Рентген строгого режима

– Встать!..

Все опешили, в Проектной конторе такое чинопочитание было не принято. Все же кое-кто встал, но большинство как сидели, так и продолжали сидеть – чихали они на вохряка двумя ноздрями... Тут уж вохряк разошелся на всю железку, разорался до невозможности и стал ругаться, не выбирая выражений, хотя в помещении работали и вольные женщины:

– Встать, сволочи! Каторжники! Фашистские морды! Бандиты! Воры! – и т. д. и т. п. орал вохряк на верхнем регистре.

Что могли ответить заключенные, лишенные всех человеческих прав? Все сделали вид, что ругань к ним не относится, все, кроме Ивана... И вдруг тихий воспитанный Коннов, подошел к вохряку, железной хваткой схватил его за горло, вытолкнул в коридор, повалил на пол, протащил, как куль с мукой, до входной двери и выбросил с высокого крыльца на улицу. В окно все увидели, что вохряк долго лежал мордой вниз – видимо, приходил в себя, – потом с трудом встал на четвереньки и наконец, поднявшись в полный рост, шатаясь побрел в надзорслужбу. Тут уж начали действовать быстро и по-деловому: Ивана вызвал к себе в кабинет начальник отдела Грудин и приказал ему молниеносно исчезнуть из конторы на неделю, что Иван и выполнил без всяких споров. Через полчаса вся надзорслужба во главе с опером прибежала в контору искать преступника, чтобы арестовать его – ведь он посмел поднять руку на представителя советской власти! Битый вохряк несколько раз обошел комнату, в которой с ним так невежливо поговорили, разглядывал пристально всех мужчин, но обнаружить невоспитанного сотрудника так и не смог... Тогда опер, заперев все двери конторы, принялся искать по другим комнатам, но все напрасно. Придумали самое сильное средство – в кабинете Рахмеля (начальника филиала) опер провел допрос всех вольнонаемных, коммунистов и комсомольцев, требуя от них только одного – фамилию напавшего на стража сотрудника. Все в один голос утверждали, что не видели, не слышали, кто на кого напал и зачем... История эта тянулась несколько дней и так ничем не закончилась... Коннову оформили отпуск на неделю за свой счет, и он переждал шум дома. Но прошел месяц после скандала, и вдруг мы узнаем, что Иван Коннов арестован и против него возбуждено уголовное дело. Начальство Проектной конторы попыталось навести справки в прокуратуре, но городской прокурор отказался отвечать на вопросы. Через некоторое время следователь запросил у конторы характеристику на Ивана. Все ломали голову, кто же все-таки заложил Ванюшу? Значит, в конторе работает стукач, но кто? Только через полгода Иван наконец вернулся на работу, без волос и с другой фамилией. Был он очень худ и бледен, но веселый и улыбающийся. Оказалось, что арест Ивана никак не был связан с историей с вохряком. Он рассказал все подробно, и мы слушали его, затаив дыхание... Оказывается, много лет назад Иван Коннов был активным участником бандитской шайки, совершавшей в крупных масштабах грабежи с применением огнестрельного оружия. Несколько раз Ивана ловили, сажали в лагерь, но он все равно возвращался к прежней «деятельности». После очередного налета Коннова поймали, осудили и крепко посадили, всерьез и надолго... Но Иван и тут сумел удрать, сделал себе надежную «ксиву» (липовые документы), порвал с прошлым, закончил сперва вечернюю школу, потом горный техникум, обзавелся семьей, хорошо работал и жил тихо... Но наши органы не зря едят свой хлеб, и в конце концов Ивана все же разыскали, арестовали, и ему грозило наказание не только за побег, но и досиживание того, последнего срока. Иван решил бороться. Он заявил прокурору, что цель следствия и нового наказания не имеет никакого смысла, что он за эти годы стал совершенно другим человеком и что его работа и его жизнь подтверждает это неопровержимо. Он исправился и искупил... Изолировав его от общества, закон разрушит все, что он сделал за эти годы, его детей обречет на нищенское существование и воспитание без отца, а его самого снова превратят в преступника, и неизвестно, что он будет делать после освобождения, не исключено, что снова станет бандитом... Борьба Ивана с прокурором продолжалась несколько месяцев, и в конце концов его доводы прокурор признал обоснованными и закрыл дело. Коннова выпустили и оформили ему документы на настоящую его фамилию. Вот и вся история... Мы долго еще продолжали называть Ивана по-старому, пока не привыкли.

В конце 1956 года начальник Проектной конторы выдал Мире – теперь уже Боровской – ордер на комнату в деревянном двухэтажном доме городского типа, на улице Горняков. В другой комнате жили супруги Зюльман. Зюльман, пожилой, высокий и очень красивым мужчина, был знаменитым в Воркуте гинекологом, спасителем всех воркутинских дам, как они его называли. Его жена Мария Львовна тоже слыла воркутинской красавицей, работала она на комбинате экономистом. Они тоже были бывшие заключенные, и мы с ними отлично поладили.

