Религия
Шрифт:
Наследником Сулеймана Великолепного стал его последний оставшийся в живых сын Селим, [128] известный, и по заслугам, под прозвищем Пьяница. Вот так солнце Оттоманской империи начало медленно клониться к закату, ибо с уходом тени Господа на земле оно миновало и зенит, и меридиан.
В Риме было совершено неудавшееся покушение на жизнь Папы Пия IV, Джованни Медичи. Его несостоявшийся убийца был одним из тех сумасшедших убийц-одиночек, которые прекрасно известны из истории всех эпох; негодяй умер в темнице раньше, чем успел выдать своих неведомых товарищей-заговорщиков. Однако воли Господней избежать не так просто. Медичи сразила куда более жестокая рука — рука римской лихорадки в декабре 1565 года. Микеле Гислери, как давно уже мечтал, надел
128
Селим II Пьяница (1524–1574) — султан с 1566 г., сын Сулеймана II и Роксаланы; не слишком удачливый правитель, но выдающийся поэт.
На героических защитников Мальты пала задача заново отстраивать селения на острове. Из всего населения, составляющего двадцать с небольшим тысяч человек, за время осады были истреблены семь тысяч взрослых мужчин. Их поля лежали иссохшие и заброшенные, их дома превратились в груды развалин, а многие из тех, кто избежал смерти, остались калеками на всю жизнь. Они продолжали жить в тени ярко сияющей Религии, и их впечатления о том, что произошло, никогда и никем не были записаны, ибо рыцари были «i nostri», [129] тогда как мальтийцы оставались «la basse plebe», [130] а низшим полагается знать только одно: они созданы выполнять приказы тех, кто стоит выше их.
129
Наши (ит.).
130
Простонародье (ит.).
В августе 1566 года внучка Гуллу Кейки родила сына. Послушавшись совета старшего мужчины в семье, она дала новорожденному мальчику имя Матеу.
Шевалье Матиас Тангейзер, рыцарь благочестия ордена Иоанна Крестителя, понятия не имел, что в его честь называют детей. Несмотря на то что он всю свою жизнь наблюдал злодеяния и превратности войны, мальтийская илиада навеяла на него черную меланхолию, такую, от которой он не знал целебных бальзамов, а поэтому отбыл с острова на первой же галере, направлявшейся на Сицилию.
Но прежде чем отправиться в плавание, он прошел через обряды ордена и принял облачение рыцаря благочестия. В приступе щедрости, о котором он впоследствии сожалел, Тангейзер подарил большую часть своего опиума госпиталю «Сакра Инфермерия», который остро нуждался в нем. Тангейзер взял со Старки обещание, что, когда Карла отправится во Францию, ее сопроводит до места пара телохранителей-рыцарей, обладающих самыми положительными качествами. Потом, уже перед самым отъездом, случилось радостное событие, нечто такое, что пролило яркий свет на мрак его ночи.
Среди немногих захваченных живьем после резни на заливе Святого Павла оказался молчаливый эфиоп, тот самый человек, вернувший его к жизни в розовом шатре Аббаса бен-Мюрада. Тангейзер увидел его, закованного в цепи, по колено в нечистотах, когда эфиоп вытаскивал полуразложившиеся трупы из рва вокруг города. Тангейзер выкупил его на свободу. Он отмыл его, купил эфиопу одежду. И на протяжении всего этого времени эфиоп хранил молчание. Они сидели за столом в трапезной Английского обержа, и, пока они ели, Тангейзер внимательно рассматривал его.
— Будь я проклят, если знаю, что с тобой делать дальше, — сказал он.
Эфиоп вроде бы уловил суть его восклицания, потому что поднялся из-за стола и вышел на улицу. Тангейзер пошел за ним. Эфиоп указал рукой на далекий синий горизонт на юге.
Сказал по-арабски:
— Дом.
