Религия
Шрифт:
— Стать одним из твоих прихлебателей? — переспросил Тангейзер. — Да я лучше съем кусок своего дерьма!
— Вы окажетесь в достойнейшей компании, уверяю вас.
— Должно быть, у этих господ обоняние похуже моего.
— Вы сомневаетесь в моей искренности? — спросил Людовико.
— Нет. Я плевал на нее. — Тангейзер нацелил палец ему в лицо. Этот жест был гораздо оскорбительнее, чем его слова. — Но послушайся моего совета: не будь настолько самонадеянным, чтобы сомневаться в моей искренности.
После чего Тангейзер развернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.
Людовико взял сверток с опиумом. Значит, он все-таки не простой грубиян. Этот человек и сам строит какие-то интриги. Людовико ощущал это в воздухе, как моряк ощущает запах
— Ступай отыщи грека, — сказал Людовико. — Приведи его сюда, ко мне, после того, как французы разойдутся. — Анаклето посмотрел на него. Людовико кивнул. — Никодима.
Четверг, 23 августа 1565 года
Священный совет, крепость Святого Анджело
Оливер Старки окинул взглядом огромный стол совета и в дрожащем свете свечей увидел собрание благородных престарелых мужей в черных рясах. Все они были искалечены войной, все были готовы умереть в бою. Свежие шрамы обезображивали их лица. У некоторых не хватало пальцев, трое из них лишились кисти или руки. Отчаяние, несмотря на плачевное положение, было им не свойственно, однако никто из командоров, балифов и рыцарей Большого креста, присутствовавших на Священном совете, не ждал, что Религия одержит победу. Даже Ла Валлетт, по правую руку от которого сидел Старки, кажется, разделял их мрачное настроение. В воздухе висело почти осязаемое ощущение, что сегодня — последнее собрание высокопоставленных рыцарей в истории ордена. И вместе с этим чувством отравляющая разум меланхолия, будто надгробная песнь, исполняемая, но неслышная, растекалась по комнате. Никогда больше мир не увидит людей, подобных этим, думал Старки, ибо мир, в каком ковались эти герои, кончился. Они — последние.
Сегодня днем Великий турок снова предпринял массированную атаку. Никто из присутствующих здесь не мог вспомнить, сколько таких атак они уже выдержали и отбили. Дни, заполненные кровопролитием, измождением и тоской, растянулись в сознании каждого в бесконечную вереницу, словно бы война являлась главной причиной возникновения всего сущего, а страдания и испытания были всем, что только и имелось в мире. Благодаря божественному вмешательству — ибо это противоречило всякой военной логике — мусульмане в очередной раз были отброшены назад за политые кровью земли равнины Гранд-Терре. После чего решением большинства рыцарей Большого креста был созван совет, на котором рыцари изложили основные принципы новой стратегии. Отстаивать их идеи выпало Кларамону, командору из Арагонского ланга, и сорока семи младшим рыцарям.
— Фра Старки, — спросил Кларамон, — какие сведения содержатся в последнем списке личного состава?
Старки не было нужды заглядывать в упомянутый список, лежащий перед ним в числе прочих документов.
— Двести двадцать наших братьев пока еще способны держать оружие. Испанских солдат, джентльменов удачи и мальтийских ополченцев уцелело, наверное, около девяти сотен. Все ранены, некоторые серьезно. Почти три тысячи раненых не способны больше стоять на стене.
— А сколько погибших?
— Двести семнадцать братьев ордена. У испанцев и мальтийских ополченцев потери больше шести тысяч. Рабов погибло около двух тысяч. Простонародья — семнадцать сотен или около того.
— По моим собственным оценкам, — сказал Кларамон, — получается, что у неверных до сих пор имеется не меньше пятнадцати тысяч отличных воинов, возможно даже больше.
Старки не стал оспаривать эту цифру. Девяносто четыре дня турок уничтожали сталью, пулями, холерой, камнями и огнем, и в гораздо большем количестве, чем осмелился бы пожертвовать любой из ныне живущих полководцев, но численность врага по-прежнему оставалась ошеломляющей.
— Есть ли вести с Сицилии и от Гарсии де Толедо? — спросил Кларамон.
