Рентген строгого режима

– Ну, Борисыч, пусти нас только на минуту, попозже, ближе к полуночи, мы «работнем» их, и все будет шито-крыто...

Я с трудом их убедил, что пострадает прежде всего доктор Катлапс, который, дескать, «не обеспечил»... Я смотрел на этих русских красивых парней, на их мужественные волевые лица, умные глаза... Они были ведь добрыми, смелыми и вовсе не бандитами, а вот, однако, «работнем», и все... Все-таки со мной они не захотели ссориться и попытались проникнуть в стационар через другие «ворота», но там на их пути встали железные Лапинскас и Миша Дециг. Воры остались пока живы, но как только смогли немного передвигаться, Воронин их немедленно отправил на санитарной машине в другой лагерь. Так и ушли они, сплошь забинтованные, опираясь на костыли. Это событие несколько охладило бандитское настроение камышлаговцев, но ненадолго... То и дело наши каторжане принимались «учить» камышлаговцев уму-разуму, и все за неистребимое воровское желание ничего не делать, но жить припеваючи. Но прошли времена, когда блатняки держали в страхе целый лагерь, власть переменилась... Конечно, главными врагами воров были нарядчики, так как только они были непосредственным распорядителями рабочей силы, в их руках были талончики на жизнь – пайка и баланда, но наши нарядчики тоже не боялись никаких воров, ни наших, ни пришлых. Камышлаговцы решили дать бой нарядчикам и группой явились в нарядную с целью порезать их как следует. Старшим нарядчиком уже давно у нас подвизался знаменитый Пашка Эсаулов, которого в свое время припечатал на обе лопатки мой друг Вася Михайлов. Правда, тогда была классическая борьба, а здесь удар ножом в спину из-за угла... разные вещи. Но, во-первых, Пашка и сам мог своим пудовым кулачищем уложить любого блатняка, а во-вторых, он был старый лагерный зубр, один никогда в помещении не оставался, его всегда окружала личная охрана, и в тот день его охранял каторжанин Цовка, тоже отчаянный бугай, повидавший на своем веку воров достаточно. Цовка и принял на себя первый и, конечно, неожиданный удар ножа, и его кишки распластались по полу... Пашка получил второй удар, но успел сориентироваться, и нож вошел по рукоятку, но только в верхнюю часть бедра. И мужики не спасовали, сами набросились на воров, обезоружили и хорошо помяли, правда, давить насмерть не решились, свобода-то маячила, и схватить срок за мокрое было ни к чему...

Катлапс долго и старательно зашивал обоих в операционной, мы смотрели на них как на героев, даже начальство, а работяги тащили им и папиросы, и махорку, и что-либо «бацильное», ну и конечно «горючее». Бутылки им шли, конечно, через меня. Провалялись оба мужика в стационаре больше месяца и вернулись в свою нарядную как ни в чем не бывало.

В это же время произошел тяжелый эксцесс на шахте № 6. Камышлаговцы и там повели себя по-воровски разнузданно. Каторжане почему-то не сумели им дать необходимый отпор с первых дней, и блатные воры сели работягам на шею... Работяги несколько раз обращались к лагерному начальству с просьбой убрать из лагеря «отрицаловку» и дать им возможность спокойно работать. Просьба зыков осталась без внимания... Тогда в одну из ночей работяги все как один вооружились кто чем мог, согнали всех блатных воров в один из бараков, наглухо закрыли все двери и окна и сожгли барак вместе с блатняками дотла... В огне погибло более ста человек, и никто их не пожалел... Солдаты бегали вокруг лагеря как угорелые, палили из автоматов в воздух, но в зону зайти так и не решились, многотысячная возбужденная толпа заключенных, вооруженная только кольями, не пустила солдат в лагерь, они твердо заявили, что будут драться до последнего... Интересно, что высокое начальство не стало искать зачинщиков инцидента и виновных, а весь свой гнев обрушило на лагерное руководство, были разжалованы начальник лагеря и старший оперуполномоченный МГБ. Все зыки Воркуты весьма одобрительно отнеслись к происшествию на 6-й шахте, восхищались единодушием заключенных, совершивших жестокий, но справедливый самосуд, одобряли наказание виновного начальства... Однако жечь людей живьем...