Тангейзер переговорил кое с кем, и его
пустили на час в библиотеку Ла Валлетта, в тайное хранилище с картами; там он своими сломанными пальцами, как сумел, скопировал все, что сумел найти о Египте и Африканском побережье. Показал, что получилось, эфиопу, и тот узнал Красное море. Если ему удастся пройти через Египет и добраться до северного берега моря, верил эфиоп, оттуда он сумеет доплыть до южного побережья, миновать то, что он называл Данакилем, [131] и дойти через горы до своей далекой родины. Это будет чрезвычайно смелое одиночное путешествие, подумал Тангейзер. На мгновение эпическое видение передалось от одного человека другому, и горячее желание отправиться вместе с эфиопом охватило Тангейзера. Но только на мгновение. Это было другое путешествие, другого времени, другой жизни, это было не его путешествие.131
Данакиль — старинное название области на севере Эфиопии.
Тангейзер нагрузил на мула припасы, и они с эфиопом отправились через гору Сан-Сальваторе к руинам деревни Зонра, где так и лежала легендарная лодка Тангейзера. Они откопали лодку и спустили на воду, Тангейзер, как сумел, описал эфиопу путь до Александрии и рассказал, по каким созвездиям нужно ориентироваться. Он подарил ему фунт опиума, рыболовные крючки и удочку, турецкий меч, немного турецкого серебра, чтобы расплачиваться по дороге, и велел ему, когда тот прибудет в Александрию, отыскать Моше Моссери и спросить его совета, упомянув при этом имя Сабато Сви.
Все его наставления эфиоп воспринял с видом человека, знающего, что его лодку будет направлять сам Бог. И наконец Тангейзер вручил эфиопу отделанный слоновой костью и серебром мушкет, который так обожал Борс.
— Если у тебя ничего не получится, — сказал Тангейзер, — у тебя останется хотя бы крайнее средство.
Эфиоп улыбнулся. И эта улыбка явилась баснословным сокровищем.
Тангейзер так и не узнал имени этого человека и не стал спрашивать о нем напоследок, зная, что им все равно не суждено свидеться снова. Эфиоп обнял его, забрался в фелюку и поднял латинский парус.
Тангейзер стоял и смотрел ему вслед, пока алый парус не растаял в дымке.
Когда Тангейзер отплывал с Мальты, он смотрел, как Карла с Орланду машут ему с причала. От этого расставания у него буквально разрывалось сердце, он не знал, увидит ли их обоих когда-нибудь еще. Не знал даже, захочет ли этого. Все это было просто бессмысленно, он и сам понимал, ведь он безумно любил Карлу и ощущал необычайную привязанность к мальчику, привязанность, для которой слово «любовь» казалось слишком банальным. Но все-таки он уезжал. Он должен был. Орланду никак не мог понять причины его отъезда, поэтому отнес все на счет «потрясающего предприятия», какое они должны будут основать вместе.
— Если ты будешь слушаться свою мать и научишься чему-нибудь полезному, тогда, наверное, в один прекрасный день у нас все получится, — сказал Тангейзер. — Но пока что пути наши расходятся — меня ждут дела на севере.
Карла не стала делать их расставание еще более горьким, пытаясь отговорить его. Она сумела обуздать чувства, бушующие внутри ее. Она постаралась понять движущее им желание путешествовать одному. Ее собственные желания подождут, питаясь надеждой, и, когда она обнимала его на прощание, она позволила этой надежде обрести голос.
— На главной дороге между Бордо и Перпиньяном стоит церковь с колокольней в нормандском стиле, в тех краях она такая одна. За церковью дорога разделяется надвое. Южная развилка приведет вас к manoire [132] на холме с одной-единственной башенкой, крытой красной черепицей.
Тангейзер выслушал все это, ничего не сказав в ответ.
Карла добавила:
— Если некой сделке суждено однажды осуществиться, там вы обретете подходящего партнера.
В ответ на это Тангейзер поцеловал ее.
132
Небольшой замок, усадьба (фр.).