Рено, или Проклятие

– Сейчас – ничего, но когда мы прибудем в столицу и нас разместят по домам, я разыщу даму Герсанду и предупрежу ее. Думаю, что она лучше всех сможет позаботиться о благополучии королевы.

– Она тоже из Прованса, – заметил Пернон.

– Да, но эта женщина не похожа на певицу, она обладает удивительной прозорливостью и посвятила себя служению добру и спасению недужных. Я не думаю, что ей по душе Эльвира де Фос.

– Старушке Адели она тоже не нравится. Произнося ее имя, она плевала на землю, а это о чем-то да говорит.

Снова звонко запели трубы. Рыцари выстроились вдоль дороги, устланной коврами, по которой должен был проследовать легат, как только он ступит с галеры на землю. И вот он появился – впечатляющая фигура в ярко-красном одеянии с сияющим золотым крестом в двух руках, поднятых над головой. Крест был взят из французской сокровищницы с реликвиями, внутри его хранилась частичка подлинного Креста Спасителя.

В едином порыве все встали на одно колено. Сердце забилось в груди Рено, как большой колокол, он подумал: кто знает, а вдруг когда-нибудь вместо этого золотого, но такого скромного реликвария перед глазами воинов окажется подлинный Крест, который спрятал Тибо в земляной пещере, поручив ему, Рено, отыскать его и передать благочестивейшему королю, чтобы Крест этот плыл во главе войска, насыщая мужеством сердца отважных и даруя милость успокоения умирающим…

Глава 9 Остров Афродиты

Несмотря на беспокойство, гложущее сердце Рено, он не мог не отдать должного оказанной им встрече, так она была тепла и искренна, столько в ней было щедрого гостеприимства и неподдельного веселья. Вся армия встала лагерем под Лимасолом, а королевская семья с сопровождающими ее рыцарями и слугами двинулась под предводительством короля Генриха I к Никосии, его столице, находящейся от Лимасола в двенадцати лье.

Продвигались вдоль серебристых оливковых рощ и благовонных кедров, из древесины которых, издающей легкий приятный запах и не подверженной гниению, местные умельцы изготовляли ларцы и домашнюю мебель; вдоль апельсиновых и лимонных деревьев, усыпанных плодами и вызывающих у гостей удивление и восхищение. Миновали горы Троодос, снабжающие остров водой, среди вершин которых самая высокая именовалась Олимпом. От сосен, которые будто плащ укрыли эти горы, веяло животворящим запахом смолы.

По дороге останавливались в монастырях и долго молились перед иконами, которых до того никогда в церквях не видели: перед образами Спасителя, Девы Марии и святых, торжественных и строгих. Одетые в золотые и пурпурные одежды, святые сурово и печально взирали на молящихся большими темными глазами.

Погода была на удивление теплой, небо божественно синим, с редкими белыми облачками, которые, словно мазки художника, подчеркивали синеву небосклона. На виноградниках крестьяне в красных и синих рубахах срезали тяжелые, полные сока кисти винограда и складывали их в корзины.

Они въехали в Никосию, прекрасный город, уютно расположившийся на берегах реки Педиэос, в окружении голубоватых перистых пальм и черных стрел кипарисов. Жители столицы встречали гостей, держа в руках маленькие букетики мирта, сбрызнутые розовой водой, они вручали букетик каждому рыцарю-паломнику в знак гостеприимства и… любви, потому что эта традиция сохранилась еще с тех давних времен, когда здесь поклонялись богине Афродите. Город был построен на византийский лад, в жилах его жителей текла греческая кровь, но вокруг слышалась латинская речь. В этой удивительной столице удивительного острова крестоносцы чувствовали себя не только в гостях у добрых друзей, но словно бы у себя дома, так сердечно их принимали. Впрочем, они и в самом деле были среди своих: у королей рода Лузиньянов, которые вот уже полвека правили островом, смешалась древняя кровь арденнской ветви Анжу, выходцев из Пуатье, с кровью графов Шампанских. Сюда же добавилась и живительная капля крови византийских императоров.

Король Генрих I, европейский государь на Востоке, отличался высоким ростом и немалой грузностью, за что и заслужил прозвище Генриха Толстого, что, впрочем, не мешало ему быть весьма привлекательным благодаря приветливому выражению лица, темной бороде и синим глазам. Он был искусным воином, приятным собеседником и осмотрительным правителем. Потомок древних франкских королей, удостоившихся престола в Иерусалиме, он по своей матери Алисе доводился внуком королеве Изабелле и ее третьему супругу Генриху Шампанскому, а по своему отцу Гуго I Кипрскому был внуком Амори де Лузиньяна, который сам, в свою очередь, стал четвертым супругом Изабеллы, и внуком первой жены Амори Эшивы Ибелинской. Генрих, законный король Кипра, с прошлого, 1247 года, с благословения папы Иннокентия IV получил еще и корону королевства Иерусалимского, которой до этого владел император Фридрих II. Фридрих присвоил ее себе, женившись на внучке – она только-только достигла брачного возраста – все той же королевы Изабеллы и ее второго супруга Конрада Монферратского. К этому времени Фридрих уже был отлучен от церкви, и никто не захотел возлагать корону Святой земли на голову императора, преданного анафеме. Он сделал это сам, а заодно объявил себя и королем Кипра. На Кипре у Фридриха, который еще во времена малолетства Генриха пытался силой добиться над ним регентства, оставались войска, однако Генрих 15 июня 1232 года расправился с ними и загнал их в море. Борьба Иннокентия IV с Фридрихом с каждым годом становилась все ожесточеннее. На соборе в Лионе папа вновь отлучил Фридриха от церкви и официально освободил Кипр от настырного немца. Так что Людовик Французский, обняв в замке Лимасола своего родственника, обнял законного короля Иерусалима.

