Река

Я в последний раз проигрываю свой репертуар, от «места» до «места», как мне советовала Сельма. Не следует слишком утомляться перед концертом.

Звонит телефон, это отец из Суннмёре. Он нервничает и расстроен.

— Мы с Ингеборг должны были приехать, но у Ингеборг болит колено, — говорит он.

— Я понимаю. Ничего страшного. Ты не знаешь, где сейчас Катрине?

— Нет, — уклончиво отвечает он. — Но, думаю, она вскоре вернется в Норвегию.

Мы оба умолкаем. Больше нам говорить не о чем.

— Удачи тебе, — говорит отец.

— Спасибо. Желаю Ингеборг скорее поправиться, — говорю я.

Марианне обещала не мешать мне до пяти вечера. Но я настоял, чтобы мы вместе поехали в город. Я спокоен, почти не нервничаю, хотя что-то то и дело сжимается во мне. Я принимаю ванну. Обычно я пользуюсь только душем. Но из-за нервозности меня немного знобит. Не помогает даже горячая ванна.

Наконец приходит Марианне, она появляется в дверях и машет мне большой бутылкой шампанского.

— Это мы выпьем ночью. Когда все будет уже позади, — говорит она.

Она сияет, думаю я. Глаза светятся. У нее хватит сил на нас обоих. Это меня успокаивает.

— Ты хорошо поел? — спрашивает она.

— Да. — Я смеюсь. — Мне девятнадцать лет. Я могу сам о себе позаботиться.

Я надеваю фрак, взятый напрокат по случаю концерта. Первый раз я одет так торжественно. Чувствую себя в нем скованно и странно, и он мне не идет.

Увидев меня во фраке, Марианне прыскает.

— Это действительно необходимо? — спрашивает она.

Я изображаю улыбку.

— Это тебе не Вудсток. Тут все серьезно.

Мы вместе едем на трамвае в город. Мне хочется приехать заранее. В. Гуде звонил мне и сказал, что все билеты будут распроданы. Работает сарафанное радио, сказал он. Мне это не нравится. Такое не по мне. Мне бы лучше подошло, чтобы в зале сидели тридцать незаинтересованных зрителей.

Марианне пытается взять меня за руку, но мне надо шевелить пальцами, чтобы они были мягкими. Пришло лето. Солнце стоит уже высоко.

— Я радуюсь этому лету, — говорит Марианне, чтобы как-то отвлечь меня. — Оно будет не похоже на все остальные.

Я целую ее в щеку.

— Да, — соглашаюсь я. — Время ожидания.

— Время мира, гармонии и примирения, — говорит она.

Мы выходим у Национального театра, и Марианне хочет зайти в «Блом», туда, где мы первый раз были вместе. Мы так договорились. Она выпьет там бокал вина, а я через служебный вход пойду в Аулу и разогрею рояль, до того как настройщик Виллиам Нильсен сделает последнюю проверку за пятнадцать минут до концерта.

Мы стоим в Студентерлюнден напротив Университета и входа в Аулу. Я никогда этого не забуду. Она красивая, сильная и сияющая. Смотрит мне в глаза почти с ожиданием, хотя, должно быть, и она тоже нервничает, думаю я.

— Все будет замечательно, — говорит она. — Сейчас я последний раз тебя поцелую. И ты всех сведешь с ума своим исполнением.

Она целует меня в лоб. Словно благословляет.

— Я буду сидеть в седьмом ряду и мысленно поддерживать тебя. Помни об этом.

— Только не сделай то, что однажды сделала моя сестра, — говорю я. — Она крикнула «браво!», пока я еще играл.

— Я знаю, когда нужно кричать «браво!». Не забывай, что я была в Вудстоке.

Потом она быстро обнимает меня, поворачивается и переходит улицу, направляясь к «Блому».

Я тоже перехожу через улицу и вдоль главного здания университета иду к служебному входу. Здороваюсь с Нильсеном. Он сидит в фойе для артистов и говорит, что нанесет «последний штрих», когда я проверю рояль. В. Гуде еще не пришел.

Я вхожу в пустой зал. Я совершенно один.

Сажусь за рояль.

Я знаю, что в это время Сельма Люнге устроила, так сказать, прелюдию своим именитым друзьям в гостиной «Континенталя». Знаю по собственному опыту, что к билетной кассе в двери ниже входа в Аулу стоят люди, чтобы забрать свои билеты. Знаю, что критики очнулись от послеобеденного сна и в эту минуту смотрят на часы.

Неужели зал будет полон?

Я осторожно играю, чтобы не расстроить этот относительно новый «Стейнвей», модель D. Меня немного разочаровывает, что играть на нем так легко. На прошлом стоявшем здесь инструменте играть было труднее, а значит, игра была более выразительной.

Я знакомлюсь с роялем, касаюсь всех композиторов, произведения которых буду исполнять, в нужной последовательности. Вален, Прокофьев, Шопен, Бетховен, Бах и Бёрд.

В конце я играю несколько тактов из своего хрупкого произведения — «Реки».

Виллиам Нильсен ждет меня в дверях. Я понимаю, что времени уже почти не осталось.

— Я готов, — говорю я.

— Инструмент годится? — Он всегда осторожен и внимателен, говорит ли он с Рубинштейном или со мной.

— Мне не хватает прежнего рояля, — признаюсь я. — У этого нет той глубины. Но, вообще, он неплохой.

Зал ожидания

Я сижу в зале ожидания. Фойе для артистов. Я не раз бывал в нем и раньше, но никогда не сидел в нем один. Во мне всколыхнулось воспоминание о дебюте Ребекки. Воспоминания об Ане. Мне вдруг кажется, что это было очень давно. Хотя и произошло всего год назад.

Стук в дверь.

— Войдите! — говорю я.

Пришли Сельма Люнге и В. Гуде. По их глазам я понимаю, что они выпили шампанского и что они нервничают еще больше, чем я.

— Поздравляю с днем рождения, — говорю я Сельме.

— Забудь об этом. Как ты себя чувствуешь?

— Я готов.

В. Гуде смотрит на меня отеческим взглядом.

— Я могу посидеть с тобой последние минуты, если хочешь, — предлагает он.

— Буду рад. Скажите мне что-нибудь умное и успокаивающее, — смеюсь я.