Реквием для свидетеля

— Не стоит, — обиделся Моцарт. — Нам в разные стороны. Понадобится кого-нибудь прооперировать — звоните. Не хотелось бы, чтобы это были вы.

— Спасибо, — распахнула она дверцу «пежо» и, кивнув ему на прощанье, укатила.

«Неприступных женщин не бывает. Зато бывают такие, которых не хочется брать приступом, — подытожил Моцарт результат этой встречи, но тут же пожалел фиктивную жену: — Пусть остается Алоизией. В конце концов, старшая Вебер тоже отказала Амадеусу — хоть в этом-то они похожи!»

Если бы реабилитированной в прозвище супруге все-таки случилось попасть к нему на стол, он несомненно включил бы для нее арию «Меня предчувствие тревожит», написанную для Анны Готлиб, — о тщетности любви и невозможности их совместного счастья.

Маленький «фольксваген-гольф» 1987 года выпуска уже отремонтировали — кирпичная краска, сменившая фиолетовую, оказалась ему вполне «к лицу»; новенькая фара на месте выковырянной хулиганами сверкала никелированным ободком; двигатель заводился с полуоборота.

Ремонт обошелся в пять сотен, но это нисколько не расстроило Моцарта: непредусмотренная сотня легко покрывалась из статьи расходов на продукты. Рассчитавшись с механиком, он выехал с площадки и покатил по Ленинскому проспекту в центр.

Тяжкий камень неоплаченных долгов свалился с его сердца, и Моцарт весело подумал, что, окажись ему опять пережить все, что он пережил в эти трое суток, он согласился бы не раздумывая. Остановившись у супермаркета, он закупил продуктов, выбирая все самое качественное и в таком количестве, чтобы не выходить на улицу еще три дня, после чего отправился к Вере в редакцию.

— Мадам! Если работа мешает жить, нужно бросать работу! — весело провозгласил с порога.

Она сидела в редакционной комнате одна и сосредоточенно тыкала пальцем в клавиши компьютера. Его появление удивило ее и обрадовало, но правила игры предусматривали демонстрацию озабоченности.

— Я тут, понимаешь, локти кусаю, — последовал выговор, — с ума схожу, а он сияет, как надраенный пятак!

Моцарт положил перед нею плитку ее любимой «Лакты» и ответил на поцелуй.

— То состояние, о котором ты говоришь, по части психиатров. Карета внизу, могу подбросить в Кащенко.

Шутливое «карета» на секунду вернуло его к посланию Графа. Он поймал себя на мысли, что раньше это понятие употреблял только в период своей работы на «скорой».

«…Я МОГ БЫ ДОСТАВИТЬ ВАС В СВОЕЙ КАРЕТЕ…»

— Через полчаса, любимый, — не отрываясь от экрана, принялась Вера за шоколад. — Посидишь?.. В восемь отдаю материал выпускающему — и вся твоя. Ой!.. У тебя все в порядке? — спохватилась она вдруг, напечатав строку, и подозрительно посмотрела на него поверх очков.

— Видишь — живой. И пациент недавний тоже.

— Откуда это тебе известно?

О деньгах Моцарт решил ничего не говорить, но письмо многозначительно извлек из кармана и протянул ей, справедливо полагая, что коль скоро он все равно посвятил ее в эту криминальную историю, то пусть и над ее головой больше не висит дамоклов меч угрозы.

— Что это?

— Свидетельство о присвоении мне титула графского лекаря.

Вера развернула лист и посмотрела на Моцарта.

— Не можешь без приколов? — улыбнулась. — Не очень порядочно по отношению к женщине, которая на ночь глядя мчалась в Дмитров с парой украденных у собственного отчима туфель. Предстоящий скандал я опускаю, чтобы не портить тебе неизвестно чем приподнятое настроение. Можешь объяснить в двух словах, что произошло? У меня цейтнот!

Моцарт уселся в вертящееся кресло напротив и с загадочной улыбкой на устах смотрел на Веру, откровенно любуясь ею. Каждая минута общения с молодой избранницей открывала в ней что-то новое, чего он раньше вообще не замечал в женщинах, потому что все его женщины до Веры были из другого времени. И такой вот, как сейчас — немножко заполошенной из-за горящего материала, деловой, в больших очках, с напускной строгостью учительницы, призывающей вдвое старшего любовника к серьезности, — он видел ее впервые; в компаниях и застольях, не говоря о постели, Вера была другой, там он чувствовал себя излишне опытным и не к месту мудрым, и ему — в силу натуры творческой, увлекающейся — хотелось хоть иногда побыть ведомым, доверить ей бразды правления в никак не организованном быту и любви.

— Видишь, у меня появился покровитель в криминальных кругах, — закурил Моцарт, на американский манер водрузив ноги на стол. — Теперь я могу пугать своих обидчиков графским патронажем.

— И из чего это следует? — отложила Вера лист и, бросив беспокойный взгляд на часы, продолжила работу.

— А тебе ни о чем не говорит его послание?

— Володя, полчаса! Включи кофеварку и полистай газеты. Меня после бессонной ночи всех похождений совершенно не хватает на твои ребусы.

Она была здесь, с ним, и одновременно ее не было нигде, разве только в ее репортаже, и мешать ей действительно не стоило, потому что переключиться она все равно не могла ни на какие другие проблемы, будь они хоть втрое важнее. Он подавил в себе минутный соблазн вот здесь, прямо сейчас, пока его Констанца озарена работой и еще не превратилась в безалаберную капризную девчонку, что происходило с нею всякий раз, как только она вставала из-за рабочего стола, предложить ей собрать вещи и навсегда поселиться у него.

Заполнив кофеварку водой, он включил ее в розетку и забрал с Вериного стола лист бумаги, на котором было написано графское послание.

Он оказался… чистым с обеих сторон.

— Извини, — обратился Моцарт к Вере, — а где это… письмо?

Она закончила предложение, перечитала.

— Господи, да какое письмо-то? Что ты все говоришь загадками? — на сей раз тон ее окрасился нескрываемым раздражением.

— Письмо, которое я тебе сейчас давал?

— Если ты этот листок называешь письмом, то он у тебя в руках.

Посмотрев на просвет, он убедился, что это тот самый лист — голубоватый, с водяными знаками, но текст… текст, написанный каллиграфом или, быть может, набранный на компьютере особым шрифтом, исчез. Позабыв о Вере, Моцарт приложил бумагу к оконному стеклу, но все попытки разглядеть следы черных чернил или перьевых царапин были тщетными. Ощутив на себе пристальный взгляд, он оглянулся.

— Володя, что-нибудь случилось?

Сейчас ему вовсе не хотелось ее вмешательства.

— Ничего, работай. Кофе где?

— В шкафу. Ты не заболел?

— Нет. Я просто пошутил.

— Ну и глупо, — пожала она плечами и отвернулась к экрану.

Засыпая кофе в резервуар, Моцарт обнаружил, что пальцы его — сильные и ловкие пальцы хирурга — дрожат и не слушаются, и ложечка звенит о край жестяной банки.

Первой была мысль о подмене листа. Но кто, когда и где мог это сделать? Когда он мыл полы на кухне или принимал ванну? Значит, у них есть ключ и теперь они могут входить в его жилище, когда им заблагорассудится?.. Но для этого нужно было знать, что хозяина в комнате нет, а значит, в квартире все-таки установлено какое-то устройство?.. Зачем понадобились манипуляции с письмом? Шутка? Запугивание? Просто игра на нервах, издевательство?..