Но и в нашем лагере камышлаговцы нет-нет да и напоминали о себе. Много лет в КВЧ лагеря работал Петро Гриценко, здоровенный добродушный хлопец с Украины. Сам Петро на сцене никогда не выступал, но был страстным поклонником самодеятельности, незаменимым организатором концертов и спектаклей. Все члены нашей самодеятельности любили и уважали Петра. Не знаю, по каким причинам Гриценко ушел из КВЧ и устроился работать помощником Паши Эсаулова, то есть стал одним из главных нарядчиков лагеря. Как Петро воевал с ворами, я, конечно, не знаю, но войну эту он в одночасье проиграл...

Как-то в теплый летний день я встретил Петра около санчасти и, мы вместе, не спеша, пошли с ним по мосткам, беседуя о том о сем. Помню, он стал меня уговаривать принять участие в новом большом концерте самодеятельности, запланированном на ближайшее время, я отказывался. Так мы с ним погуляли с полчаса, Петро, между прочим, сказал мне, что сидеть ему в лагере осталось меньше года, что в Воркуту приехала его жена и ждет его освобождения. Я даже позавидовал ему белой завистью – так мало осталось страдать... У нас была в ходу известная лагерная хохма:

– Сколько осталось тебе сидеть?

– Да десять месяцев.

– Во счастливчик!..

– Да все месяцы-то май...

Потом Петро направился к себе в нарядную, а я в свой кабинет. Прошло еще полчаса, слышу в коридоре топот, громкие голоса – и в кабинет ко мне без стука влетает Петя Лапинскас и прямо с порога громко кричит:

– Петра Гриценко убили!

И убежал, хлопнув дверью. Что за чертовщина, светлый день, я только что говорил с Петром, и вдруг убили... Я поспешил в приемный покой, который был рядом с моим кабинетом, открыл дверь и ужаснулся... На белом столе, как был, в одежде и кирзовых сапогах лежал на спине огромный Петро Гриценко, его лицо было покрыто смертельной бледностью, из ушей и носа текла густая кровь, дыхание уже было чейн-стоковское, Петро умирал... За эти годы я насмотрелся всякого, многое узнал из практической медицины и без врачей определил, что у Петра перелом основания черепа. Подойдя поближе, я увидел, что затылок у Петра размозжен, и волосы слиплись от густой крови, Петро еще вздохнул несколько раз, глубоко и редко, из носа и изо рта пошли кровавые пузыри, и он затих... Черты лица у Петра заострились, приобрели какое-то особо строгое выражение, кожа лица на глазах стала как белый мрамор... Как вскоре выяснилось, когда Петро шел в нарядную, к нему подошли двое, один – спереди и что-то у Петра спросил, а второй сзади ударил его обрезком медного шестигранника по затылку два раза. Эту картину видели из окон ближайшего барака, определили, что убийцы были из камышлаговского этапа, но кто конкретно убивал, так и не дознались. Дружки Гриценко поклялись, что если разыщут убийц Петра, повесят их публично, но, несмотря на все старания хлопцев и начальства, убийц так и не разыскали... Петра все очень жалели, такой сердечный и добрый был хлопец.

В конце июля начальство санотдела Речлага объявило конкурс на лучшее рацпредложение по санитарной службе лагерей. Такой конкурс тоже проводился первый раз. Подумав – чем черт не шутит, – я подал заявку на конкурс, и мне за оригинальную модернизацию рентгеновского аппарата присудили вторую премию. Я получил на руки пятьсот рублей. Добавив к этой сумме еще пятьсот рублей из сэкономленной зарплаты, я был счастлив вручить Мире тысячу рублей – свой первый реальный вклад в бюджет нашей семьи.

