Рекламная любовь

— Ее это не смущало. С ее слов, в еврейских семьях не принято ревновать мужей и ограничивать их… потребности.

— Прямо как в восточных семьях: что муж ни сделает, то и хорошо.

— Вот именно, Санечка! Ты прочти протокол — слезами умоешься. И поймешь, что для тебя рай — это земля обетованная! Не знаю, как для Ирины, конечно…

Пока Турецкий читал, Грязнов налил себе еще коньяку, с удовольствием выпил, закурил.

Турецкий, пробежав глазами листки, присоединился к приятелю. То есть капнул в стопку и себе, любимому, выпил и закурил.

— Мне это, знаешь ли, анекдот напоминает, — раскинувшись в кресле, начал он. — Рассказать?

— Так ты уже почти начал, — хмыкнул Грязнов.

— Рассказываю. Приходит русская девушка в синагогу. Говорит: «Ребе, я выхожу замуж за еврея. Я простая девушка из простой русской семьи. Не знаю ваших нравов и обычаев. Боюсь опростоволоситься. Научи меня, ребе, что можно делать, а чего нельзя?» Тот начинает ее просвещать. Дескать, нельзя работать по субботам, то да се. Вот, в частности, нельзя танцевать с мужем. «Как? — удивляется девушка. — Почему?» — «Ну нельзя, и все. Таков обычай», — отвечает раввин. «А в интимной жизни как?» — забеспокоилась девушка. «О, там почти никаких ограничений. Делайте что хотите!» — «А лежа можно?» — «Да!» — «А на боку?» — «Запросто!» — «А по рабоче-крестьянски?» — «Да!» — «А в позе наездницы?» — «Естественно!» — «А сидя можно?» — «Конечно!» — «А стоя?» — «Вот стоя нельзя! Ни в коем случае! Это может перейти в танец!» — строго произнес раввин.

Грязнов рассмеялся.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что вдова очень хорошо понимала, что можно, а чего нельзя. О чем позаботиться, а куда нос совать ни в коем случае не следует. Поэтому он коней на переправе и не менял. Ты, Славка, прав: такая жена просто клад. Но нам-то с этого что за толк? Никакой зацепки.

— Абсолютно, — подтвердил Грязнов. — Кроме того, что мадам следует исключить из списка лиц, подозреваемых в организации убийства Трахтенберга. Тем более что все их имущество, нажитое непосильным трудом, записано на Софью Марковну и Дину Арнольдовну, их дочь. Загородный коттедж, квартира в Москве на Кутузовском, два автомобиля — «кадиллак» и «лендровер», квартира в Лондоне, земельный участок в Ницце, где стоит небольшой, но очень милый особнячок — это все на жене и дочери. За ним, со слов налоговиков, — только «вольво», акции телекомпаний и некоторых фирм-клиентов.

— Гол как сокол, — сокрушенно покачал головой Турецкий.

— Да… Это я к тому, что и материальных мотивов убийства у вдовы нет. У нее и так всего выше крыши. А она любит читать книжки и копаться в земле. То есть припадать к истокам.

— Может, так оно и есть.

— Наверное. Похоже на то. Я вот, Саня, только одного не понимаю: у мужика в прошлом были в руках такие бабки! Наличные, никем неучтенные. Это когда он в «золотом бизнесе» крутился… И чтобы он теперь не имел никакого тайного приработка?

— Зачем? Его агентство процветало, и так бабки шли немереные.

— Так не на него же одного они шли. Во-первых, их там трое учредителей, как ты помнишь. Управление коллегиальное. Прибыль на паях. Приходилось делиться. И чтобы он не имел своего собственного кусочка? Такой весь нараспашку?

— Ну не знаю. Что гадать. Давай слушать запись моей беседы с его предшественником, Иваном Артеменко, калекой и матерым человечищем.

Турецкий включил диктофон, зашуршала пленка. Грязнов внимательно слушал, иногда — посмеиваясь и поглядывая на Александра.

Александр хмуро курил. Наконец запись кончилась.

— Нет, как он тебя отделал-то, Санечка! — хохотал Г рязнов. — И про козлов пассаж не слабый, и про собственное превосходство… Как же ты вытерпел, гордый наш?

