Рэкетир

— Уверен, управлению это раз плюнуть, — говорю я и вызываю у них смех. Похоже, я перешел в команду противника.

— Через несколько минут тебе в последний раз наденут наручники и ножные кандалы и выведут отсюда — с виду обычный перевод. Сядешь в фургон без опознавательных знаков с Пэтом и еще одним маршалом, и они повезут тебя в западном направлении, в сторону Форт-Уэйна. Я поеду сзади. Через шестьдесят миль, перед Моргантауном, мы остановимся в мотеле, там забронировано. Ты переоденешься и пообедаешь, и мы потолкуем о будущем.

— Уже через несколько минут? — потрясенно спрашиваю я.

— Такой план. Есть у тебя в камере что-то такое, без чего тебе не жить?

— Есть. Личные вещи, бумаги, мало ли что…

— Хорошо, завтра это упакуют. Ты все получишь. Тебе лучше туда не возвращаться. Увидят, что ты собираешь вещи, — могут начаться расспросы. Мы хотим, чтобы никто здесь не знал, что тебя увозят, пока ты не укатишь.

— Понятно.

— И давай без прощаний и всего такого.

— Ладно. — Я вспоминаю своих фростбургских друзей, но быстро выкидываю из головы эти мысли. Все они рано или поздно выйдут отсюда и, оказавшись на свободе, тоже не станут озираться. У меня серьезные сомнения, что тюремная дружба выживает на воле. Лично я никогда не смогу встретиться со своими здешними приятелями для воспоминаний о былом. Я стану другим человеком.

— На твоем тюремном счете набралось семьдесят восемь долларов. Мы отправим их в Форт-Уэйн, и они потеряются в недрах системы.

— Опять федеральное правительство напортачит, — сказал я, снова их насмешив.

— Вопросы есть? — спросил Хански.

— А как же! Как вы заставили его сознаться? Он для этого слишком умен.

— Честно говоря, мы сами удивились. С ним работали два наших опытных следователя, а у них свои методы. Пару раз он заикнулся об адвокате, но не настаивал. Ему хотелось говорить, к тому же сыграл роль факт ареста — не за побег, а за убийство. Он пытался выяснить, что нам известно, поэтому разговор вышел длинным. Десять часов! Всю ночь, до самого утра. Ему очень не хотелось в каталажку. Убедился, что мы все знаем, — и сломался. Когда мы сказали, что сядет его родня и почти вся банда, он согласился на сделку. И в конце концов все выложил.

— «Все» — это как?

— Примерно то, что рассказывал ты. Он сунул судье Фосетту пятьсот тысяч на спасение своего племянника, а судья его надул. Деньги забрал, а парня засадил. Как сказал Куинн, это непростительное преступление, требующее мести. Он подкараулил Фосетта, затащил в домик и убил вместе с его секретаршей. То есть отомстил.

— Сколько денег оставалось у судьи?

— Примерно половина. По словам Куинна, он проник в квартиру судьи в Роаноке, все там перерыл, но денег не нашел, поэтому заподозрил, что они спрятаны где-то в безопасном месте. Он выследил Фосетта, поехавшего на озеро, набросился на него на крыльце и оказался внутри. Он не был уверен, что деньги там, но собирался их найти. Он принялся за секретаршу и заставил Фосетта показать, где деньги, то есть сейф. Куинн считал их своими.

— А потом решился на убийство?

— Конечно. Не мог же он оставить в живых двух свидетелей. Он не раскаивается, Мэл: судья сам напросился, а секретарше просто не повезло. Теперь ему светит приговор за два тяжких убийства.

— Это тянет на смертную казнь?

— Скорее всего. Мы еще никогда никого не казнили за убийство федерального судьи и с радостью начнем с Куинна Рукера.

— Он называл мое имя? — спрашиваю я, заранее зная ответ.

— А как же! У него сильное подозрение, что наш источник — ты, и он, наверное, вновь замышляет месть. Потому мы и здесь, потому и торопимся.

Я тоже хочу уехать, но не так быстро.

— Куинн знает про параграф тридцать пять. Любой федеральный преступник про него знает. Поможешь раскрыть преступление — тебе скостят срок. К тому же он считает меня блестящим юристом. Он и его семейка пронюхают, что я вышел, что меня нет ни в Форт-Уэйне, ни в другой тюрьме.

— Пронюхать-то они пронюхают, но пускай гадают, куда ты подевался. Важно, чтобы твои родственники и друзья тоже верили, что ты по-прежнему за решеткой.

— А вы волнуетесь за мою родню? — спрашиваю я.

Наконец-то у Пэта Серхоффа тоже прорезывается голос.

— Вообще-то да. Если хочешь, мы можем и им обеспечить защиту. Хотя это, конечно, нарушит их привычную жизнь.

— Они на это никогда не пойдут, — отвечаю я. — Мой отец двинет в глаз тому, кто ему это предложит. Он — отставной патрульный и уверен, что сумеет о себе позаботиться. У моего сына новый отец и новая жизнь. — Страшно подумать, что Дионн могут сообщить по телефону, что Бо грозит опасность из-за моих проделок в тюрьме. Да и не верится мне, что Куинн Рукер поднимет руку на невинного ребенка.

— Давай обсудим это потом, если захочешь, — предложил Серхофф.

— Давай, — согласился я. — А то сейчас меня обуревают всякие посторонние мысли.

— Тебя ждет свобода, Мэл, — напомнил пафосный Хански.

— Все, сматываемся.

Я следую за ними по коридору. В другом корпусе нас ждут три СИСа и старший надзиратель. На руки мне надевают наручники, на щиколотки кандалы и ведут по дорожке к фургону. Посторонний наблюдатель мог бы решить, что меня отправляют на казнь. За рулем сидит маршал по фамилии Хичкок. Серхофф задраивает за мной дверь и садится на переднее пассажирское сиденье. Все, поехали.

Я не желаю оглядываться, мне не нужно прощание с Фростбургом. За годы я досыта на него насмотрелся. Провожая взглядом придорожные картины, я невольно улыбаюсь. Через несколько минут мы тормозим на стоянке торгового центра. Серхофф выпрыгивает из кабины, отодвигает дверь, тянется ко мне — и отпирает сначала наручники, потом ножные кандалы.

— Поздравляю! — тепло произносит он, и я решаю, что он мне нравится. В последний раз я слышу лязг наручников и растираю затекшие запястья.

Вскоре мы набираем скорость и мчимся по федеральной автостраде номер 68 на запад. Уже почти весна, на округлых холмах западного Мэриленда появляются признаки жизни. Пять лет я мечтал об этом дне, и теперь меня захлестывает восторг. В голове толкутся самые разные мысли. Мне не терпится переодеться, натянуть джинсы. Жду не дождусь, когда наконец куплю машину и покачу куда глаза глядят. Я истосковался по женскому телу, по вкусу стейка и холодного пива. За безопасность сына и отца я отказываюсь тревожиться. Никто их не тронет.