Река

– Впрочем, все это пустяки, - сказал он и зевнул, осторожно прикрыв рот рукой.
– Найдете у себя каких-нибудь водников, которые умеют стоять на руле, и как-нибудь там управитесь.

Бахметьев потемнел, но, сделав над собой усилие, сдержался:

– Разрешите завтра лично договориться в штабе?

– Как вам будет угодно, - холодно ответил Малиничев.
– Я доложу, что вы отказались выполнить мое приказание.

– Есть!
– И Бахметьев откинулся на спинку дивана. Получалось черт знает что. Свое начальство было хуже неприятеля, и в конце концов не хватало силы бороться.

– Я тоже доложу, - тем же бесцветным голосом сказал Ярошенко. Опустив глаза, впервые увидел разложенную на столе игру и не понял: - Это зачем?

– Для того, чтобы приятно провести вечер, - серьезно ответил Лобачевский.
– Это увлекательная детская игра. Может, хотите присоединиться?

– Нет, благодарю.
– Ярошенко повернулся и, не прощаясь, вышел из кают-компании.

Больше всего на свете Бахметьеву хотелось встать и пойти за ним, но он заставил себя остаться. Взял кости и, бросив их, выкинул три очка. Меньше трудно было, однако все равно нужно было играть.

6

Командующий флотилией, бывший капитан второго ранга Шадринский был рассеян и молчалив. Глядел на волновавшегося Бахметьева и не мог понять, почему тот волнуется. Лично ему все на свете было безразлично, особенно после письма из Штаба морских сил республики.

Он налил стакан воды и молча пододвинул его Бахметьеву. Это был намек, которого тот не понял. Пришлось говорить прямо:

– Потрудитесь успокоиться. Вся эта история выеденного яйца не стоит, Пожевал губами, побарабанил пальцами по столу и добавил: - Ну спишите одного рулевого хотя бы.

– Есть, - обрадовался Бахметьев, но не встал. Почему не встал? Что ему еще нужно было?

– Разрешите, Иван Николаевич, с вами откровенно поговорить?

Шадринский промолчал. Он не хотел ни откровенно разговаривать, ни как-либо иначе. Всякие разговоры ему смертельно надоели.

Бахметьев наклонился вперед:

– Получается прямо-таки опасное положение. Команда и комиссар...
– Но командующий неподвижным взглядом смотрел куда-то в сторону, и это мешало думать.
– Вы меня простите, Иван Николаевич, но начальник дивизиона Малиничев...

– Довольно!
– и Шадринский ладонью шлепнул по столу. Только что приходил Малиничев жаловаться на Бахметьева, а теперь Бахметьев - жаловаться на Малиничева. Всякая бестолочь и дрязги! Как будто у него не хватает своих забот!
– Я не желаю слушать ваших рассуждений о начальстве. Будьте любезны оставить меня в покое. Сейчас я очень занят. До свидания!

Бахметьев встал. Больше ему здесь делать было нечего.

– До свидания, товарищ командующий, - сказал он.

У двери, не удержавшись, обернулся и увидел, что Шадринский уже вытащил из ящика письменного стола французский роман в ярко-желтой обложке. Бахметьев вышел в коридор, бесшумно закрыл за собой дверь и остановился, чтобы подумать.

Коридор был необычайно грязным. Убирать его, очевидно, считалось излишним. В одной из ближних кают медленно постукивала пишущая машинка, на которой какой-то писарь печатал одним пальцем, а чуть подальше кто-то так же лениво играл на балалайке.

Штаб был под стать своему командующему, а командующий Иван Шадринский просто сошел с ума. Неужели он мог не понимать, чем все это должно кончиться?

– Здорово, капитан!

– Рядом с ним, засунув руки в карманы, стоял улыбающийся Борис Лобачевский.- О чем мечтаешь?

– Здравствуй, - неохотно ответил Бахметьев, но Лобачевский сразу подхватил его под руку,

– Идем. Я провернул совершенно гениальную комбинацию. Множество удовольствия и немало пользы. Тебе выдадут по меньшей мере полкрынки молока. Подожди, я вызову верховного жреца Бабушкина.
– Распахнул одну из дверей и крикнул: - Товарищ начальник распорядительной части!

– А?
– отозвался сонный голос.

– Распоряжаться вам сейчас не нужно, потому что трудовой день кончился. Идем пить молоко. Дают просто так. Даром,

– Где?
– и с резвостью, которой от него никак нельзя было ожидать, Бабушкин выскочил в коридор.

– У одной моей знакомой коровы. Следуйте за мной и узнаете. Джентльмены, идем!

Бахметьев пошел. На корабле он свои дела уже сделал, и в штабе тоже. И вообще, после всего, что случилось, хорошо было послушать Бориса Лобачевского. Борис оставался таким же, каким он был в корпусе, - неисправимым и изобретательным шалопаем. Это было очень приятно. Это успокаивало.

– Как дают молоко?
– спросил Бабушкин.

– В крынках, - ответил Лобачевский.
– Осторожнее, тут где-то нагадила наша судовая собачка Попик, Представьте себе, уже убрали. Вот налаженность!

– Нет, почему дают?
– продолжал допытываться Бабушкин.

– Сейчас все объясню.

Они вышли на верхнюю палубу, а с палубы по сходне перебрались на пристань.

Ярко светило солнце, и в его лучах штабной пароход "Ильич" выглядел почти нарядно. Команда кучками стояла у поручней и внимательно следила за судовой собачкой Попиком, с диким лаем гонявшей воробьев на берегу. Это было хорошее, вполне мирное зрелище, и Бахметьев с облегчением вздохнул.

– Прежде всего прошу не удивляться, - начал Лобачевский.
– Я больше не минер, а врач. Флагманский врач флотилии. Понятно?

– Нет, - признался Бабушкин. От быстрой ходьбы он уже запыхался, и лицо его стало темно-красным.
– Непонятно. Молоко. Как вы могли его достать? Здесь его даже не меняют.

– Не перебивайте, - и Лобачевский поднял палец.
– Итак, я не кто иной, как прибывший с флотилией знаменитый столичный специалист по таинственным болезням, а здесь есть одна девица, по имени Нюра, которая нуждается в моей медицинской помощи.

– Чепуха, - пробормотал Бабушкин, спотыкаясь о кочку.

– Совсем не чепуха, - возразил Лобачевский, а даже наоборот. У вышеупомянутой Нюры есть мама, а у мамы есть корова. Теперь, надеюсь, понятно? Бабушкин, задыхаясь, расхохотался:

– Здорово! Вот здорово!

Бахметьев тоже не смог удержать улыбки, Борис был верен себе. Выкинул очередную штуку и радовался, А его и Бабушкина потащил с собой, потому что ему нужны были зрители.

– Прошу прекратить легкомысленный смех, - строго сказал Лобачевский. Медицина требует к себе самого серьезного отношения. Пациентке уже двадцати два года, она все еще девица, и телосложение у нее самое округлое. Симптомы болезни: плохой сон, беспричинные головные боли, а иногда стесненное дыхание. Мой диагноз: фебрис женилис.