— Еле сдержался! Если бы не тяжелое увечье, я бы с ним по-другому… А так что ж, лежачего не бьют.

— Не похож он на лежачего, — усмехнулся Грязнов.

— Ты не хихикай! Ты слушай! Ничего в глаза, то есть в уши, не бросается?

— Так, так… А ну-ка, прокрути еще разок… Ага! Вот здесь. Стоп! Слушаем.

Турецкий отмотал пленку, нажал «пуск». Оба внимательно слушали чуть приглушенные пленкой мужские голоса. Вот голос Турецкого:

Вопрос: Кстати, вы, конечно, знаете, что два месяца тому назад на Трахтенберга уже было совершено покушение?

Ответ: На Трахтенберга?

Вопрос. Ну да… Взрывчатка также была в его автомобиле. Взрыв произошел, когда Трахтенберг находился в нем. Все так же.

Ответ. Так же?

Вопрос: Ну… Не совсем так. В первом случае взрывпакет был прикреплен к днищу. И пострадал Малашенко, охранник Арнольда. Но во втором-то погиб он сам!

Ответ: Думаю, что и в том, и в другом случае пострадал тот, кто должен был пострадать.

В о п р о с: То есть… Вы считаете, что первый взрыв был предназначен охраннику? Мы знаем, что пострадавший был рядом с Трахтенбергом на протяжении более десяти лет. То есть должен был пользоваться его неограниченным доверием. Это что же, Арнольд его наказал?

Ответ: Заметьте, не я это сказал.

Вопрос: Но за что?

Ответ: Батенька, вы слишком много задаете вопросов. На которые…

— Ладно, хватит, — остановил запись Турецкий. — Ну что? Ты на что обратил внимание? — словно сверяясь со своим впечатлением, спросил он приятеля.

— На то, что, во-первых, он тебе постоянно отвечает вопросом на вопрос. Это, правда, принято в еврейских семьях.

— Артеменко-то каким боком?..

— Я шучу, Санечка. Главное, он ясно дает понять, что все не так просто с этими двумя взрывами.

— Вот именно! Прямым текстом! Что же получается? Трахтенберг устроил взрыв, предназначенный охраннику? Причем мы видим абсолютно схожий почерк: четко направленный взрыв, кумулятивное взрывное устройство. Просто снайперские взрывы, ей-богу! Словно исполнены одними руками. Или одной командой. Но со слов Артеменко, Трахтенберг наказал своего охранника. Получается, что Трахтенберг хотел убрать Малашенко руками подчиненных, так, что ли?

— Может быть. Но, в конце концов, бывшие гэбэшники сидят в охране не только Траха. В команде его конкурентов такие же ребятишки парами ходят. И методы у них могут быть одинаковые. Возможно, что и первый взрыв предназначался Траху, но ошибочка вышла. Которую через пару месяцев исправили. Говорил же Артеменко про марку «Горбань». Что они не поделили?

— Это нам Олег Левин расскажет. Жду его с минуты на минуту… Во всяком случае, немедленно следует разыскать Малашенко! Я уже распорядился на этот счет.

В этот момент в дверь просунулась коротко стриженная голова оперативника Фонарева.

— Входи, — махнул ему рукой Турецкий.

Шура вошел. По комнате поплыл запах алкоголя.

— Это что еще такое? Ты пьян, что ли? Ты где был? — изумился Александр Борисович.

— Пиво с мужиками пил, — вставил Грязнов.

— Нет, Александр Борисович! Я был на задании! У родственников погибшего водителя Шатрова.

— А почему от тебя спиртным разит?

— Так поминки же! Оказывается, Шатрова сегодня хоронили.

— Хорошо устроился! — покачал головой Александр. — Специально, что ли, такой день для визита выбрал?

— Не, они мне сами назначили… Хотели, чтобы и я помянул.

— Больше некому, что ли? Садись давай. Отчитывайся. Раз уж на поминки попал, спецназ-то видел? Я имею в виду охрану.

— Не-е! Те на джипах приехали, деньжищ матери сунули, по рюмке хлопнули и отвалили. Когда я пришел, там только сын был с женой. Мать Шатрова спала уже. Я с этими двумя общался.

— Под протокол?