Иногда к нам на огонек заглядывала подруга Миры по лагерю, артистка Воркутинского драматического театра Елена Константиновна Волошина. Мы, когда было время и настроение, ходили в театр на спектакли с ее участием. Главным режиссером театра был очень интересный, умный и обаятельный человек – Николай Германович Гайдаров. Мы быстро сошлись характерами и подружились... Коля был большим поклонником красивых женщин и всегда у них пользовался успехом.

Закончился 1956 год, и новый 1957-й принес не очень большие изменения в нашей судьбе... 1-го февраля мы получили телеграмму от Светланы Тухачевской, в которой она сообщала, что 31 января 1957 года реабилитированы М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич и все остальные маршалы и командармы, расстрелянные 12 июня 1937 года. Света просила Миру срочно приехать в Москву и принять участие в хлопотах по получению квартир и прописки. Мира выехала немедленно, и я остался один, ожидая развития событий. Я тоже написал в Москву короткую жалобу на несправедливое решение Военного трибунала по моему «делу», в котором мне оставили десять лет лагерей и поражение в правах на пять лет, – за что, спрашивается? Ответ пришел неожиданно быстро – мое «дело» прекращено и судимость снята. В городской милиции мне выдали новый и «чистый», без ограничений, паспорт, и я мог жить в любом городе Советского Союза, если, конечно, меня там пропишут... Лагерная система продолжала разрушаться, уже многие мои друзья по лагерю были либо освобождены, либо реабилитированы, либо увезены (правда, еще в «Столыпине») в Москву на переследствие. Так, уехали Е. А. Эминов, Ф. М. Жаткин, Г. В. Рожковский, В. В. Юдин, X. К. Катлапс, А. Д. Гуревич, Е. М. Раскин, В. А. Мухин и многие-многие другие. Все они были реабилитированы, освобождены из тюрьмы, получили чистые паспорта. Еще в Воркуте были реабилитированы М. И. Сироткин, И. Г. Цейс, Б. И. Мейснер, и они тоже уехали по своим родным городам и остались жить там. За долгие годы нечеловеческих страданий все реабилитированные заключенные получали денежную компенсацию в размере двухмесячного оклада с последнего места работы. Только М. И. Сироткин, в виде исключения, получил огромную сумму – за пятнадцать лет – единовременное пособие, но это был единственный случай. А. В. Зискинда реабилитировали прямо в Воркуте, и ему даже вручили партбилет, в котором была сделана запись: «С 1937 по 1956 год в работе партии участия не принимал», что с нашей стороны вызывало едкие остроты.

Мне очень понравилась история, рассказанная Г. Д. Грудиным. В 1937 году Грудин занимал должность главного инженера «Ткварчелистроя» – шахты на Кавказе, его, конечно, посадили, дали десять лет лагерей и в 1947 выпустили с правом жить только в Воркуте. В 1955 году он начал писать жалобы в Москву с просьбой реабилитировать его, так как он ни в чем не виноват, но, к его удивлению, на все свои жалобы он не получил ни одного ответа. Тогда он сам поехал в Тбилиси искать правду. С большим трудом добился приема у большого начальника КГБ и попросил у него объяснений по своему делу. Генерал его внимательно выслушал и сказал буквально следующее:

– Вот, Грудин, все твои жалобы. Москва прислала их мне и требует, чтобы я тебе ответил. А что я должен отвечать? Ты пишешь, что не виноват, а вот твой следователь написал в твоем деле, что ты очень виноват. Кому прикажешь верить?

Грудин опешил и не знал, что сказать... Внезапно его осенила гениальная идея:

– Но как же так, мой непосредственный начальник и начальник «Ткварчелистроя», насколько мне известно, жив и здоров и даже не был посажен, он же может подтвердить, что я ни в чем не виноват, – и Грудин назвал фамилию своего бывшего начальника.

Высокий чин просто обомлел:

– Как, ты его знаешь? А знаешь, кто он теперь?

– Нет, не знаю, знаю только, что он жив и здоров.

– Да он теперь секретарь ЦК Грузии!

– Ну вот и позвоните ему, он подтвердит мои слова.

– Как я буду ему звонить, ты что, спятил?

– Ну так дайте мне его телефон – и я ему позвоню сам.

Тут же из кабинета чина, Грудин позвонил в ЦК Грузии, и там очень удивились, что через девятнадцать лет он наконец объявился, и пригласили его вечером домой.

Все было очень здорово, так умеют только грузины: был великолепный стол, отличное вино, теплые слова, грузинские тосты, красивые женщины. И наконец, когда они остались одни, член ЦК сказал ему:

– Ты старый ишак, Грудин! Кому и зачем ты пишешь? Надо было приехать сразу ко мне, и я бы тебе все сделал. Если захочешь приехать в Грузию насовсем, буду очень рад. Ну, теперь иди и не забывай старых друзей...

