Ремесло древней Руси

Рис. 10. Мартыновский клад VI в. (Киевщина).

Кони сильно стилизованы, чувствуется некоторая связь с сарматским искусством, только головы переданы с натуралистическими подробностями (зубы и нижняя губа). Гривы превращены в геометрический орнамент и позолочены. Особенно интересны человеческие фигуры. Изображен усатый, безбородый мужчина с длинными волосами; руки положены на бедра, ноги расставлены; высота фигуры около 10 см. Мужчина одет в рубаху с длинными рукавами и длинные штаны до щиколоток. На груди — широкая вышитая вставка, обозначенная решетчатой штриховкой. Вышивка доходит до пояса. Волосы, вышивка на груди и рукавах подчеркнуты позолотой. Радиальная штриховка волос напоминает антропоморфную фибулу VIII в. с хутора Блажки. Подобный тип изображения не одинок: в б. Чигиринском уезде близ Днепра найдена подвеска, где внутри круга заключена совершенно такая же фигура мужчины с длинными волосами и широкой вышитой вставкой на груди [169] . Рубаха с широкой вышитой вставкой является характерной для населения Приднепровья на протяжении нескольких столетий. Для эпохи Киевской Руси мы располагаем изображениями на серебряных браслетах XII в.; на одном из них, найденном в Киеве, изображен гусляр в колпаке и рубахе с широкой вышитой вставкой [170] . На браслете из тверского клада киевского изготовления изображен бегущий мужчина в рубахе с такой же вставкой [171] . В этнографическом материале такие рубахи с широкими вышивками во всю грудь до пояса обычны на Украине, в южной Белоруссии и на Десне [172] . Фигуры мужчин с конями (обычные в позднейших русских народных вышивках) из Мартыновского клада следует считать выдающимся произведением художественного ремесла полян VI–VII вв. В эту эпоху изображения человеческого лица все чаще встречаются на приднепровских изделиях. Любопытны две фибулы с небольшими головками бородатых мужчин с волосами, стриженными под скобку. Одна из них из Пастерского городища, другая — из с. Степанцы близ Канева [173] . Обе фибулы очень сходны между собой. У мужских голов совершенно русский, крестьянский тип лица. Лица сделаны более тонко и умело, чем на фигурах Мартыновского клада (рис. 11).

169

А.А. Бобринский. Отчет об исследованиях курганов в Черкасском и Чигиринском уездах Киевской губ. — ИАК, СПб., 1911, вып. 40, рис. 19 на стр. 55. — Фигурка отлита из бронзы, размер около 6 см.

170

Н. Петров. Альбом достопримечательностей церковно-археологического музея при Киевской духовной академии, вып. IV–V, Киев, 1915.

171

Тверской клад 1906 г. — ЗОРСА, П., 1915, т. XI, табл. I.

172

D. Zelenin. Russische (Ostslavische) Volkskunde, Berlin, 1927, стр. 227, рис. 159.

173

Фибулы хранятся в Киевском гос. историческом музее. Фотографии их любезно присланы мне С.В. Коршенко; пользуюсь случаем принести ему глубокую благодарность как за эти фотографии, так и за фото Мартыновского клада.

Рис. 11. Фибулы с изображением человеческих голов из окрестностей Киева.

В ряд с перечисленными памятниками можно поставить великолепную литую пряжку VI–VII вв. с крупной мужской головой [174] . Волосы подстрижены так же, как на изображениях на фибулах, широкий нос хорошо моделирован, умело сделаны глаза, губы. Лицо окаймлено небольшой курчавой бородкой, усы свисают вниз. Мастер, лепивший восковую модель, несомненно, обладал хорошим художественным чутьем и уменьем.

174

Киевский гос. исторический музей.

Особенно полно художественные вкусы Полянских мастеров проявились в поздних типах фибул VII–VIII вв. Центральное место и здесь занимает антропоморфная фигура с лицом человека и птичьими или звериными головами вместо рук. Лица сделаны довольно реалистично; гравировкой обозначены волосы, борода. Звери, птицы и змеи сильно стилизованы. Очень изящны изображения уток на фибуле с хутора Блажки близ Бельского городища на Полтавщине [175] . Хорошо переданы округлые головы и мягкие, волнистые очертания спин. Любопытны силуэты петухов на фибуле из Пастерского городища [176] .

175

В.А. Городцов. Дневник археологических исследований в Зеньковском уезде, Полтавской губ. — «Труды XIV Археол. съезда», М., 1911, т. III, табл. III, рис. 3.

176

ИАК, СПб., 1910, вып. 35, рис. 34.

