Религия для атеистов
Шрифт:
Такое едва ли ждет университетских лекторов. Помещенная в раку нижняя челюсть святого Антония Падуанского. Базилика Святого Антония, Падуя (1350).
Так что представляется маловероятным, чтобы хоть какого-нибудь современного университетского лектора после смерти положили на операционный стол, вскрыли горло, вырезали гортань, язык и нижнюю челюсть, поместили в золотую раку, украшенную драгоценными камнями, и выставили в храме, воздвигнутом в память о его ораторском даровании. А ведь именно так поступили с Антонием из Падуи, монахом-францисканцем тринадцатого столетия, причисленным к лику святых за удивительный талант и запас жизненной энергии, которые он тратил без остатка на публичные выступления. Весь его голосовой аппарат выставлен на всеобщее обозрение в базилике его родного города и до сих пор притягивает паломников со всех концов христианского мира. Согласно преданию Антоний за свою жизнь прочитал десять тысяч проповедей и мог растопить сердца самых закоренелых грешников. По тому же преданию,
Святой Антоний лишь один из примеров давней и скромной традиции христианского ораторского искусства. Проповеди Джона Донна, якобинского поэта и настоятеля собора Святого Павла, были не менее убедительны, на удивление ясно он с легкостью доводил до слушателей самые сложные идеи. Предполагая, что на его проповеди кто-то может и заскучать, Донн каждые несколько абзацев суммировал свои мысли во фразах, составленных так, чтобы они отпечатывались в забывчивых головах слушателей («Возраст – это болезнь, юность – это засада»). Как и все авторы афоризмов по необходимости, он изящно сводил противоположности («Если забрать естественный страх, с ним вместе уйдет и истинная любовь»), у него исполненные лирической сентиментальности, которая помогала ему парить среди редко используемых прилагательных, чтобы потом поразить паству афоризмом доморощенной простоты («Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол; он звонит и по тебе»). Обращаясь к своим слушателям, он не позволял и намека на педантичность школьного учителя. И те еще сильнее ощущали истинность его идей, потому что слышали их из уст проповедника, который был таким же несовершенным, как и они сами («Я падаю на колени в своей келье, и молюсь, и призываю Бога и его ангелов, а когда они являются, я пренебрегаю Богом и ангелами, отвлекаюсь на жужжание мухи, на грохот проезжающей кареты, на скрип двери»).
Святой Антоний проповедует карпу. Иллюстрированный манускрипт XVI столетия.
В последнее время христианская ораторская традиция получила дальнейшее развитие у негритянских проповедников, особенно у пятидесятников и баптистов. В церквях по всей территории Соединенных Штатов воскресная проповедь – не повод посидеть, косясь на часы, в то время как священнослужитель на кафедре бесстрастно разбирает по косточкам притчу о добром самаритянине. Вместо этого от верующих ждут, чтобы они открыли сердца, взяли за руки соседей, в нужных местах кричали: «Теперь все хорошо» или «Аминь, проповедник», позволяли Святому Духу войти в их души и, наконец, в экстазе разражались очищающими рыданиями. На сцене проповедник раздувает огонь энтузиазма паствы посредством обращений и ответов, постоянно спрашивая гипнотизирующим тоном, отталкиваясь от Библии короля Иакова: «Вы скажете «аминь»? Я говорю, вы скажете «аминь»?»
Какой бы яркой ни казалась проповедь, она обретает дополнительную мощь, когда произносится перед пятью сотнями людей, в унисон восклицающих после каждого тезиса:
– …благодарю Тебя, Иисус.
– …благодарю Тебя, Спаситель.
– …благодарю Тебя, Христос.
– …благодарю тебя, Господи.
Может лекция о творчестве Уолта Уитмена так трогать сердца?
Нет практически никакой возможности устоять перед теологическим доводом, который слетает, как этот, со сцены баптистской церкви Нового видения в Ноксвилле, штат Теннесси.
– Никто из нас сегодня не в тюрьме.
(«Аминь, теперь все хорошо, аминь, проповедник», – говорят прихожане.)
– Бог милосерден.