В своем номере гостиницы Грудин на столе нашел новый чистый, без ограничений, паспорт, справку о реабилитации и пакет с деньгами. Все... Но Грудин в Грузию все же не поехал, остался работать в Воркуте, заработал кучу денег и переехал жить в Москву. Работать в Москве уже не стал – вышел на пенсию. Грудин на редкость умный был мужик.

Скучно мне стало жить в холодной Воркуте без Миры, правда, наши многочисленные друзья очень старались, чтобы я не чувствовал одиночества. Галя Рубина и ее мама – Мария Васильевна, приглашали меня к себе и угощали потрясающе вкусными обедами с пирожками и пирогами. Заходил ко мне и Гайдаров, тащил к себе в директорскую ложу, где мы, потягивая из маленьких рюмочек марочный коньяк, смотрели спектакли, а в перерывах обсуждали мировые и местные проблемы... Время летело быстро, на работе скучать мне тоже не давали. Начальник шахты, главный инженер, Ищук, Кесс без конца нагружали меня всякими «интеллектуальными» делами – расчетами, всевозможными проектами... Как-то начальник шахты поручил мне спроектировать и построить новую столовую, старая «едальня» размещалась в каком-то грязном полуподвале и не отвечала новым требованиям. Наш ОКС был совершенно не обязан строить столовую, но власть есть власть, Ищук отбиться не смог и впряг меня. Раньше я никогда столовых не проектировал и тем более не строил. Первым делом я поехал к друзьям в Проектную контору и со смехом рассказал им о своем задании, все тоже посмеялись, но тут же выдали мне кипы типовых проектов столовых, приложили все правила, нормы и СНИПЫ, и я, подобрав подходящий вариант, переделал его в соответствии с нашими требованиями. Большой ватман с чертежом столовой я положил на стол начальнику шахты, тот внимательно все рассмотрел и без разговоров утвердил, потом я утвердил этот проект в городе, во всех инстанциях, и через месяц новая столовая гостеприимно распахнула двери перед шахтерами. Директор новой столовой тоже постарался на славу – получил хорошие продукты и приготовил очень вкусный обед, таким образом новая столовая стала не только красивой, но и «вкусной»... Не обошлось и без смеха. На генплане шахты я долго искал место для здания столовой и наконец подобрал подходящее, но когда показал свой вариант Ищуку, тот сразу же его забраковал, так как здание, построенное на этом месте закрыло бы какой-то там маркшейдерский знак – репер, и потребовал от меня, чтобы я повернул здание столовой на 45 градусов, что я и сделал. Но когда высокая комиссия принимала новую столовую, Ищук, к моему удивлению, громко выразил недоумение, какой, дескать, идиот так странно развернул столовую? Я тихо, на ухо, ему напомнил, кто здесь идиот. Коля вспомнил и замолчал...

Следующим моим большим проектом был лесопильный завод на три пилорамы, очень сложная и трудная работа, попотел я над ней, что называется, свыше всякой меры. Основная трудность заключалась в том, что завод надо было разместить на крутом берегу реки Воркуты, при этом требовался большой и тяжелый фундамент. Но когда я взял геологическую карту, то пришел в ужас – береговая полоса представляла собой шестиметровую толщу насыпного грунта, состоящего из пустой породы, опилок, смешанных с угольной пылью и металлическими стружками, и прочих отбросов из шахты. Все эти завалы пришлось расчищать, ставить опалубку и заливать бетоном. Адова работа... Но все же через три месяца новый большой лесопильный завод распахнул широкие ворота, и огромные бревна, поднятые лесотаской из реки, вползли на ленты транспортеров, и все три большие пилорамы взревели и начали превращать большие бревна в толстые доски... Я стоял на возвышении и с удовольствием наблюдал за работой машин и людей...

Случилось со мной происшествие, которое еще раз напомнило, что человеческая жизнь в Воркуте не стоит и копейки. Как-то днем в нашу большую комнату, уставленную кульманами, с грохотом ворвались два блатных вора и, размахивая длинными ножами и страшно матерясь, потребовали главного начальника. Ищук побледнел, но молча поднялся из-за стола. Я, взяв табурет в руки, встал рядом с ним.

– Я начальник ОКСа. Чего вам?

– Почему ты падла, закрыл нам пропуска? – заорали оба вора во весь голос, глаза их сверкали на бледных худых лицах, и было ясно, что они готовы на все и шансов остаться в живых у нас немного.

Я сразу все понял и, собрав в кулак все свои не очень обширные актерские данные, заорал басом Несчастливцева на самом мощном регистре:

– Ты, идиота кусок, офонарел, что ли?

Оба вора от неожиданности несколько опешили и уставились на меня, а я, не теряя ни секунды, объяснил им, что, во-первых, они к ОКСу никакого отношения не имеют и, во-вторых, мы не могли им закрыть пропуска, так как не знаем даже их фамилий. Последний довод произвел на них охлаждающее действие, и, витиевато матерясь, они так же мгновенно исчезли, как и появились...