Репетиция Апокалипсиса

— Я люблю Тамару, — глухо произнёс Тимур, он вот-вот готов был кинуться на Эньлая.

— Успокойся, Тимур. Возьми себя в руки. Я верю: ты её любишь, но это была не Тамара. Макар сказал, что дьявол играет на страстях. У тебя не просто любовь, у тебя ещё и страсть… Или ты будешь это отрицать?

— Просто — не просто, какая разница?! Какая может быть любовь просто?! Она только что здесь была! Я целовал её руки! Понимаешь?!

— Понимаю… — Лю тоже насупился. — А я с той самой ночи не видел Наташу и детей! Я не знаю, где они, понимаешь?! Мне никто не является! Я только слышал Наташин голос… Я не знаю, где они, понимаешь?! — снова повторил Эньлай.

Он отвернулся и пошёл к машине. Сел за руль и хлопнул дверцей. Тимур пару минут стоял, сжав кулаки. Казалось, он вот-вот начнёт крушить всё вокруг. И всё же он совладал со своим гневом.

— Понимаю, — сказал он. — Извини.

— Не за что…

— Как ты думаешь, можно что-то исправить?

— Ты в каком смысле? — удивился такому вопросу Лю.

— В глобальном.

— Э-м-мм… — сначала растерялся китаец, но потом вдруг вспомнил Конфуция: — Человек, который совершил ошибку и не исправил её, совершил ещё одну ошибку. Можно всю жизнь проклинать темноту, а можно зажечь маленькую свечку… Попытаемся зажечь свечку?

— Хорошо сказано… Но мне больше нравится, как сказал Никонов: делай то, что должен, и будь что будет.

— Даже если ничего уже не будет?

— Даже если ничего уже не будет.

— Видеть то, осуществления чего требует долг, и не сделать — есть отсутствие мужества, — вспомнил Эньлай ещё одно изречение Конфуция.

— Блин, вы все тут такие умные, — покачал головой Тимур, взгромождаясь за руль огромного автобуса.

— Если человек твёрд, решителен, прост и несловоохотлив, то он уже близок к человечности, — подсыпал на дорожку китайской мудрости Лю. — Блажен, кто ничего не знает: он не рискует быть непонятым.

— Ты что, специально заучивал?

— Так меня воспитывал отец.

2

Леонид Яковлевич Садальский уже через час после разговора с парламентёрами листал досье на каждого из них. С воякой Никоновым всё было понятно — пушечное мясо с мозгами. Хуже не придумаешь. Пушечное мясо не должно думать! Так нет же — насоздавали элитных подразделений… Нет, с этим всё ясно. Жизнь — Родине, честь — никому… Леонида Яковлевича заметно передёрнуло. Больные люди! Весь мир — родина, а эти всё за свою лапотную Россию держатся.

Самый тёмный и непонятный человек — Макар. О нём меньше всего. Слишком умён для могильщика. Мэр мёртвого города против мэра умирающего города… Нет, возрождаемого!

Горячий кавказский парень вообще не в счёт…

И вот — Пантелей… Что это ещё за игры в Лазаря?

Всматривался в документы…

Отец — Александр Михайлович Смирнов (Божья воля) — вице-президент крупнейшего банка… Приличный человек… Партийный стаж даже есть. Достойная карьерная лестница. Что называется, не с загранпаспортом родился. Всего добивался сам. Места работы — от Сахалина и до Питера. Что там с фамилией? Ага, видимо, стеснялся своей фамилии в бизнесе, предпочёл фамилию жены… Молодец! С фотографии смотрит солидный мужчина, подтянутый, цельный и целеустремлённый. Где же у него сбой-то произошёл? На генетическом уровне, что ли? Или, может, из этих — скрытых патриотов-благотворителей? Жена — Ольга Сергеевна — последнее время почти нигде не работала… Из рода священников. Дед прошёл лагеря… Ага! Вот! Здесь, пожалуй, собака зарыта. Надо понять, какими этот парень практиками владеет. Вероятно, медицинская академия — это только прикрытие…

В этот момент Эдик втолкнул в кабинет запуганного бойца.

— Тот самый? — спросил Леонид Яковлевич.

— Тот самый. Живее всех живых.

— Как зовут? — обратился Садальский к парню.

— Арнольд.

— Арнольд?

— Меня отец в честь Шварценеггера назвал, — поторопился объяснить боец.

— Почётно, — иронично оценил Садальский, — но по тебе не заметно. Присядь. Значит, говоришь, Арнольд, тебя убили? А может, ты просто сознание потерял от удара? Откуда тебе знать, что тебя убили, горло тебе, как ты товарищам рассказываешь, сломали.

— Н-ну… — Арнольд растерялся.

— Давай так, ещё раз и всё по порядку. Подробно, в деталях.

— Ну, я кабинет охранял. Где доктор этот, старуха… Синяк там кровью исходил. Ему минуты оставались. Кровищи на полу ведро было.

— Так ты охранял или в кабинете с ними сидел?

— Охранял. Но я ведь видел.

— Ну-ну… дальше.

— Подошёл китаец, я думал — наш.

— Ты способен думать?

Арнольд потупился.

— Если б был способен, ты бы не думал, что китаец — наш.

— Надо было всем нашим на рукава повязки сделать одинаковые. Тогда бы не путали! — неожиданно смело вспылил Арнольд.

Садальский даже слегка опешил от такой наглости. Но потом оценил мысль.

— А что, очень даже правильно ты говоришь. Вот ведь, нехватка профессиональных кадров сказывается. А думать ты умеешь, — в чёрных зрачках Садальского блеснул холодный огонёк одобрения, — надо назначить тебя взводным или ротным каким-нибудь. Вот структуру продумаем, обязательно назначу.

— Спасибо.

Леонид Яковлевич снова превратился в стену. Слово «спасибо» он не любил.

— Дальше рассказывай.

— Ну… он… типа… с кухни пришёл. Потом удар — и всё.

— Что — всё?

— Темнота.

— И ты думаешь, а мы выяснили, что думать ты умеешь, что всякая темнота — это смерть?

— Так она только вначале была! А потом я смотрю со стороны, как китаец у меня на шее пульс проверяет.

— У тебя?

— Ну… у тела моего…

— И… — что-то наподобие интереса отразилось-таки на лице Садальского, — как ты себя ощущал?

— Прикольно… легко так. Я и дома побывал, только там всё равно никого не было… и обратно вернулся. А потом появились эти…

— Кто?

— Не знаю. Страшные… ужасные… Со всех сторон.

— Врёшь! У тебя должно было быть как минимум три дня здесь. Никто за тобой в эти три дня прийти не должен.

— Я не знаю, — сжался Арнольд, — я только ужас помню. Не знаю, зачем они… Но когда этот парень начал молиться, их как ветром сдуло. Так легко стало… Словно на волнах укачивало. И я уснул…

— Уснул? Мёртвый?

— Ну я же мёртвый-живой был. Просто всё размылось… Расплывчато стало. Ну, знаете, как когда мама в детстве укачивает… Вот так…

— Ты ещё и образное мышление имеешь, — холодно заметил Леонид Яковлевич.

— А проснулся я уже в своём теле. Боль в горле ещё была, но я уже дышал. Даже говорить мог.

— А почему ты от них сбежал? Он же тебя с того света вернул? — на этот раз Садальский буквально пригвоздил Арнольда взглядом.

— Я боялся… что вы меня… накажете…