Религия

Кроме этой женщины, больше ничего красивого в лачуге не было. На самом деле это были две лачуги, превратившихся в одиночную большую комнату, поскольку крыша и часть стены, которая когда-то разделяла их, теперь разрушились. Внутри оказалось с дюжину человек, укрывающихся здесь, как предположил Тангейзер, от солнца. Несколько черноглазых детей хлопали мух, садящихся им на щеки. Три коренастых смуглых человека поднялись с соломенной подстилки в задней части первой комнаты, поглядывая на свои мечи, прислоненные к стене. У одного из них рука была отрезана по локоть. Это оказался друг Орланду, Томазо. Он смутился, но ничего не сказал. В нише в обломке стены перед маленькой, вырезанной из камня фигуркой Девы Марии горела лампадка. Дальняя комната гудела от летающих громадными тучами мух, которые облепляли пятерых тяжелораненых, лежащих ничком на соломенных тюфяках. Две женщины стояли на коленях рядом с ними, обмахивая раненых сплетенными из соломы опахалами; они обернулись через плечо посмотреть на пришедших. Твердое намерение Тангейзера проявить суровость тут же поколебалось.

Он покосился на Борса.

— А об этом ты знал? — спросил он.

— Я же говорил тебе, что мы больше не увидим твоих товаров.

— Так ты должен был меня отговорить.

Появился, словно из ниоткуда, Гуллу Кейки. Похожие на бусины глаза над крючковатым носом смотрели настороженно. Он протянул костлявую руку, и Тангейзер пожал ее.

— Добро пожаловать, — произнес Кейки по-итальянски. — Вы оказали нам честь, посетив наш дом.

Тангейзер потоптался на месте.

— Это твои дети? — спросил он.

— Дети, внуки, племянники.

Тангейзер дружелюбно, как он понадеялся, улыбнулся двум самым маленьким. Напряг мозги, чтобы сказать что-нибудь подходящее к случаю.

— Красивые дети. Да благословит вас Господь.

Гуллу Кейки кивнул, все еще настороженно. Одна маленькая девочка спросила его о чем-то по-мальтийски. Кейки ответил ей, указав на Тангейзера, девочка спросила что-то еще, получила в ответ утвердительный кивок, после чего все дети удивленно и радостно засмеялись. Женщины тоже улыбнулись, но только не трое воинов. Кейки посмотрел на Тангейзера и заметил его любопытство.

— Она спросила, кто ты, и я сказал, что ты тот человек, которого я привел из Мдины, — пояснил Кейки. — Тогда она спросила, тебя ли я перетащил через гору Сальваторе на себе.

Тут Борс загоготал, присоединяясь к разрастающемуся веселью.

— Он нес только мое ружье и сумки, больше ничего, — уточнил Тангейзер.

— Ему пришлось тащить твое ружье? — переспросил Борс.

Он снова разразился хохотом, что вызвало новую волну смешков, к которой теперь присоединились и мужчины у стены. Тангейзер посмотрел на Кейки, который тоже позволил себе улыбнуться. На самом деле на месте Кейки Тангейзер тоже счел бы, что кусок опиума — вполне справедливая плата за доставку его домой. Его решительные намерения поколебались еще больше. Но целых три фунта? Он снова пошел в наступление.

— Именно по этому поводу мы и пришли к тебе, — сказал Тангейзер. — До меня дошли слухи, что ты продаешь мой опиум.

Смех как-то неловко оборвался, во всяком случае со стороны взрослых.

— Я продал немного рыцарям, — сказал Кейки, нисколько не смущаясь.

— Трех фунтов хватит, чтобы одурманить весь орден на целую неделю.

— А их было три? — Гуллу пожал плечами. — Остальное ушло для своих — моей семье, друзьям.

Тангейзер посмотрел на страдальцев в задней комнате.

— Если очень нужно, — сказал Кейки, — могу продать немного и тебе.

Что бы ни собирался ответить Тангейзер этому наглецу, он передумал, когда Борс поставил на пол корзинку, чтобы хлопнуть его по спине и снова грубо загоготать.

— Ну, что я тебе говорил, Матиас? Этот человек настоящий король воров.

Тангейзер понял, что проиграл. Он искал достойный выход из положения.

