Реки горят
Шрифт:
Но тут у самой земли раздается стремительный телефонный звонок.
— Слушаю. Есть. Есть.
Вонсик уже у орудия.
Весь правый берег расцвечивается огнями. Там, пониже, мчатся к реке стрелковые части; отсюда их не видно. В сознании Стефека — только батарея. В поле зрения — только цели на левом берегу. Окопы противника. Укрепления противника. Огневые позиции противника. Прикрыть, заслонить реку! Прикрыть, заслонить лодки, плоты, саперов, с лихорадочной поспешностью заканчивающих мост!.. Вонсик что-то кричит, но ни одного слова не слышно.
На обоих берегах сущий ад. Стоит столбом пыль.
— Выше.
— Перелет.
Но уже все в порядке.
Встреляться, вгрызться огненным зубом смерти в левый берег, в бетонированные, будто навек укрепленные неприятельские позиции! Подавить неприятельский огонь, заткнуть смертоносные дула орудий, засыпающих переправу железным ливнем!
Смешались черные клубы дыма с правой и левой стороны. Оба берега изрыгают огонь и смерть.
Стефек очнулся. Прямо над собой он увидел низко нависшее, небывалое небо, рыжее, в черных полосах медленно ползущего дыма. С минуту он пытался собраться с мыслями, понять, что случилось.
«Попало. Прямое попадание в нашу батарею», — вдруг осознал он.
Да, так было. Как он только мог хоть на мгновение забыть об этом? Фонтаны земли, чудовищные, рваные лохмотья, летящие в воздух. Орудие подпрыгнуло и запрокинулось, устремив в небо ствол. Эта картина запечатлелась в мозгу, словно на фотографической пластинке.
«А я, видно, ранен. Опять ранен, — со злостью подумал он. — Как раз теперь…»
Он хотел шевельнуться, но тело было точно парализовано.
— Ничего, — сказал Стефек вслух. — Отдохну, потом еще попробую.
Где-то справа слышны крики, они приближаются и быстро затихают. «Это пехота бежит к берегу, часть за частью переправляется на ту сторону. А я…»
Лихорадочный стук топоров. Саперы сколачивают под обстрелом мост. Но над всем этим шумом господствует гром артиллерийской пальбы, где-то неподалеку с воем проносятся снаряды.
Гитлеровцы все еще стреляют. Но это ничего не может изменить. Был ведь приказ — форсировать реку и прорвать линию укреплений на той стороне. А там — недалеко и до Берлина. Это знают все.
Стефек еще раз безуспешно попробовал шевельнуться.
— Засыпало меня, что ли?
Но, глядя вниз, он видел носки собственных сапог. Значит, не засыпан. А шевельнуться не может. Стало страшно. Вспомнился взводный — где это было? Да, под Дарницей! У него был перебит позвоночник. Но тот ведь вскоре умер…
«Впрочем, может и я умираю?»
Растрепанные, извилистые струи дыма блуждают по рыжему небу. Ровно год назад они были под Дарницей. Но тогда было холодно, снег, а сейчас — апрель как апрель, ясная погода…
«О чем я думаю? — удивился Стефек. — Надо же в конце концов что-то сделать с собой, нельзя же так лежать».
Куда девались санитары? Если бы кто-нибудь помог встать, он уж пошел бы как-нибудь, наверняка пошел бы. Санитары, вероятно, тоже кинулись на ту сторону. Конечно, всякому охота! Но ведь их обязанность быть и тут, ведь и кроме меня здесь есть раненые.
Справа раздался гул мотора, и тотчас за ним протяжный всплеск. «Амфибии, — подумал Стефек с завистью. — Если бы можно было хоть что-нибудь увидеть…»
Но он видел
только чудовищное небо. Попытавшись глянуть в сторону, он увидел у самого своего лица какие-то железные обломки, заслонявшие решительно все. По доносящимся звукам было понятно, что переправа идет вовсю. Хлюпала вода, скрипели весла, на берегу и на реке раздавались крики, стучали топоры. И со все нарастающей силой гремела канонада.«Защищаются… Недоставало еще, чтобы какой-нибудь шальной снаряд разорвал меня в клочья», — подумал он с гневом. Но снаряды, видимо, падали дальше, в воду и на переправы, или перелетали вглубь, на позиции тяжелой артиллерии.
Невероятным усилием воли ему удалось, наконец, приподнять голову. Но тут он почувствовал такую усталость, словно выполнил непосильную работу.
«Все-таки я приподнялся, — подумал он, — а раньше не мог».
Он уже не прислушивался к тому, что делается на берегу. Не прикидывал в уме, как идет переправа, не завязались ли бои на той стороне. Холодно, расчетливо он собрал свои силы. Ему удалось еще раз поднять голову. Теперь он мысленно поискал пальцы рук. Есть у него руки или нет их? И вдруг почувствовал, что пальцы сжались в кулак. Которая же это рука? Правая, конечно. Он нащупал землю, какие-то жесткие комки, почувствовал холод железа. И снова ослабел, закрыл глаза. Надо отдохнуть, набраться сил и опять попробовать — как там с ногами? Он видит носки своих сапог, — надо пошевелить стопой.
Но, несмотря на все его усилия, носок сапога не дрогнул, он мертво торчал вверх, как чужой.
«Куда я собственно ранен? Нигде не больно. Мозг работает нормально… И ведь дошел до самой границы… — подумалось ему вопреки воле, как бы без его участия. — А дальше уж, видно, не пойду…»
И стало страшно жаль. Не себя, а так — просто жаль, что нельзя пойти дальше. Он снова рассердился на санитаров. Почему никого из них нет поблизости? Не могли же они не видеть, как грохнуло в батарею!
«Вонсика, верно, уже нет в живых, — вдруг осознал он. Черное от крови лицо как на фотографической пластинке возникло перед его глазами. — Вонсика нет в живых. А я? Может, и меня уже нет в живых».
Он открыл глаза. Черные тучи дыма клубились, тянулись полосами, расплывались по мрачному рыжему небу.
«Вздор, я жив. Но…»
Откуда-то изнутри поднималось тяжелое, сосущее ощущение. Будто коварный, ядовитый шепот:
«Но, может, я просто умираю? Может, это конец? Может, я уже не только за Одер, но уж вообще никогда никуда не пойду? Может, это смерть?»
И как раз сейчас, когда он и не пытался это сделать, ему нечаянно удалось слегка повернуться на бок. Стефек даже вспотел от радости. Осторожно попробовал приподняться на локте. Увидел свои грязные, закопченные, но целые пальцы и кисть руки.
— Ура! — Теперь он видел уже перед собой клочок земли, усыпанный какими-то разбитыми, ни на что не похожими предметами. Он хотел подобрать под себя ноги и сесть, но ноги были неподвижны, как деревянные.
«Значит, что-то с ногами», — осознал он и, опершись на другой локоть, внимательно осмотрел свои неподвижные ноги. Никаких ран незаметно, все как будто цело, а ноги словно чужие, не слушаются, не поддаются никаким усилиям. Он подтянулся на локтях и почувствовал ноги как волочащуюся тяжесть.