Религия
Шрифт:
Тангейзер подхватил шлем клещами, надел разогретый металл на выступ наковальни и принялся обрабатывать дюймах в четырех от вершины.
— После того как я потерял вчера на пристани свой шлем, так и не смог найти подходящего. — Он поднял глаза от наковальни. — А ты хороший пловец. И сильный.
Орланду вспыхнул.
— Я могу научить тебя, — сказал он.
Тангейзер улыбнулся и продолжил работать молотком.
— Я был бы не против, но за то время, что осталось, мы не успеем. Ты сможешь переплыть залив и добраться до Сент-Анджело, как это делают гонцы?
— О да, легко.
«Легко» было бравадой, но он мог бы.
Тангейзер снова положил шлем на угли и покачал меха.
— Тогда ты должен это сделать. Пока не кончилась эта ночь.
Орланду уставился на
— Я приказываю тебе, — сказал Тангейзер.
Орланду ощущал в груди давление, которому не мог сопротивляться.
— Нет, — сказал он.
— Разве тебе уже не хватит битвы? Усталости и грязи?
— Я служу тебе, — сказал Орланду. Он отступил на шаг назад.
— Вот с этого и начнем. Первое правило, когда служишь, — подчиняться приказам.
— Я не трус.
Все его существо охватила какая-то непонятная паника, голова горела, и это утверждение показалось ложным. Орланду был переполнен страхом.
— Это и так ясно. Но тем не менее ты должен уйти.
— Тем не менее я не уйду.
— Из тебя получился очень плохой солдат.
Слова вроде бы были оскорбительны, но Тангейзер произнес их с одобрением. Он перенес светящуюся сталь на наковальню и некоторое время молчал, поглощенный работой, вытягивая новомодные поля по окружности шлема и расширяя разогретую сталь к краям. Орланду надеялся, что спор окончен и что ему не придется покидать Тангейзера. Мысль об изгнании вызывала в нем такой ужас, что к горлу подкатывали рвотные позывы. Все, что он чувствовал, ползая вдоль стены, даже близко не могло сравниться с тем страхом, который переполнял его сейчас. Он смотрел на руки Тангейзера, завороженный ритмичными движениями молотка и постепенным подчинением металла, который не должен был подчиняться и гнуться.
— Нужна земля, вода, огонь и ветер, чтобы сделать сталь, — заговорил Тангейзер. — В этом состоит ее сила. Отец говорил мне, что Бог выковал людей из этих же материалов, просто взятых в другой пропорции. Лишь избранные пропорции определяют качество куска стали. Этот шлем должен быть жестким и не гнуться, вот почему жар, который мы используем, такой несильный и закалка проводится только один раз. А вот меч должен гнуться, не ломаясь, не теряя своей формы, и ствол пушки должен выдерживать взрывы, происходящие внутри, поэтому сталь для них требует совсем иной техники и пропорций, соответствующих ее предназначенью. Так оно и получается. Ты понимаешь?
Тангейзер взглянул на него, и Орланду кивнул, снова пожалев о собственном невежестве и взволнованный мыслью о подобных тайнах. Его страх постепенно отступал.
Тангейзер продолжил:
— Чтобы разрешить подобную загадку — выбрать самые верные пропорции для достижения определенной цели, — потребовалось трудиться много столетий, передавая тайну от отца к сыну, от мастера к ученикам, каждый раз, если везло, узнавая и добавляя что-то новое. И точно так же нужно смешивать эти же элементы, чтобы выковать характер человека. Знание рядом с нами; главное — услышать его. Но когда речь идет о ковке собственного характера, мужчины делаются упрямыми и тщеславными, они больше доверяют своим собственным склонностям, чем совету мудрого.
Тангейзер улыбнулся ему, но такой улыбкой, из-за которой Орланду снова встревожился.
— Однако как ни упрямы мужчины, мальчишки, хоть в это даже трудно поверить, еще упрямее.
Орланду вздрогнул, страх вернулся; он понял, что спор еще далек от завершения. Он попытался сменить тему.
— А где твой отец? — спросил он с наигранным любопытством.
Тангейзер усмехнулся грубости такого хода. Он положил почерневший от огня шлем на угли и сменил молоток на более легкий.
— Мой отец очень далеко, молю только, чтобы мир его души как можно реже нарушали воспоминания обо мне. Но тебе не отвертеться. Я ринулся в этот водоворот по одной-единственной причине, и не для того, чтобы умереть, — ни за Иисуса Христа, ни за Крестителя, ни за Религию, ни за кого еще. Я приехал сюда, чтобы отвезти тебя обратно в Эль-Борго.