— Это верно, — произнес он, обращаясь к Гуллу Кейки, — что я не смог бы перебраться через гору в одиночку.

Он проигнорировал хмыканье Борса и жестом попросил Гуллу перевести, тот перевел; дети слушали с почтением, глядя на обоих мужчин, разительно отличающихся своими размерами и пропорциями.

— Потому что я тяжело болел, на самом деле едва не умер, и был совершенно ослаблен лихорадкой, — продолжал Тангейзер, как он надеялся, с проникновенной серьезностью.

Он подождал, пока Кейки сообщит об этом всем остальным, но старый мальтийский контрабандист только слегка улыбнулся, кивнул головой и ничего не сказал. Дети зачарованно смотрели на Тангейзера карими глазами, будто бы он был добродушным великаном, явившимся в ответ на их мольбы. Тангейзер кашлянул.

— Так вот, — произнес он, — чтобы отблагодарить тебя за помощь, я и пришел сегодня и принес в знак признательности эти скромные подарки.

Он шагнул, поднял корзину с богатствами и протянул, отчего Борс застыл с разинутым ртом, молодой женщине. Она засомневалась и взглянула на Кейки. Тот кивнул, и она приняла корзину, опустившись в грациозном реверансе. Тангейзер посмотрел на Борса, веселье которого мигом улетучилось, похлопал его по спине и засмеялся сам.

— Ну что ты, Борс, рыцари держат этих людей на одних только морских галетах и соленой рыбе. Кстати, кажется, у тебя в мешке что-то звякало? Отдай это твоему королю воров.

Бросив хмурый взгляд на Тангейзера, улыбнувшись и поклонившись женщине, Борс так и сделал. Кейки поглядел на Тангейзера. Он слишком огрубел душой, чтобы растрогаться, был слишком умудрен жизнью, чтобы не понимать — эта встреча могла бы закончиться гораздо хуже, — но он склонил голову в знак признательности, давая понять, что, как бы то ни было, он все понял. Мальтиец опустил на пол мешок, и в нем в самом деле что-то звякнуло.

— Нам пора, у нас спешные дела, — сказал Тангейзер. Он поклонился симпатичной девочке. — С вашего позволения, мы откланяемся.

— Останьтесь, — сказал Кейки. — Устроим праздник, и вы должны поучаствовать в нем.

Тангейзер заглянул ему в глаза и понял, что между ними только что было заключено воровское соглашение. Подобные союзы гораздо дороже золота. Даже дороже опиума.

— Мы выпьем бренди за ваше здоровье и побеседуем, — согласился Тангейзер. — Но предупреждаю, когда в трапезе участвует Борс, остальным достаются сущие крохи.

Кейки засмеялся. Борс вспыхнул. Тангейзер указал на детей, которые наблюдали за всеми этими переменами с изумлением.

— Окажи Борсу услугу, переведи им, пожалуйста.

* * *

В такие сложные времена, когда все оказались брошенными на произвол судьбы, радость от мелочей многократно увеличивалась; по этой причине Тангейзер возобновил традицию принимать по утрам ванну, отмокая в большой бочке на задах обержа. За время его отсутствия никто не подходил к бочке, это была приятная новость, учитывая спрятанный под ней опиумный клад, зато сама бочка была покрыта толстым слоем пыли, птичьего помета и слизи. Хватило бы дня, чтобы слить из нее оставшуюся воду, вычистить и заново наполнить, но он взял для этого двух рабов, занятых в бесконечных работах по восстановлению стены. Пара счастливчиков оценила, насколько щедр их хозяин и насколько легка работа. Он позволял им делать перерывы на молитву, он кормил их соленой рыбой и хлебом, не зараженным долгоносиками, и он знать не знал, что такое хлыст. Они обливались слезами, целовали ему ноги и хватали его за колени, когда он отправлял их обратно, а его при этом пронзило такое острое чувство вины, какого он не испытывал за все совершенные в последнее время убийства, тяжким грузом давившие на сердце. Бочка была прикрыта куском холстины, поскольку пыль была теперь постоянной составляющей жизни. Тангейзер снял холстину, снял с себя одежду и погрузился в бодрящую прохладу.