Реквием в Брансвик-гарденс

– Вы сказали, что ее убили те, кому она доверяла, – напомнил он. – А от кого она могла ждать нападения, миссис Уикхэм?

– От истеблишмента, от предпочтения мужской силы и от ограничений свободы мысли, чувства и воображения, – ответила молодая вдова возмущенным тоном.

– Понятно.

– Нет, вы не понимаете этого! – возразила женщина. – Вы абсолютно ничего не понимаете!

Суперинтендант опустил руки в карманы:

– Ну, возможно, вы и правы. Если бы я боролся за эти идеи и был не мужчиной, а женщиной, то считал бы одного из высших церковных сановников опорой сторонников привилегий и сохранения текущего положения дел. В них я бы видел своих противников, даже своих врагов.

К лицу миссис Уикхэм прихлынула краска. Она открыла было рот, но промолчала.

– Итак, кого Юнити относила к числу своих врагов? – настойчивым тоном продолжил полицейский.

Его новая знакомая с трудом овладела собой: плечи ее застыли, а кулаки напряглись. Вопрос заставил ее собраться, и это было легче, чем горевать.

– Никого в этом доме, – ответила она. – Человек абсолютно честный и открытый, относящийся ко всем без страха и лжи, не станет ожидать подобного насилия, скрытого за лицом дружбы.

– Вижу, вы высоко ценили мисс Беллвуд, – заметил Питт. – Не можете ли вы рассказать мне о ней подробнее, чтобы я мог попытаться понять, что именно здесь произошло?

Трифена слегка смягчилась, и на лице ее отразилась явная ранимость и даже ощущение своего одиночества – в новом и жутком смысле.

– Юнити верила в прогресс, в движение общества к большей свободе для всех и каждого, – с гордостью произнесла она. – Для всех людей, но в особенности для тех, кто столетиями терпел угнетение, исполнял навязанные и нежеланные обязанности, не имел возможности учиться и расти, использовать имеющиеся у них таланты и возвышать их до великого искусства. – Она нахмурилась. – Вам известно, суперинтендант, сколько женщин, сочинявших музыку или рисовавших картины, были вынуждены публиковать или выставлять свои работы только под именем отца или брата?

Голос ее возвысился – гневная вспышка едва ли не душила Трифену. Ладони ее сжались в кулаки по бокам тела, руки чуть согнулись в локтях:

– Можете ли вы представить себе нечто худшее, чем когда ты создаешь великое произведение, вкладываешь собственные идеалы в это зримое воплощение своих мечтаний и оказываешься вынужденной представлять его как чье-то еще, чтобы удовлетворить тщеславие угнетателя? Это… это невыносимо! Это тирания, для которой не может быть никакого прощения!

Оспорить этого Томас не мог. В такой формулировке такая идея казалась чудовищной.

– Значит, она боролась за свободу художественного творчества? – спросил суперинтендант.

– O, не только за нее! – с жаром произнесла миссис Уикхэм. – Она боролась за любую свободу: за право человека быть собой, а не приноравливаться к старомодным представлениям других людей о том, какими им надлежит быть. А вы понимаете, каково это – быть одинокой в своей борьбе, по-настоящему одинокой? Изображать непонимание, чтобы угодить тщеславию тупиц, просто потому что их угораздило родиться принадлежащими к другому полу, чем ты сама? – Лицо молодой женщины исказила нетерпеливая гримаса. – Нет, конечно, вы не способны представить это! Вы же – мужчина, часть истеблишмента. Вы обладаете властью по праву рождения. Никто не сомневается в вас и не говорит вам, что вы по природе или по недостатку ума не способны достичь чего бы то ни было – даже делать собственные суждения и решать свою личную судьбу!

В обращенных к Питту круглых голубых глазах светилось презрение. Тонкие плечи его собеседницы застыли в надменной позе, кулаки по бокам тела оставались стиснутыми.

