Река жизни

Но пока середина лета. А оно в средней полосе России спокойное. Светит ласковое солнышко. Дома утопают в зелени. За заборами цветы глаз радуют. Луга еще с сочными травами, и воздух пьянит от запахов скошенного сена. Даже на птиц это спокойствие распространяется. Летают без криков своих птичьих, не галдят. Облака застыли, не торопятся, решили отдохнуть. С реки доносятся детские крики и смех. Пожилые люди на завалинках сидят, косточки греют. День летний длинный, можно и много дел переделать, и отдохнуть.

Осенью, с холодами, появилась в доме Никитиных нищенка. Ходила от деревни к деревне и побиралась. Не было у нее ни дома, ни семьи, вот нужда ее и гнала. Звали ее Филимонихой, по имени давно умершего мужа. Анисья предложила ей пожить у них да за дитем приглядеть. Так повелось на Руси: у кого не было старших детей, приглашали жить чужую одинокую старушку – нянчить ребенка. С радостью согласилась Филимониха: стара она стала, и пугала ее надвигающаяся зима. Левая рука у нее была увечная, но старуха умела все делать правой: и дитя спеленать, и чугунок в печь поставить, и крошки со стола гусиным крылом смести. Так у Василисы появилась нянюшка.

Дочь росла, познавала мир, в который пришла. Она уже досконально изучила свою люльку, любила ее покачивание и звуки, которые та при этом издавала. Скрип-скрип-скрип… Если бы она умела говорить, то обязательно бы повторила это красивое слово: скрип… Но почему люлька качается только тогда, когда кто-то из взрослых рядом? А ей хотелось, чтобы она всегда покачивалась. Девочка быстро сообразила, как привлечь к себе внимание. Няня или мама возвращались тогда, когда она плакала. И всякий раз она думала: сразу покричать, или полежать да вокруг посмотреть, а можно и поспать, если сытая. Шевелить руками, ногами, вертеть головой тоже интересно. Только устаешь быстро. Вообще-то не капризная девочка растет. А чего этих взрослых напрасно беспокоить… Они вон, как муравьи, все работают, все куда-то спешат. Заботятся о Василисе, а когда глядят на нее, улыбаются. Значит, ей рады!

Она уже несколько месяцев в этом прекрасном мире, и ей хорошо в нем. Изучение этого мира начала Василиса с потолка. Но был он однообразный, темный, и ей это быстро наскучило. Тогда она скосила глаза и увидела стены. Вот это другое дело. На них подвешены полочки. На полках что-то стояло, но она не знала этому названия, да и для чего это надобно, ей тоже было неведомо. Днем стены оживали. По ним бегали светлые пятнышки, и взрослые их называли солнечными зайчиками. Когда подрастет, она обязательно одного поймает и будет с ним играть. Он такой светлый и, как ей кажется, теплый.

Но как она не любила, когда ее оставляли в люльке одну! Родители постоянно куда-то уходили, потом возвращались, поговорят с ней, потормошат, обнимут, покормят и опять уходят. Чаще с ней та, которую родители называют нянюшкой. Маленькая, и лицо в морщинках. От нее теплом пахнет. Она всегда рядом. Правда, иногда няня отодвигает часть стены и уходит. Тогда стена в этом месте скрип издает: как люлька, только неприятный. Взрослые входили и выходили из избы, отодвинув часть стены.

Скоро она поняла, что самое важное в их избе – это огонь. Взрослые ему постоянно кланялись и что-то в него ставили, а потом вынимали. Ей нравилось смотреть на пламя, она даже сердилась, если кто-нибудь заслонял его. Огонь ее так завораживал, что ей вообще не хотелось капризничать. Василиса даже чувствовала огненных зайчиков у себя на лице. Ей становилось тепло и уютно. Иногда она так и засыпала, глядя на пламя в печи.

Почему-то люлька качалась по-разному. Дети, которые прибегали с улицы шумной ватагой, так дергали веревку, что ей становилось страшно. Она терпела, если они быстро убегали, но если это продолжалось долго, начинала плакать, и тогда ребятишки всей гурьбой убегали из избы. А вот свои качали бережно, держа руками перекладину, без рывков.

