Реквием

Чувства, какие Уилл испытывал, возвращаясь на родину в окружении людей своей крови, не поддавались описанию. Большую часть последнего года он провел в размышлениях о своей жизни, полагая, будто она подошла к концу. И вот сейчас начал ощущать, что жизнь в определенном смысле только начинается, что он получил дар прямо из Божьих рук. Но дар очень хрупкий, и он осторожно покачивал его в руках, страшась разбить. Дэвид уверял, что его встретят с радостью, но он не осмеливался спросить племянника, откуда взялась такая уверенность, и, когда они наконец выбрались из леса и перед ними раскинулись темные морские воды, заполняющие собой весь горизонт, его начали одолевать сомнения.

Сыновья Джона Кемпбелла уверенно показывали путь. Сильный промозглый ветер заставлял глаза слезиться и срывал с голов капюшоны. Внизу море билось о скалы, извергая огромные хлопья пены. Лучи закатного солнца осветили гряду островов с проплывающими в небе низкими серыми облаками. Некоторые островки лепились близко друг к другу, другие располагались в отдалении. И наконец, слева открылась маленькая деревня, притулившаяся у окруженной скалами естественной бухты. На поросшем травой отвесном берегу вокруг часовни сгрудились около десятка домов. Из труб поднимались струйки дыма, в стойлах мычали коровы.

Сыновья Джона пустили коней по обсаженной кустарником крутой дорожке. Она вела к небольшому плато наверху, где расположился обнесенный стенами большой каменный дом с коричневой вересковой крышей, за которым виднелись дворовые постройки: амбар, конюшня и загон для скота. Это напомнило Уиллу старое имение его родителей. Когда они подъехали ближе, стал виден мерцающий в окнах свет. Неожиданно передняя дверь распахнулась, и оттуда вырвалась шумная ватага детей. Сыновья Джона натянули поводья. За детьми появились взрослые. До путников ветер донес их радостные возгласы. Увидев бегущую к нему женщину, Уилл спрыгнул с седла — Изенда! В ее песочных волосах блестела седина, но раскрасневшееся лицо по-прежнему оставалось молодым и прекрасным. Следом из дому вышла Кристин. Отбросив с глаз прядь своих дивных рыжих волос, она нашла его глазами и остановилась. Затем появился Саймон и, увидев Уилла, озарился широкой улыбкой. За Саймоном вышла старая седая женщина. У него внутри защемило, — так она была похожа на его мать. Ида плохо видела и двигалась с трудом, и ей помогала симпатичная молодая женщина, в которой Уилл с удивлением узнал свою племянницу Элис. Там были еще и другие, кого он не знал. Они что-то кричали и спешили взять поводья их коней. Его глаза метались по незнакомым лицам. Затем он увидел ее.

Она гналась за плотненьким карапузом, бежавшим за возбужденными детьми. Наконец сгребла его в охапку и запечатлела на розовой щеке поцелуй. Уилл восхитился, как поправилась его дочь, какой выглядит здоровой и свежей. Все это промелькнуло перед ним в течение нескольких секунд, а затем Изенда бросилась в нему с объятиями, другой рукой схватив Дэвида, плача и целуя их обоих. И все страхи Уилла улетучились.

Остров Сите, Париж 21 декабря 1308 года от Р.Х.

Гийом де Ногаре зевнул, направляя коня через Большой мост на остров. К ночи подморозило, и от холода не спасал даже меховой плащ. На берегах реки под лунным светом искрился иней. Сопровождавшие его два королевских гвардейца чуть отстали, перебрасываясь словами с городскими стражниками.

Миновал еще один хлопотный день метаний между прицепторием и Лувром. Сегодня допросы закончились удачно — двое тамплиеров околели. Хорошо. В другие дни вообще ничего нельзя было добыть, несмотря на усилия. После папского запрета сожжений на костре ход ликвидации Темпла опять замедлился. А Филипп злился, торопил.