— Ты приехал
за мной? — спросил Орланду.Тангейзер кивнул.
— Но почему?
— Я задавал себе этот вопрос множество раз и находил на него множество различных ответов, и ни один из них меня не устраивает. К тому же в данный момент «почему» уже не имеет значения. Де Медран умер вчера, так же как и Пеппе де Руво. Миранда получил пулю в грудь. Ле Маса обожгло греческим огнем. И опять-таки существует множество причин тому, что это случилось, но сейчас все они неважны. Ты поплывешь обратно в Эль-Борго не потому, что я приказываю тебе, а потому, что я тебя прошу. Иди в Английский оберж. Ты сможешь служить Борсу и леди Карле, пока я не вернусь.
— Но как же ты вернешься? Этим вечером лодки снова были расстреляны в щепы, и ты, хоть я и не хочу об этом говорить, не умеешь плавать.
Тангейзер вынул шлем из огня, нахмурился, засыпал его золой, чтобы остудить.
— У меня есть свой способ выбраться отсюда, но для тебя он не годится. Делай, как я сказал. Уходи.
Орланду чувствовал, как глаза наливаются слезами, тоска сжала ему горло так невыносимо больно, что он даже не помнил, испытывал ли когда-нибудь такую боль. Его захлестнули горе и страх, которые снова обратились в слепой ужас. Он может потерять Тангейзера навсегда. А до сих пор ему нечего было терять. Без Тангейзера было… как? Дни, проведенные в его обществе, несмотря на смертельную усталость и безумие, были самыми драгоценными днями в его жизни. Наполненными смыслом. Бесценными. До Тангейзера не было ничего. Все, что он мог вспомнить, — пустота. Оказаться изгнанным, вернуться снова в пустоту казалось хуже, чем умереть. Тангейзер взял его за плечи и присел, чтобы их лица находились на одном уровне. Глаза, которые смотрели на него, улыбались ему с таким дружелюбием, теперь глядели на Орланду из тени, в которой не было ничего, кроме двух голубых камешков.
— Ты нужен мне в Эль-Борго. Здесь тебе нет места. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь.
Тангейзер оттолкнул его и отвернулся к горну.
— Теперь иди.
Орланду подавил слезы, и дикая ярость захватила его. Слова и мысли были позабыты в гуще эмоций, сдавивших грудь. Он развернулся, выбежал из кузницы во двор. Он бежал, и рыдания вырывались у него из горла. Он пробежал через внутренний двор, через боковые ворота, вниз по каменным ступеням к причалу. Пара стражников дремала на ступеньках. Они поглядели на него с тем совершенным безразличием, которое сопутствует смертельной усталости. Орланду отдышался и постоял, глядя в воду под ногами.
Одна мысль выплыла на поверхность из хаоса. Он сбросил сапоги, штаны и рубаху. Нырнул в воду гавани. Он помнил место. Четыре раза он нырял на дно, на двенадцать футов глубины, скреб пальцами камни, пока хватало дыхания, и всплывал с пустыми руками, чтобы глотнуть воздуха. В следующее погружение он нашел его сразу. Оттолкнувшись от дна, Орланду выбрался на набережную со шлемом Тангейзера в руке.
Он сидел, держа шлем на коленях, отчищая его от грязи и водорослей мокрой рубахой. Если он должен уйти, он хотя бы сделает что-нибудь, что заставит Тангейзера улыбнуться, чем он сможет гордиться. Что-нибудь, что прогонит воспоминание о тех глазах, холодных как камни. И о детских слезах, жгущих его глаза. Когда он начистил сталь так, что она ярко заблестела в свете луны, он замер, внезапно осененный пониманием, и все внутри его перевернулось.
Он, Орланду, и есть тот ребенок, которого ищет графиня.
А Тангейзер у нее на службе. Ему нет дела до Религии. И до Христа. И до него тоже. Орланду не больше чем товар, то, что можно продать и забыть, вечная пешка в чужих играх, какой он был всегда. Так было с того дня, когда он родился. Сам по себе он ничего не значил. Волна ярости вернулась и затопила его.
Орланду натянул штаны и не по размеру большие сапоги. Когда звук молотка донесся до его ушей, он понял, что уже вернулся в кузницу, хотя совершенно не помнил, как прошел все расстояние до нее. Он едва дышал, но не запыхавшись от бега, а стиснутый гневом и болью в сердце, от которой разрывалась грудь. Тангейзер поднял голову от наковальни, увидел его лицо и заморгал.