— Никаких, — ответил Старки. — В своем последнем письме он
обещал десять тысяч подкрепления к концу этого месяца.— Да. Он обещал их в июне, он обещал их в июле, — перечислял Кларамон под сердитое приглушенное бормотание остальных.
Старки постарался развеять его мрачное настроение.
— Турецкие осадные орудия разваливаются от чрезмерно долгого использования, и запасы пороха у них на исходе, — сказал он. — Капитан Тангейзер говорит, что их моральный дух подорван. Их имамы цитируют стихи самого мрачного характера. Они начинают думать, что нет воли Аллаха на завоевание ими Мальты.
— Будь проклят Аллах с его волей! — сказал Кларамон. — Мы армия призраков. Наши стены не более чем куча камней. Сама земля под нами прорезана турецкими шахтами. Сейчас речь идет не о нехватке храбрости. Каждый здесь скорее умрет, чем подставит свою шею под ярмо турка. Если врагу суждено получить этот остров, он получит кладбище. Вопрос в цене, которую мы сможем заставить их заплатить. Как долго мы сумеем защищать Эль-Борго и форт Сент-Микаэль с тысячей человек? С тысячей калек. Сможем ли мы пережить еще одну массированную атаку вроде сегодняшней? А еще две? А пять? Еще одну неделю, похожую на прошедшую? Разве кто-нибудь сомневается в том, что новый яростный натиск неизбежен?
Старки ничего не ответил и бросил короткий взгляд на великого магистра.
Ла Валлетт сидел в молчании, его худое лицо оставалось непроницаемым, серые глаза сосредоточены на какой-то бесконечно далекой точке, словно он беседует с призрачными силами, ведомыми только ему одному.
Кларамон продолжил свою речь:
— Эта крепость, в которой мы находимся, форт Святого Анджело, почти не пострадала. Она защищена широким каналом с суши и со всех остальных сторон окружена морем. Хранилища до сих пор наполовину забиты зерном и солониной. Мы можем наполнить сорок тысяч бочонков свежей водой. У нас полно пороха и ядер. Мы можем перенести сюда наши священные реликвии, руку Крестителя, икону Марии Филермской и Мадонну Дамасскую, а также наши архивы и штандарты, чтобы они не остались на поругание мусульманам. Если мы так и будем стоять, растянувшись вдоль стены, нас всех уничтожат либо одного за другим, либо всех одним ударом. Но если мы отведем всех наших воинов обратно в Сент-Анджело и взорвем мост, соединяющий крепость с Эль-Борго, то та тысяча, что у нас осталась, сможет держаться против турок до конца зимы. Кто-нибудь может мне что-нибудь возразить?
Никто ничего не сказал.
Адмирал дель Монте переглянулся с Людовико, который сидел рядом с ним, но оба они промолчали. Старки посмотрел на Ла Валлетта. Ла Валлетт и глазом не моргнул.
Кларамон продолжал:
— Получается, что военные соображения подталкивают нас к единственно возможному решению. — Он немного помялся. — Нам придется оставить Эль-Борго. И форт Святого Михаила и Лизолу тоже. Вот об этом я и хотел просить Священный совет, поскольку мы все согласны.
Кларамон сел. Повисла долгая пауза, примечательная отсутствием возражений со стороны всего высокого собрания. Все пристально изучали лицо великого магистра, ожидая его решения. Они прекрасно понимали, что, покинув внешние фортификации, они так же покинут и оставшихся в живых жителей города — двенадцать тысяч или даже больше мальтийцев, в основном женщин и детей, совершенно беспомощных, — обрекая на неизбежную в таком случае гибель. Ла Валлетт наконец поднялся со своего места, из-за полученных ранений держась рукой за стол.
— Мои возлюбленные и многоуважаемые братья, — начал он, — я выслушал ваши рекомендации с глубочайшим вниманием и со всевозможным почтением. И я отвергаю их.
Члены совета застыли в своих креслах. Некоторые подались вперед.
— Военные доводы за то, чтобы оставить город, чрезвычайно убедительны, и вы прекрасно их изложили. Наверное, они даже, как вы полагаете, неоспоримы. Но мы находимся здесь не только ради войны.
Одна голова чуть заметно, украдкой, кивнула. Старки отметил, что это была голова Людовико.