– Мой отец был егерем, а мать – прачкой, – ответил он, посмотрев ей в глаза. – И мне известно достаточно много о происхождении и положении светских людей. А кроме того, мне знакомы холод и голод. А вам, миссис Уикхэм?

Трифена покраснела.

– Ну, я… я… говорю не об… этом, – проговорила она, запинаясь. – Я говорю об интеллектуальной свободе. Это… куда более важная вещь.

– Более важная, когда ты находишься в тепле и покое и к тому же сыт, – ответил полицейский с едва ли не более сильным чувством. – Существует куда больше сражений, в которых стоит участвовать, помимо веры мисс Беллвуд в равенство интеллектуальных возможностей и признания.

– Хорошо… – Честность явно сражалась в душе молодой женщины с горем и гневом. Честность и победила, хотя и ненадолго. – Хорошо, наверно, вы правы. Я вовсе не хотела сказать иного. Вы спрашивали меня о Юнити. Она оспаривала жесткие установления общества и Церкви, она разоблачала ханжей и трусов, лишенных духовной чести или отваги, позволяющей думать самостоятельно.

– И ваш отец относится к последней категории людей?

Миссис Уикхэм задрала подбородок:

– Да… да, конечно.

Она не обращала внимания на проявленное им неодобрение к выказанному ею опустошительному пылу и продолжала:

– Если вы хотите знать истину, то вот она: он – нравственный трус и интеллектуальный ретроград. Подобно большинству ученых, он боится новых идей, ставящих под сомнение то, чему его учили. Юнити была полна нового восприятия, понять которое моему отцу мешала собственная ограниченность, да он и не пытался этого сделать. В любом случае он не обладал нужным воображением. Он понимал, что проигрывает ей, и потому пытался одолеть ее силой, перекричать, запугать. Естественно, в переносном смысле. Вы понимаете это?

– Я слышал, что сегодня утром сцена была достаточно откровенной, – заметил Томас.

Глаза Трифены вдруг наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, пытаясь прогнать их, но не сумела этого сделать. Слезы покатились по щекам молодой женщины, и она сделалась похожей на сердитого и испуганного ребенка.

Питт подумал, что эта особа вызывает в нем симпатию, хотя одновременно и раздражает его.

– Не сомневаюсь в том, что такие люди, как мисс Беллвуд, достаточно редки, – проговорил он, воспринимая этот факт скорее с юмором и благодарностью, в отличие от его собеседницы.

– Редки! – с пылом согласилась она. – Вы должны добиться справедливости, суперинтендант… вне зависимости от того, что она будет означать и кто станет на вашем пути. Вы должны это сделать! Не бойтесь никого. Юнити не боялась. И она заслуживает мстителя, не знающего трусости. Вы не должны допустить, чтобы привилегии и предрассудки помешали вам… Чтобы не помешала даже жалость к кому бы то ни было. – Голос ее наполняла сила чувства. – Если о людях можно забыть только потому, что они мертвы, если мы не ощущаем своего долга перед ними, потому что они не в состоянии потребовать его от нас, – тогда грош нам цена. – Трифена резко взмахнула рукой. – И всей цивилизации тоже! Прошлое не имеет значения, a будущее подобным же образом забудет нас. Но вы это уже заслужите. Способны ли вы, суперинтендант Питт, исполнить свою роль в истории? – потребовала она ответа. – Соответствуете ли вы ей?

– Я целиком и полностью стремлюсь к этой цели, миссис Уикхэм, потому что такова моя работа, вне зависимости от того, нравятся мне или нет ее результаты, – проговорил полицейский, стараясь сохранить на лице максимально искреннее выражение. При всей словесной патетике эта женщина напоминала ему собственную девятилетнюю дочь Джемайму, предпочитавшую подобные благородные крайности, чувства которой было чрезвычайно легко ранить – в том случае, если ей казалось, что над нею смеются.

Трифена пристально посмотрела на него.