Реквием. Умирать — в крайнем случае

— А зачем было посылать его туда, к тем типам?

— Они действовали против нашей страны. Кому-то надо было пойти и обезвредить их — Любо, мне или кому-то другому...

— Однако ты вернулся, правда? А Любо остался...

Так в общих чертах прошла наша первая встреча. Что касается второй, которая должна была состояться два года спустя, то она вообще не состоялась. Однажды зимним вечером я увидел с улицы, что в квартире на втором этаже горит свет, тут же поднялся по лестнице и позвонил, но мне не открыли — вероятно, посмотрели в глазок и установили, кто пришел. Я позвонил еще раз-другой и удалился. Когда вышел на улицу и снова посмотрел вверх, окна уже не светились.

И вот мне предстоит третий визит. Звоню. Тишина. Затем изнутри доносятся неясный шум и какой-то тревожный говор, потом снова тишина, затем опять шум, теперь уже в самом тамбуре. Должно быть, заглядывают в глазок, хотя нет, дверь внезапно открывается, и на пороге вырастает стройный юноша с красивым, немного нахмуренным лицом. Удивительно знакомое и в то же время совсем чужое лицо. Оно ужасно напоминает мне Любо и так не похоже на него.

— Что вам угодно?

— Я бы хотел видеть товарища Ангелову. Я друг вашего покойного отца.

— Очень жаль, но мама больна.

Может быть, Мария в самом деле нездорова, потому что даже мой нос курильщика улавливает в воздухе застоявшийся запах валерьянки и вообще аптеки. Обстановка в прихожей изменилась до неузнаваемости — к худшему, я хочу сказать. Батистовые шторы на окнах стали серыми от пыли, книги лежат на столе вперемешку с грязной посудой, в углу валяется обувь, на диван брошен поношенный дамский халат, на полу мусор, стены в грязных пятнах — все говорит о том, что тут давно бытует мерзость запустения.

— Я же сказал, что нам сейчас не до гостей... — снова бормочет парень. — Мне просто неудобно принимать вас в такой обстановке... Но раз уж вы пришли...

Мало сказать пришел, я уже уселся на своем любимом месте, в углу, между радиоприемником и фикусом, чьи листья, как и все вокруг, остро нуждаются в мокрой тряпке.

— Не стесняйся, мой мальчик, — говорю я, делая вид, что никакого беспорядка не заметил. — Я закоренелый холостяк, и, если в доме немного не прибрано, это на меня не производит особого впечатления.

Несколько успокоенный моей непринужденностью, юноша садится на край кушетки и ждет, пока я сообщу о цели своего визита. Он до сих пор не догадался спросить, как меня зовут, вероятно догадываясь, кто я такой, тем не менее я все же рискнул представиться.

— Ты, должно быть, меня не помнишь, потому что, когда я тебя видел в последний раз, ты был вот такой бутуз, но, может быть, что-нибудь слышал обо мне. Я Эмиль.

— Слышал, конечно, — отвечает парень.

Он как-то вяло^кивает головой. И в его взгляде, явно избегающем меня, также сказывается какая-то вялость. И в выражении этого красивого, немного бледного лица видна то ли апатия, то ли рассеянность, то ли обычная усталость.

— Может быть, это тебя не интересует, но в то время, когда твой отец узнал о твоем рождении, мы были с ним вместе там, в горах, на границе.

Любопытное совпадение.

— Я отлично понимаю, что тебе это нисколько не любопытно, однако я обязан рассказать все, чтобы тебе было яснее то, что будет потом.

Парень покорно склоняет голову, давая понять, что он готов до конца вытерпеть речевые симптомы моего склероза.

— Той самой ночью нам предстояло драться с бандитами, стреляться с ними почти в упор по принципу «ты или я», а когда на рассвете все улеглось, знаешь, что сказал мне твой отец?

Юноша продолжал сидеть все с тем же безучастным видом, склонив голову.

— «А я уже подумал, что мне хана. В эту ночь, Эмиль, я снова испытал страх. Испугался, что малый останется сиротой». И много лет спустя, когда враг подло нанес твоему отцу удар в спину, мне довелось быть с ним и в его последний час...

Это мое почти торжественное вступление неожиданно повисает в воздухе, потому что в следующее мгновение из соседней комнаты доносится какой-то шум, затем слышится возглас «Боян!» --и парень опрометью кидается туда, захлопывая за собой дверь.

Паренек снова появляется в прихожей, но и теперь, как и в первый раз, торопится закрыть за собой дверь.

— Видите, в какое положение вы меня... — говорит он с раздражением. — Сели тут, и мать не может пройти...

— Я ухожу, - - говорю в ответ.
– - Давай выйдем вместе.

— Куда мы пойдем? — вздрагивает Боян.

— Пойдем выпьем по чашке кофе...

— Не могу. Не оставлю же я мать одну, — возражает парень.

— Мы ненадолго, на каких-нибудь пятнадцать—двадцать минут.

— Я же вам сказал: не могу! — упрямо твердит молодой человек.

— Вот что, мой мальчик, — говорю я с той мягкостью, которая не сулит ничего хорошего. — Я пришел сюда не ради того, чтобы делиться с тобой старыми воспоминаниями, а ради чего-то более важного. Настолько важного, что разговор этот так или иначе должен состояться. И притом сегодня же.

— Так скоро? — вскидывает брови Боян.

— Чем скорее, тем лучше для тебя.

— Только, ради Бога, не надо обо мне заботиться.

— Я не о тебе забочусь. Я думаю о твоем отце.

Он окидывает меня беглым взглядом и отвечает с таким усталым выражением, словно все его упорство вдруг иссякло и осталась одна апатия:

— Ясно, это уж как водится: мертвые куда важнее живых... Ладно, подождите меня внизу...

Минут через пять я уже шагаю по бульвару Дондуко-ва в обратном направлении, а справа от меня этот несговорчивый паренек.

— Куда же мы пойдем пить кофе? — машинально справляется молодой человек.

— Туда, где кофе не пахнет хозяйственным мылом и где разрешено курить.

— Вот так условия, — безучастно роняет Боян. — Такое возможно только в «Софии».

«А «Ялта» чем хуже?» — так и подмывает меня спросить, но, проглотив эту реплику, я охотно соглашаюсь:

— Чудесно. Пусть будет «София».

Каким-то чудом нам сразу удалось найти свободный столик у самого входа и сравнительно быстро получить то, что было заказано, — двойной кофе для меня и виски для Бояна. Паренек не производит впечатления заправского пьяницы. Он добавил к содержимому бокала почти полстакана содовой и лишь изредка отпивал по маленькому глотку, словно старался продлить удовольствие и не вводить меня в лишние расходы.