Сюжеты сложных композиций на фибулах, отражающие мифологические представления древних славян, восходят, как это доказал Д.Н. Эдинг, к скифским изображениям [177] .

Сложность изготовления перечисленных выше изделий требовала от мастеров серьезных навыков, опыта и знаний. Мастер-ювелир должен был уметь приготовить восковую модель, изготовить по ней глиняную форму, составить сплав металлов в определенной пропорции, отлить его в форму, приготовить золотую амальгаму для позолоты (с примесью ртути) и наложить ее на готовое изделие. Кроме литья, широко применялись ковка проволоки и расплющивание серебра в тонкие листы. Все это требовало довольно сложного технического оборудования и отнимало очень много времени, так как средств для серийного производства (каменных литейных форм, штампов, эталонов) в распоряжении приднепровских мастеров не было; каждая вещь изготовлялась индивидуально, а спрос на изделия был велик, как об этом можно судить по большому количеству находок.

177

Д.Н. Эдинг. Антропо- и зооморфные фибулы Восточной Европы. — «Ученые записки Института национальных и этнических культур Востока», т. II, М., 1930. — Автор считает эти фибулы готскими и время их изготовления относит значительно вглубь, к первым векам н. э.

Рынком сбыта днепровских фибул были не только прилегающие районы между Днепром и Доном, но и Крым (отдельные погребения Суук-Су и рязанский участок Оки, где, по расчетам П.П. Ефименко, «готские» фибулы появляются на стадии Д I, соответствующей VI в. [178] Отдельные экземпляры попадали на Оку и позднее, в VII–VIII вв. [179]

В каких-то неизвестных нам отдельных пунктах Среднего Приднепровья уже в VI–VII вв. произошло выделение специалистов-ремесленников, занимавшихся художественным литьем из бронзы и серебра. Ввиду того, что мною пропущено, за неимением данных, кузнечное дело, нельзя судить о том, отделилось ли от него ювелирное дело, но едва ли вызовет возражение вывод о существовании в Среднем Приднепровье в VI–VIII вв. специалистов-ремесленников, занимавшихся обработкой металла. Существовали ли отдельно кузнецы и отдельно литейщики — сказать трудно, но если такое разделение имело место, то можно не сомневаться, что у ювелиров-литейщиков было достаточно работы, чтобы заниматься исключительно своим делом.

178

П.П. Ефименко.

Рязанские могильники. — «Материалы по этнографии», 1926, т. III, вып. 2; Его же. К истории Западного Поволжья в первом тысячелетии н. э. по археологическим источникам. — «Сов. археол.», 1937, № 2, стр. 39–64; В.А. Городцов. Результаты археологических исследований в Муромском уезде. Подболотьевский могильник. — «Древности». Труды Московского археол. общ., т. XXIV, М., 1914.

179

«Древности рек Оки и Камы» в обработке А.А. Спицына, вып. 1, СПб., 1901.

В VIII в. юго-восточные русские племена — поляне, уличи, северяне, радимичи и вятичи — испытали столько новых внешних воздействий, связанных с вовлечением в сферу хазарского каганата и началом арабско-иранской торговли, и столько внутренних изменений, подготовивших создание Киевского государства, что рассмотрение этого периода необходимо вести лишь после ознакомления с северными племенами.

Это тем более необходимо, что в VII–VIII вв. резкое различие между южными и северными племенами начинает понемногу смягчаться, происходит «славянизация» далеких лесных областей, осуществлявшаяся главным образом при посредстве северных дружинников, постепенно втягивавшихся в бурную военную жизнь своих полустепных соседей — полян и северян.

В римско-венедский период те области, на которых впоследствии сформировались племена кривичей, словен и вятичей, продолжали находиться еще на стадии дьяковской культуры. К этому уровню близка и так называемая культура штриховой керамики Белоруссии (дреговичи, часть кривичей и древлян) на западе и Городецкая культура (мокша, эрзя, мурома, мещера) — на востоке. Технический и социальный уровень всех этих лесных культур был несравненно ниже одновременной им культуры полей погребальных урн на Среднем Днепре.

Отдельные вещи проникали с юга (Приднепровье) и с запада (Прибалтика) в область этих лесных племен, но они не производили здесь серьезных изменений в общем облике быта.

Наиболее интересна история верхне- и средне-окских племен, у которых раньше всего происходит выделение дружин, появляется оружие, сложные украшения [180] .

Выделение именно этих племен объясняется тем, что они лежали на самой южной окраине лесной полосы и через лесостепь имели связь с боспорско-сарматским миром Подонья (рязанско-касимовское течение Оки) и римско-венедским миром Приднепровья (орловско-калужское течение Оки).