Тяжело переживая освобождение Кемпбелла, Ногаре провел еще две казни тамплиеров, хотя уже не выезжая из Лувра. Но до папы каким-то образом донеслась весть, что всех отрекшихся от признаний рыцарей послали на костер. Климент пригрозил остановить работу инквизиторов. Филипп и Ногаре яростно протестовали. Утверждали, будто действуют по закону, предписывающему доминиканцам сжигать нераскаявшихся еретиков на костре. Однако папа оставался непоколебим, и в конце концов им пришлось вернуться к пыткам.

Из сержантов и слуг редко кто выдерживал два допроса. Большинство из них никогда не бывали в битвах и не держали в руках меч. Они не были готовы к физическим испытаниям, как рыцари. К тому же многие из них были либо слишком молодые, либо пожилые. И те и другие, попав в пыточную камеру, где их вынуждали обвинять рыцарей в преступлениях из списка Ногаре, быстро умирали. Что, впрочем, было к лучшему, ибо их в любом случае ожидало пожизненное заточение. Все они умоляли дать им отпущение грехов, но еретикам соборование не позволялось. Их хоронили на неосвященной земле в наспех вырытых ямах, сваливая в кучу как мусор. Вот так постепенно, месяц за месяцем, расставались с жизнью пятнадцать тысяч тамплиеров по всей Франции. Но старейшины тамплиеров, командоры и закаленные в битвах рыцари повторно отреклись от признаний, вырванных на дыбе и пытке сдавливанием. Они сидели у короля как кость в горле.

Ногаре напрягал свой изощренный ум законника, пытаясь придумать способ вынудить Климента распустить орден и передать его богатства Филиппу. Трудность состояла в том, что король не хотел идти в Крестовый поход, пока Климент не объявит приговор Темплу, а папа упрямо настаивал на законном дознании. К тому же папа в последнее время часто болел, что дополнительно замедляло ход дела. Сейчас репутация Ногаре была поставлена на карту. Это он подкинул королю мысль расправиться с Темплом и приложил много усилий для ее осуществления. Но дело слишком затянулось. Теперь Филипп постоянно упрекал министра, что он упустил Кемпбелла и до сих пор не отыскал казну парижского прицептория. Ногаре обещал королю лично возглавить миссию в Шотландию для поисков казны и уничтожения оставшихся на свободе рыцарей, вместе с Роуз и ее ребенком, когда папа распустит Темпл. Филипп угрюмо кивал. Напоминание о том, что у него где-то растет незаконнорожденный ребенок, его раздражало.

Услышав свое имя, Ногаре отвлекся от размышлений. Вначале он подумал, будто его позвал кто-то из гвардейцев, но они оба замедлили ход коней, вглядываясь в узкую боковую улицу, ведущую к Нотр-Даму.

— В чем дело? — спросил он. — Кто меня звал?

— Кто-то оттуда, министр, — ответил гвардеец, хмуро уставившись в темноту.

Ногаре последовал за его взглядом и увидел направляющегося к ним человека.

— Остановись, — крикнул гвардеец, выхватывая меч, — и скажи, какое у тебя дело!

Когда человек приблизился, Ногаре перевел дух.

— Колонна, — пробормотал он, делая жест гвардейцу опустить меч. — Откуда ты здесь?

— Есть разговор.

Ногаре глянул на возвышающиеся впереди дворцовые башни.

— Отложим на завтра. Я спешу с докладом к королю Филиппу.

— Разговор касается папы Климента. Уверен, тебе это будет интересно.

Ногаре колебался, но любопытство взяло верх.

— Хорошо. — Он спрыгнул с седла.

— Только не при них, — бросил Скьяра, увидев, что гвардейцы собрались спешиться. — Я хочу говорить с тобой с глазу на глаз.

Ногаре кивнул гвардейцам, приказывая тем дожидаться, и двинулся за Скьярой во мрак улицы, обходя кучи вонючего мусора и вздрагивая, когда дорогу перебегали крысы.

— Ну давай выкладывай, что там у тебя.

Но Скьяра продолжал идти молча, пока улица не повернула направо и в лунном свете не блеснули двойные башни Нотр-Дама. Здесь он наконец остановился.