(«Аминь».)
– Поэтому, братья и сестры, мы никогда не должны быть в тюрьме нашего разума.
(«Аминь, проповедник».)
– Вы слышите меня, братья и сестры?
(«Аминь, аминь, аминь».)
Едва ли контраст с типичной лекцией по гуманитарным дисциплинам может быть более разительным. И напрасно. Какой цели служит академическая сухость? Насколько впечатляющим воспринимался бы смысл эссе Монтегю, если бы хор из ста человек выражал одобрение каждому предложению! Насколько дольше философские истины Руссо оставались бы в нашем сознании, если бы они подавались на манер обращений и ответов! Светское образование никогда не реализует свой потенциал полностью, пока лекторов-гуманитариев не отправят на практику к негритянским проповедникам-пятидесятникам. Только тогда наши застенчивые педагоги смогут стряхнуть бремя самоограничения, рассказывая студентам о Китсе или Адаме Смите, не сдерживая себя ложными понятиями о приличиях, и всколыхнуть сонную аудиторию. «Вы слышите меня? Я говорю, вы слышите меня?» И студенты, уже на грани слез, упадут на колени, позволив некоторым из наиболее важных в этом мире идей войти в души и трансформировать их.
Помимо красноречия, с которым следует доносить идеи, их необходимо постоянно повторять. Три, пять, десять раз на дню нам необходимо насильно напоминать об истинах, которые мы любим, но в ином случае никак не можем держаться за них. Прочитанное в девять утра мы забывает к ленчу, а к сумеркам нам уже надо это перечитать. Нашей внутренней жизни необходимо придать структуру и укрепить наши лучшие мысли, чтобы противостоять нашей привычке отвлекаться и забывать.
У религии хватило мудрости, чтобы составить подробные календари и расписания, организующие жизнь верующих, не оставляющие ни месяца, ни даже дня без того, чтобы они не получили тщательно отмеренную дозу идей. Эти календари и расписания очень подробно растолковывают верующим, что надо читать, петь или делать чуть ли не в каждую минуту. Религиозный распорядок дня представляется и возвышенно одержимым,
и умиротворяюще подробным одновременно. Книга общей молитвы, к примеру, определяет, что ее читатели должны собраться в шесть тридцать вечера двадцать шестого воскресенья от начала года после Троицы и среди зажженных свечей, отбрасывающих тени на стены церкви, послушать текст из второй главы второканонической книги Варуха, точно так же, как 25 января они должны всегда думать об обращении святого Павла, а утром 2 июля размышлять о явлении Пресвятой Девы Марии и усваивать нравственные уроки третьей главы Книги Иова. Расписания очень важны для католиков, которым предлагается молиться не реже семи раз в день. Каждый вечер, в десять часов, они должны, сверившись с совестью, прочитать псалом, объявить «In manus tuas, Domini» («В твои руки, Господи)», пропеть «Nunc dimittis…» (Песнь Симеона Богоприимца) из второй главы Евангелия от Луки и завершить ангельским приветствием Богоматери («Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей»).И наоборот, насколько свободными оставляет нас мирское общество. Оно ожидает, что мы самостоятельно найдем путь к идеям, которые важны для нас, и дает нам выходные дни для потребления информации и отдыха. Как и наука, мирское общество привечает открытия. Повторение ассоциирует с наказанием, предлагая нам бесконечный поток новой информации, и, таким образом, побуждает забыть все.
К примеру, мы соблазнились пойти в кинотеатр, чтобы посмотреть новый фильм, который вызывает у нас массу эмоций, где-то печалит, но где-то и радует. Выходя из кинотеатра, мы даем себе слово пересмотреть нашу жизнь в свете увиденного на экране, отказаться от упадочнических настроений и поспешности. Но уже к следующему вечеру, после целого дня встреч и огорчений, наши впечатления от фильма почти выветрились у нас из головы, как и многое другое, что произвело на нас впечатление, но очень скоро забылось: развалины Эфеса, вид с горы Синай, поэтические чтения в Эдинбурге, чувства, которые мы испытывали, прочитав повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича». В конце концов, во всех современных художниках есть что-то от поваров: плоды их трудов, возможно, не меняются, но реакция на них тех, кто эти плоды потребляет, – обязательно. Мы уважаем власть культуры, но редко признаем, с какой поразительной легкостью забываем ее конкретные памятники. Перевернув последнюю страницу шедевра, через каких-нибудь три месяца мы с трудом можем вспомнить какой-нибудь эпизод или фразу из него.
