Реки не умирают. Возраст земли

Но самое трудное для разведчика — выйти из игры. Тут Вере помогло быстрое продвижение красных: с запада, растянувшись по всему Общему Сырту, денно и нощно наступала Первая армия Гая, с востока наступала Туркестанская армия.

Комендант штаба с вечера предупредил всех сотрудников, в том числе и машинистку, что назавтра назначена эвакуация. Она сложила свои вещички и заранее, ночью, перебралась к доктору Янушкевичу (благо он жил в двух кварталах от ее флигеля). Утром началась паника, дутовский штаб выехал не в двенадцать ноль-ноль, как намечалось, а на восходе солнца, когда морозная белая мгла еще окутывала улицы. И на следующий день в Оренбург вступили одновременно, встречными потоками, Железная дивизия Первой армии и кавалерийская дивизия Туркестанской армии.

Вера вышла за ворота докторского дома. В синей стуже неба вился одинокий аэроплан. Николаевская улица была запружена войсками. Стоял лютый холод, а на красноармейцах редко увидишь валенки, все больше самодельные «кошмовые чулки». Сотни обмороженных, тысячи раненых. Но и они старались держать равнение на виду у горожан, которые, встречая победителей, образовали длинные шпалеры вдоль мостовых. Женщины дарили красноармейцам шелком шитые кисеты, перевязывали цветными лентами заиндевелые гривы лошадей. Измученный город ликовал.

Так Вера до сих пор и не знает, искали ее дутовцы перед своим поспешным бегством или вовсе позабыли о ней в суматохе сборов. Как бы там ни было, судьба улыбнулась Вере в те студеные дни и ночи, когда она натерпелась страху, — не столько за себя, сколько за дочь. Поленька — вот все, что у нее осталось в жизни.

Вера явилась в Чека ровно в девять часов утра.

— Что с тобой? На тебе лица нет... — сказала Катя Енина. — Уж не заболела ли ты, голубушка?

— Не спала всю ночь.

— Понимаю, понимаю. Но ты не волнуйся. Я не стану долго задерживать тебя. С Казанцевым почти все ясно.

— О-о, это волк!

— Все они из волчьей стаи, — спокойно рассудила Катя. Она сама испытала жестокость дутовцев: в прошлом году ее, полуживую, вытащили из больницы, увезли в тюрьму, где ежевечерне объявляли, что на рассвете она будет расстреляна.

— Я, кажется, напрасно заставила тебя сызнова переживать, — говорила Катя, приглядываясь к Вере. — Можно было обойтись без очной ставки Казанцева с тобой.

— Нет, почему? Вы должны знать не п о ч т и все, а буквально все.

— Ты уж, пожалуйста, возьми себя в руки.

«Что значит молодость, — думала Вера, в свою очередь пытливо оглядывая Енину, крепенькую, подстриженную «под мальчика». — Разве скажешь, что за плечами у нее смертный приговор?»

Конвойные привели Казанцева. Он ненавидяще посмотрел на Веру.

— Садитесь, поручик, — сказала Енина. — Узнаете эту гражданку?

Он утвердительно наклонил голову.

— А вы, товарищ Карташева, встречали раньше этого поручика?

— Да.

— Что вы знаете о нем?

Вера стала рассказывать обстоятельно, не торопясь. Одно время Казанцев служил в атаманском дивизионе, потом его перевели в разведотдел штаба Юго-Западной армии. В стан белоказаков перешел в декабре семнадцатого года. Но при отступлении дутовцев в январе восемнадцатого года почему-то остался в Оренбурге, был задержан для выяснения личности и отпущен с условием выезда из города в двадцать четыре часа. Казалось, мог бы воспользоваться гуманным актом Оренбургского ревкома и занять хотя бы нейтральную позицию. Он же снова вернулся к Дутову...

— Под угрозой расстрела отца, — перебил ее Казанцев.

— Допустим, — заметила Енина.

— Да, такое можно было бы допустить, — согласилась Вера. — Но строевой офицер своим садизмом не уступал контрразведчикам...

— Факты, где факты? — снова перебил Казанцев.

— Фактов много. В июне восемнадцатого года Дутов с небольшим отрядом выступил из Тургая, направляясь в Оренбург, который был фактически окружен казаками восставших понизовых станиц. В пути совершались налеты на совдепы. Например, в ночном набеге на Кувандык истреблялись все жители, попадавшие под руку. Там Казанцев зарубил двух железнодорожников вместе с женами.

— Кто докажет? — испытующе покосился он на Карташеву.

— Об этом говорил сам атаман корреспондентам газет на второй день после вступления в Оренбург. Вообще Казанцев охотнее «воевал» с людьми безоружными. Двадцать восьмого сентября прошлого года в Орске были захвачены в плен десять красноармейцев. Их вывели на городскую площадь, где они и были зарублены. Поручик Казанцев, находившийся тогда в свите Дутова, первым обнажил клинок. Что, разве не так?.. Вы сами хвастались в штабе армии.

— Приказ есть приказ. — Он низко опустил голову, уже избегая ее горячечного взгляда.

— Офицер, по крайней мере, мог не участвовать в дикой рубке, там было достаточно рубак. Но казни, расстрелы — ваша патологическая страсть. Помню, как вы однажды прорвались к Дутову, — я в тот день печатала в его кабинете, — и упросили командующего послать вас на Орский фронт, нет, не для участия в бою, а для личного допроса большевички, схваченной близ Хабарного. Значит, на вашей совести все издевательства и над Марией Корецкой. Вы считались редким «специалистом по женской части»: не всякий с таким хладнокровием пытал женщин, как поручик Казанцев. Помню еще случай, когда на торжественном обеде, который Дутов устроил в честь американского консула, вы цинично хвастались при всех, что палите по ночам в «красных баб».

— Мало ли что взбредет в голову пьяному.

— Я сама читала рапорт начальника тюрьмы на имя командующего армией. Из него явствовало, что такого-то числа, на рассвете, поручик Казанцев явился в тюрьму и взял под расписку трех женщин, следствие по делу которых не было закончено. Тюремщик просил атамана «списать» арестованных. Дутов наложил резолюцию: «В архив». Вы дошли до того, что брали с собой своих шпионок Труханову и Бойкову и учили их стрелять по живым мишеням: или за винным складом, или за пороховыми погребами, или в собачьих ямах... Молчите, поручик? Вы, помню, кичились тем, что «любите природу». Но какая расправа была учинена над семьей губернского комиссара юстиции, которому вы обязаны жизнью, — это Бурзянцев освободил вас из-под ареста в восемнадцатом году. Сначала ваши подручные из атаманского дивизиона убили самого Бурзянцева, потом схватили его беременную жену и, когда она разрешилась, вы закололи штыком ее ребенка, а вслед за тем пристрелили мать...

Вера с трудом осилила нахлынувшее волнение.

— Что вы можете сказать в свое оправдание, господин поручик? — спросила Енина.

Он упорно молчал.

Тогда она вызвала конвойных, чтобы отправить его в камеру. И он вдруг заговорил поспешно, злобно:

— Это по моей вине, мадам Карташева, вы не кончили свою карьеру в тех же собачьих ямах! Ведь была одна улика. Была! Я установил, что ваш муженек вовсе не расстрелян красными, а значился в списках умерших от тифа в актюбинской больнице. Только начал разматывать клубок, нам пришлось оставить Оренбург. Кланяйтесь в ноги своему Гаю! Но мы еще встретимся там, понимаете, т а м! И скоро. Да-да, очень скоро, мадам!..