180

А.В. Арциховский. Археологические данные о возникновении феодализма в Ростовской и Смоленской землях. — ПИДО, 1934, № 11–12; П.П. Ефименко. К истории Западного Поволжья в первом тысячелетии н. э. по археологическим данным. — «Сов. археол.», 1937, № 2, стр. 39–64.

События начала VI в., оказавшие столь сильное влияние на культуру днепровских венедов, в очень малой степени отразились на хозяйстве северных лесных племен, хотя мы вправе предполагать их непосредственное участие в этих событиях [181] .

Изменения в хозяйстве лесной полосы вызывались не столько внешними, сколько внутренними причинами, из которых важнейшая — рост земледелия, уравнивавший экономику севера с экономикой юга и тем самым облегчавший формирование этнического единства славян.

181

Вещи V в. керченских и киевских типов оказываются далеко на севере, появляясь здесь внезапно, напр.: а) два браслета и позолоченная бляшка с птичьей головой; найдены близ Пропойска на Соже (А.Н. Ляўданскi. Розные знаходкi. — «Працы Археол. камiсii БАН», Менск, 1932, т. III, стр. 244). Подобные вещи есть близ Чернигова, с. Вишенки (ГИМ); б) лучевая фибула керченского типа близ Мосальска — гор. Спас-Перекша (А.А. Спицын. Городища Дьякова типа. — ЗОРСА, СПб., 1903, т. V, вып. 1, стр. 111–142, рис. 97); в) Мощинский клад.

Вполне возможно, что эти вещи отражают не столько торговые связи, необычные для этой бурной эпохи завоеваний, сколько долю в добыче, полученную в первых двух случаях в походе на Боспор, а в последнем — в походе на Средний Днепр.

Вполне допустимое совместное участие южных и северных племен в грабительских походах VI в. едва ли можно толковать как массовое переселение северных народов на юг, на опустевшие будто бы места южных племен, как это делает М.И. Артамонов («Спорные вопросы древнейшей истории славян и Руси». — КСИИМК, 1940, вып. VI).

Ранние походы юстиниановской эпохи были скорее набегами, из которых торопились возвратиться домой с добычей. Следами этой добычи и являются клады лесостепной полосы.

Можно допустить, что такая циркуляция дружин повторялась и у северных племен: часть их могла вместе с южными антами совершать далекие походы, а часть могла пользоваться временной беззащитностью Среднего Приднепровья. Следом такого похода на Днепр мог быть Мощинский клад, новый владелец не знал употребления фибул с эмалью и сделал из них пышное, но бессмысленное ожерелье.

Важнейшее место в хозяйстве северных племен IV–VIII вв. занимало изготовление железа и железных орудий. К сожалению, сама техника выплавки металла из руды известна нам для этого времени плохо, так как почти нет исследованных сыродутных горнов. Некоторый свет на причины отсутствия горнов проливают интереснейшие раскопки на городище Березняки, датируемом III–V вв. [182] На городище найдено всего около 50 криц, сосредоточенных в трех пунктах поселка: у кузницы-навеса в середине городища, у одного из домов и около ворот. Следов выплавки железа в самом поселке нет; очевидно, горны ставились где-то поблизости к залежам болотной руды. Такая картина наблюдалась и в некоторых городищах Белоруссии, где горны располагались вне поселка [183] . Размеры криц (10–15 см в поперечнике при толщине 3–4 см) позволяли в это время выковывать не только небольшие ножи для выделки кости, как это было в ранне-дьяковскую эпоху, но и большие, тяжелые топоры-кельты, втульчатые копья, серпы и т. д.

182

П.Н. Третьяков. К истории племен Верхнего Поволжья в первом тысячелетии н. э. — Материалы и исследования по археологии СССР, М.-Л., 1941, № 5.

183

А.М. Ляўданскi i К.М. Палiкарповiч. Да гисторыi железнай прамысловасцi Беларусi, Менск, 1932.

Техника кузнечного дела опять-таки известна плохо. Раскопанная в Березняках кузница не сохранила своего кузнечного инвентаря, да и самые кузнечные сооружения сохранились плохо. Интересно, что крицы и железные шлаки встречены, помимо кузницы, в одном из жилых домов. Не является ли этот дом жилищем общинного кузнеца? Можно допустить, что варка и ковка железа уже тогда производились не каждым общинником, а особым специалистом. П.Н. Третьяков предполагает даже, что железо на Березняковском городище готовилось для обмена с обитателями соседних поселков, где не найдено следов кузниц. Этот вывод чрезвычайно важен для истории ремесла, так как повсеместно металлурги и кузнецы являются первыми ремесленниками.