Мы не помним того, что не перечитываем. Католическое расписание чтения священных текстов.
Наши любимые светские книги не подсказывают нам, насколько неадекватно прочитать их только один раз. Они не связаны с определенными днями в году, когда нам следует в них заглянуть, как случается со святыми книгами, обычно в окружении еще пары сотен человек и под звуки органа. Сомнительно, что в рассказах Чехова мудрости меньше, чем в Евангелии, но сборников его рассказов не найти в календарях, напоминающих читателям, что пора в них заглянуть. Мы рискуем, что на нас навесят ярлык эксцентричного человека, если попытаемся составлять литургии из произведений светских авторов. В лучшем случае, мы подчеркиваем фразы, которые больше всего нас восхитили и которые, возможно, мы когда-нибудь пробежим глазами, ожидая прибытия такси.
У верующих таких проблем нет. Для иудеев ритуал чтения вслух Пятикнижия Моисеева, по две главы за раз, по понедельникам и четвергам, составляет сердцевину их религии со времен вавилонского пленения в 537 году до Рождества Христова. Двадцать второй день еврейского месяца тишрей, праздник Симхат Тора, знаменует завершение одного цикла чтения Книг и начало следующего, причем последняя глава Второзакония и первая глава Бытия прочитываются одна за другой. Прихожанин, которому выпадает честь читать стихи 1—12 главы 34 Второзакония, причудливо именуется Хатан Тора («жених Торы»), тогда как тот, кто читает первую главу Бытия, именуется Хатан Берешит («жених Бытия»). Мы, представители секулярного мира, возможно, думаем, что любим книги, но как жалко выглядит наше пристрастие к ним на фоне двух женихов, которые семь раз обходят синагогу, радостно умоляя Бога: «Hoshiah ua» («Прими нас»), а остальные в это время размахивают флагами, целуют друг друга и одаривают сладостями присутствующих детей. Как жаль, что, закрывая «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, члены нашего общества не задумывается над тем, что неплохо бы пойти дальше и выбрать жениха «По направлению к Свану» (Chatan bereshit shel betzad shel Swann).
Мирская жизнь, разумеется, знакома и с календарями, и с расписаниями. Мы вовсю используем их на работе и понимаем их достоинства, если речь идет о напоминании о встрече за ленчем, прогнозе изменения ликвидности и последнем сроке уплаты налогов. Но почему-то почувствуем ущемление нашей свободы, если нам будут напоминать о необходимости перечитать Уолта Уитмена или Марка Аврелия. Безмерно тронутые «Листьями травы» или «Размышлениями», мы отрицаем, что может возникнуть такая необходимость, хотя, возможно, эти книги могли бы оказать более заметное влияние на нашу жизнь, если бы мы постоянно к ним обращались. Нас больше тревожат потенциально угнетающие эффекты от необходимости внимать идеям строго по расписанию, чем опасность напрочь их забыть.
И мы их забываем. Современный мир переполнен стимуляторами, но нет среди них более настойчивого, чем поток, как уже понятно, новостей. Он занимает в мирском мире примерно столь же важное положение, что и календарь литургий в религиозном, его главные сообщения повторяют канонические часы со сверхъестественной точностью: заутреня трансформировалась в новостной выпуск за завтраком, вечеря – в вечерний.
Престиж новостей основан на невысказанном предположении, что наши жизни вечно балансируют на грани критических изменений, спасибо двум движущим силам современной истории: политике и научно-техническому прогрессу. А потому землю надо опутать оптико-волоконными кабелями, в залах ожидания аэропортов во множестве установить мониторы, а общественные площади городов заполнить бегущими строками с текущими ценами акций.