками, блестела лишь склоненная лысина.

* * *

С некоторыми женщинами забываешь, каким ты был и каким ты стал, словно они умеют защищать тебя от прошлого. Плохого или хорошего, но от твоего прошлого. Ты просто становишься самим собой, и тебе не надо ничего придумывать, словно кто-то из них дополнил в тебе то, на что ты не обращал внимания, а потом однажды ты обнаруживаешь в себе нечто, что заставляет тебя удивиться, и с того момента приписываешь это свойство ей и начинаешь ее ценить, или думаешь, что ценишь, может быть, даже привыкаешь. Но в одном ты прав, таким образом ты сохраняешь самого себя, и она невольно помогает тебе в этом.

— Сегодня ты со мной не пойдешь... — сказал он.

Она лежала в мятой постели на животе, покачивая ногами, и смотрела на него снизу вверх темно-голубыми лукавыми глазами, и он сделал вид, что занят пуговицей на рубашке. Уж слишком у нее было счастливое лицо, и у него не было желания ее обманывать.

Она словно ослышалась и в нерешительности покачала головой.

Всю ночь он берег эту фразу, и это многого ему стоило — тяжелой головы от бессонной ночи. В окно, как невольный свидетель, заглядывала ветка тополя.