В это же время произошли очень большие события в нашей лагерной жизни, хотя, на первый взгляд, внешне они проявились слабо. Как стало известно, в Кремле победила группировка Н. С. Хрущева, который решил разрушить до основания всю лагерную систему. Это был очень смелый, прямо революционный шаг, до этого времени наша лагерная система – ГУЛАГ – была как бы государство в государстве. МГБ обеспечивало посадку советских граждан на длительный срок – до двадцати пяти лет, а МВД использовало заключенных на своих предприятиях, а все барыши попадали к ним в карман... Поэтому все угольные шахты Дальнего Востока и Севера, а также золотые прииски Колымы находились в ведении МВД, которое за счет бесплатной рабочей силы (каторжан и заключенных) обеспечивало чрезвычайно высокую зарплату начальству. Начальники шахт, главные инженеры, начальники управлений комбината часто были малограмотными, но за погоны получали огромные деньги. Уходя в отпуск, капитан или майор МВД получал до двухсот тысяч рублей. Это было неслыханно! Например, на ленинградских заводах высококвалифицированные инженеры или рабочие на руки получали не больше тысячи. За счет шахт и золотых приисков получал большую зарплату весь аппарат МГБ и МВД, так что все они были заинтересованы в сохранении лагерной системы, все, кроме миллионов несчастных заключенных и их родных. Мы хорошо понимали ситуацию и удивлялись поразительной решительности Н. С. Хрущева и его соратников. Как его не убрали? Уму не постижимо...

Однажды к нам на шахту прибыла большая комиссия горных инженеров из Москвы, они носили черную форму и особые погоны. Члены комиссии спускались в шахту, осматривали механизмы, и затем последовал сакраментальный вопрос:

– А это кто такие?

– Это рабочие, шахтеры.

– А почему они носят на спине номера и на работу ходят строем?

– Это заключенные, лютые враги Родины.

– А, заключенные... Но на наших шахтах работают только вольнонаемные, уберите их или освободите, только тогда мы примем от вас шахты.

Это были представители Минугля, которым Н. С. Хрущев приказал принять шахты от МВД. Когда мы узнали об этих переговорах, всем стало ясно, что лагерной системе нанесен нокаутирующий удар, и она вот-вот должна рухнуть. Многие, правда, не понимали этого, но мы, интеллигенты, разобрались во всем сразу, и наше настроение значительно улучшилось... Я, помню, обнял и расцеловал своего Ванюшу и сказал ему:

– Беги, Ваня, к своим дружкам и скажи им, что скоро все будем свободными.

Так все в скорости и произошло, заключенных шахтеров некем было заменить, очень уж их было много, и Москва решила всех их выпустить. Для этого Москва прислала в Воркуту специальную судебную комиссию, которая на месте рассматривала дела заключенных. Так, например, все отсидевшие половину срока и не имевшие лагерных судимостей получали на руки паспорт и свободу, правда, без права выезда из Воркуты. Значит, все посаженные в 1943 – 1945

годах и имевшие пятнадцать-двадцать лет срока, вышли на свободу. Это была великая реформа, сравнить с которой можно только реформу освобождения крестьян от крепостной зависимости царем Александром II в 1861 году. Многим заключенным, получившим двадцать пять лет за болтовню, комиссия снижала срок до десяти лет и тоже выпускала на свободу, многие были прямо на месте реабилитированы с правом выезда в любой город страны. В эту категорию попали бывшие коммунисты, посаженные в 1937 – 1941 годах, а также после войны. Из моих друзей были реабилитированы на месте А. В. Зискинд, А. Д. Гуревич, Г. С. Блауштейн. Они немедленно укатили по домам – в Москву и Ленинград.

В общем, лагерная система начала разваливаться, но все же продержалась вплоть до 1956 – 1957 годов, когда все лагеря в Воркуте прекратили свое существование и превратились в рабочие поселки без колючих заборов, вышек и вахт... Мы все считали, что Н. С. Хрущев своей деятельностью заслужил золотой памятник, он не только выпустил на волю многие миллионы несчастных сталинских рабов XX века, но и разрушил саму систему и практику ареста и использования заключенных на самой тяжелой работе.

Все в лагере ловили всевозможные слухи об освобождении заключенных, примеряли эти случаи к себе. Мира все чаще и чаще вопросительно посматривала на меня – когда же наконец я тоже напишу жалобу – но я пока все не решался, очень уж страшная у меня статья – 58-8, террорист, убийца, какое уж тут освобождение... И тянул с жалобой, полагая, что момент еще не наступил.