Больше всего девочка радовалась приходу матери. Нянюшка называла ее Анисьюшкой. Мать брала Василису на руки, подносила к груди, и та закрывала глаза от блаженства. Возле матери теплее, чем у печи. А молоко у нее было душистое, она ощущала этот запах и выделяла его из сотни других. И сама мама пахла молоком. И засыпалось подле нее особенно сладко. Мамины руки гладили ее поверх одеяльца, она приговаривала: «Спи, спи, во сне расти будешь быстрее».

Человек только рождается, а уже так много получает: видит, слышит, различает вкус, через год начинает ходить. Это как награда, выданная авансом за его последующую жизнь. И не все же оправдывают этот аванс. Но Господь назад ничего не отбирает ни у тех, кто оправдал его ожидания, ни у тех, кто не оправдал. Шанс предоставляется всем одинаковый. Но одни всей жизнью доказывают, а другие ленятся, завидуют, злобой исходят на тех, кто трудится и у кого получается. Трудолюбивые то, что им дается при рождении, приумножают кратно. Значит, это остается на совести самого человека. Большинство людей все-таки совестливых…

Появившись на свет, люди растут. Девочка Василиса тоже росла. Зубы повылезали. Было неприятно, но если пальцы засунуть в рот, становилось легче. Ближе к году ей захотелось встать на ноги.

Жизнь шла своим чередом. Дочь подрастала. Больше Анисье и Василию Господь детей не дал, и вся их родительская любовь обрушилась на Василису. А и было за что. Росла она послушной, доброй и трудолюбивой. У времени очень быстрый бег, и не дано человеку его замедлить, белые полосы сделать широкими, а черные – короткими. Василий продолжал тянуть лямку. На долгих сорок девять лет растянулся срок выкупа полоски не самой лучшей земли. Да и не хватало этой землицы, чтобы прокормить даже маленькую семью в три рта. Поэтому и вынужден был, чтобы оплатить свою землю, работать на господ. Работящим был, покладистым, честным. Поэтому хозяева, хотя и не всегда, но давали ему лошадь с плугом, чтобы вспахать свою землицу. А это не то, что сохой ковырять, раздирая ладони в кровь.

Кум Наум гостинчик крестнице с ярмарки привез. В кулечке был кусковой сахар, а сверху два пряника – ничего, что они были черствые, зато фабричные. Такие продавались в лавке, но никогда не было денег, чтобы купить. Анисья спрятала кулечек, а вечером после ужина налила всем по кружке липового чая и с улыбкой положила по кусочку сахара, а Василисе еще и пряник.

– Откуда, мать, такое богатство? – Василий удивленно поднял глаза.

– Наум крестницу угостил. Ездил на ярмарку продавать грабли и вилы.

Василий отколол маленький кусочек, а остальное протянул жене: «Дочке сбереги».

В отличие от отца с матерью, Василиса запихнула большой кусок пряника в рот, а так как он был твердым и не помещался во рту, то пришлось Анисье прийти на помощь. И ничего, что пряник черствый, можно опустить его в чашку и подержать в теплой воде, тогда он станет мягким. Всем стало весело, они не торопясь пили чай, разговаривали, шутили – и на какое-то время все их невзгоды, страхи за завтрашний день отступили, ушли прочь. В такие минуты счастье поселяется в семье. Так они сидели за столом больше обычного, боясь встать и разрушить возникшее, а вероятнее всего, существовавшее между ними состояние любви. В эти минуты от Василия ушли усталость от изнуряющей работы, недосыпание и страх, что не сможет прокормить семью. От Анисьи – боязнь болезней: мужа, дочери, своей. А Василиса смотрела на отца да мать и думала: какая она молодец, выбрала себе хороших, добрых родителей. Девочка не сомневалась, что это ее заслуга и очень гордилась собой.

Самое счастливое время – это когда мама дома. Зимой темнеет рано, можно ее попросить и сказку рассказать. За окном и в трубе завывает ветер, и слышался им то плач, то вой, то уханье. А на печи тепло. Изба от мороза потрескивает. Дочь на мать с печи посматривает – ну скоро ли она закончит свои бесчисленные дела и к ней заберется? И когда наступает этот момент, то садятся они, прижавшись бок к боку, и Анисья начинает сказки сказывать. Вечером лучину зажигали только чтобы поужинать да чугунки в печь поставить, а разговаривать и сказки сказывать можно и в темноте.