Что же касается Рено, то ему не понадобилось сложных выкладок – хотя генеалогическое древо обольстительной Изабеллы, чей образ он всегда носил у себя на груди, было очень и очень разветвленным: король Генрих доводится ему двоюродным братом, так как мать Рено, Мелизанда, и мать Генриха, Алиса, были родными сестрами по матери. Разумеется, он никому не собирался сообщать о своем родстве с королем, но про себя улыбнулся, сразу почувствовав симпатию к славному Генриху, который так здорово расправился с войсками еретика-императора и с такой щедростью теперь принимал гостей.

Никосия очаровала его не меньше, чем его товарищей, которые тоже никогда не видели восточного города. Они любовались балконами, утопающими в цветах, галереями и террасами, куда обитатели выходили вечером подышать прохладой, крытыми узкими улочками, в тени которых продавали медные кувшины, пестрые вышивки, резные табуреты и столики, а также мешочки с пряностями, глиняные амфоры с винами, сладости, масло и благовония – словом, всевозможные богатства изобильного восточного рынка. Удивился Рено и отсутствию вокруг города крепостных стен, но узнал, что он тщательно охраняется днем и ночью стражниками, которые носят с собой, кроме оружия, еще и флейты с тамбуринами. Больше всего на свете жители города боялись пожаров, поэтому на каждом шагу стояли большие кадки с водой, которые в любой миг можно было опрокинуть на вспыхнувший язычок пламени. В честь гостей дома были украшены коврами и переливающимися тканями, а на балконы и террасы вышли в своих лучших нарядах женщины – что само по себе было необыкновенным зрелищем! – и бросали крестоносцам цветы и букетики мирта.

У дверей дворца королева Стефания, дочь армянского царя Гетума I, встретила французскую королеву с ее дамами и свитой и сама проводила ее в покои, где путешественницы могли бы отдохнуть. А оба короля в это время вместе со своими рыцарями отправились по просьбе Людовика в собор, чтобы отслужить благодарственный молебен.

Посвященный мудрости Божией – по-гречески Софии – просторный собор, строительство которого начала еще покойная Алиса, должен был состоять из трех нефов, и сейчас его еще достраивали. Каменщики, которые трудились над третьим нефом, пришли вместе со своим зодчим поприветствовать французского короля и встали перед ним на колени, но король, отбросив все церемонии, расцеловал Ода де Монтрея и поздравил его с тем, что тот уже успел немало потрудиться. Молебен начался с восторженно пропетого всеми присутствующими «Приди, Дух творящий…». Потом все вернулись во дворец, где немного отдохнули в прохладе, а потом уселись за пиршественный стол. Каких только разносолов гостям не подавали: лесных жаворонков, маринованных в уксусе, садовых овсянок в виноградных листьях, барашка с пряностями, свинину с кориандром, рыбу в оливковом масле, колбасу с чесноком, всевозможные овощи и фрукты, а на десерт – сладости с медом, которые умели делать только на Кипре. Все это дополняли ароматные кипрские вина, от которых не у одного гостя закружилась голова.

Рено по своему обыкновению пил весьма умеренно. Даже если вино приходилось ему по вкусу, он пил его понемногу, предпочитая контролировать ситуацию и не терять ощущения реальности. А кипрские вина он пил тем более осторожно, поскольку они были крепки и насыщенны и быстро ударяли в голову. Жерар де Френуа не был так осмотрителен, он не смог подняться из-за стола, и пришлось подхватить его под руки, чтобы он не упал. Его повели к месту расположения, поддерживая с двух сторон, Круазиль и Рено, тогда как другие рыцари оказывали подобную же услугу иным жертвам Бахуса. Близкое окружение короля и его брата Карла избежало подобной участи – все они ночевали тут же, во дворце. Зато принцу Роберу со своими приближенными предстояло пройти несколько шагов по улице. Ему гостеприимно распахнули двери Ибелины, самое знатное семейство на Кипре, отведя покои в своем роскошном особняке, отделенном от дворца всего лишь доминиканским монастырем. Когда графа д’Артуа, поскольку он был один, без супруги, разлучили с братьями, он страстно воспротивился этому обстоятельству. И тут же сообщил во всеуслышание, что главное правило для него – всегда и везде быть рядом с королем. Но он быстро успокоился, увидев, как близко к дворцу расположен особняк, тоже весьма похожий на дворец. На пороге сира Робера ожидали сенешаль кипрского королевства Бодуэн Ибелинский, носящий еще титул графа Яффы, и его престарелая мать Мелизанда, рожденная д’Арсуф, а теперь вдова Жана Ибелинского, чью память чтили все помнящие Иерусалимское царство. Ее мужа называли «властителем Бейрута», и его мощная рука служила надежной защитой для франкских городов, расположенных на сирийском берегу, против любых посягателей; последним из них был император Фридрих II. Но и он вынужден был отступить перед спокойной решительностью сира Жана.

Хозяева поприветствовали сира Робера, прося его чувствовать себя в роскошном дворце как дома. Территория дворца была полна фонтанов, тенистых двориков и садов, и только тогда он понял, что ему была оказана особая честь: ни один гость не переступал порога обители вдовствующей Мелизанды и не с прошлого года, когда она потеряла старшего сына Балиана II, а совсем с другого дня – дня, когда она потеряла мужа.

– Вы здесь будете чувствовать себя свободнее, чем во дворце, сир Робер, – этими словами завершила благородная старая дама приветственную речь сына.