Репин
Шрифт:
«Запорожские казаки турецькому султану.
Ты — шайтан (чорт) турецький, проклятого чорта брат и товарыщ и самого лыцыперя секретарь!
Який ты в чорта лыцарь? Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты годен сынив хрестиянских под собой мати (иметь): твоего вийська мы не боимось, землею и водою будем бытьця з тобою.
Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяць у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось куды нас! Кошевой атаман Иван Сирко зо всим коштом запорожським».
Казацкие боевые традиции хранила Запорожская сечь.
Сюда собирались все угнетенные, не признающие над собой кнута, жаждущие свободы люди. Исчерпывающе сказал об этом Гоголь в своей бессмертной повести «Тарас Бульба»:
«Это было точно необыкновенное явление
Репин с детства полюбил рассказы о запорожцах, об их смелости, находчивости, о вольной жизни.
Летом 1878 года, живя в Абрамцеве, в гостеприимном доме Мамонтовых, Репин вновь прочитал озорную грамоту. И желание написать картину возникло с непреодолимой силой. Тогда же был нарисован первый ее эскизный замысел. Но прошло более двенадцати долгих лет, прежде чем этот замысел был доведен до готовой картины, показанной на персональной выставке 1891 года.
Конечно, Репин все эти двенадцать лет не только жил в своей компании веселых казаков. Это было время самого исступленного его труда, самых больших свершений. Именно в эти годы, сменяя одна другую, были подарены миру лучшие картины и портреты Репина. Все они создавались одновременно с «Запорожцами».
Труд, озаренный великим вдохновением и талантом, гениальная работоспособность только и позволили одному человеку одолеть эту громаду.
Если бы можно было восстановить все персонажи, какие побывали на этом большом холсте и уничтожались рукой взыскательного художника, составился бы целый запорожский курень. Каждый из этих интересных типов сам по себе мог бы жить в искусстве. Но художник, компонуя прямо на холсте, уничтожал с легкостью свои создания.
В нем жила тогда большая уверенность в том, что на смену забракованных фигур он найдет лучшие, более подходящие для гармонии целого в картине.
Лишь одного смеющегося казака друзьям удалось спасти. Репин уже занес над ним свой неумолимый нож и готов был его соскоблить.
Такую щедрость мог себе позволить только богач, обладающий неисчерпаемыми творческими кладами. Но тут друзья взмолились и попросили Репина скопировать смеющегося казака, прежде чем над ним свершится жестокая расправа. Репин послушался и сохранил искусству заразительно хохочущего черноусого казака.
А в картине казак мешал. Он был почти рядом с хохочущим стариком, в котором все признают вольнолюбивого и крутого нравом Тараса Бульбу.
Оба они в картине жить не могли. Им не было тесно. Но один казак повторял в какой-то мере характер другого.
А этого в картине быть не должно.
На его месте появился во весь рост, спиной к зрителю, крепкий казак с загорелым затылком и задорным чубом, набросивший на плечи кобеняк с видлогою (плащ с капюшоном).
И Тарас от этого зазвучал во всем своем колоритном великолепии.
Не осталось и в левой стороне картины мальчонки, который в ней довольно долго жил. Теперь мы видим на его месте фигуру сладко спящего, должно быть, подвыпившего казака, который так и пропустил веселый случай посмеяться и понасочинять дерзостей самому турецкому султану.
«Запорожцами» жила вся репинская семья. Лица, которые появлялись в картине, были близки даже детям художника. В воспоминаниях В. И. Репиной, записанных — а вернее, написанных — К. И. Чуковским, есть такие строки:
«Почти каждый день папа читал вслух о запорожцах по-малорусски, в стихах: «О трех братьях», «О Савур-могиле» и рассказывал о Сечи. Тогда он писал свою картину «Запорожцы, пишущие ответ султану». Мы уже знали постепенно всех героев: атамана Серко с седым усом, это был мой (я все себе получше выбирала), казак Голота — «не боится ни огня, ни меча, ни болота»:
У казакови на голови шапка бирка, Зверху дирка, Травой пошита, Витром пидбита, Вие-повивае, Молодого казака прохлаждае, —Тараса Бульбу с Остапом и Андрием и кузнеца Вакулу.
Мы и сами из запорожцев, — думалось мне: — папа из Малороссии, а запорожцы — единственный смелый, вольный народ! Так увлекаясь, папа и нас увлекал своими рассказами и чтением. Моему маленькому брату Юре выбрили голову и оставили чуб; на круглой голове его сначала висел маленький, а потом вился длинный «оселедец», который
он заматывал за ухо. И костюм ему сшили: желтый жупан с откидными рукавами, когда крестный его Мурашко привез ему малороссийскую рубашку и шаровары. Жупан ему дали заносить, чтобы походил больше на настоящий.Часто мы играли в запорожцев: папа был Тарас Бульба, я — Остап, Надя — Андрей, или папа с Юрой были запорожцы, а мы с Надей — русалки, зазывавшие казаков в камыши, камыши заменялись кучками снега: мы играли на бульваре Девичьего поля, бежали вперед и прятались за сугробы.
Папа лепил фигурки запорожцев из серой глины, Тараса Бульбу и др.».
Нужны были модели, бесконечное количество украинцев, казаков, подходящих для этого веселого сборища.
Пригодились все знакомые. Для писаря Репину позировал украинский историк Д. И. Яворницкий, который очень помог художнику своим знанием украинской старины и ценными коллекциями.
Возле этого холста у художника с Яворницким возникла крепкая дружба, которая сохранилась и потом, после того как был создан образ хитроватого, ехидного писаря.
Дружба эта длилась до последних лет жизни художника, поддерживалась перепиской, которая стала особенно оживленной уже в самый канун смерти. Яворницкий радовал художника присылкой фотографий с людей и пейзажей, могущих пригодиться ему для работы. Репин слабеющей рукой все еще пытался довести до конца свой последний холст — удалую пляску лихих казаков — и в письмах к Яворницкому размечтался о поездке на милую ему Украину, о сборе типов, как в былые годы. Но все это уже было неосуществимо…
С тщательностью ученого Репин изучал быт запорожцев, их костюмы, оружие, утварь. Это был поистине не знающий себе равного труд исследователя. Сотни этюдов были написаны для того, чтобы потом из них отобрать то немногое, что сохранилось в картине. Тут очень помогли коллекции Яворницкого.
Предполагают, что графин, стоящий в картине на столе, был именно тот, который в своих экспедициях откопал историк в могиле запорожца. Ведь эти веселые люди хоронили своих товарищей, заботясь об их веселье в загробном мире, и непременно ставили графинчик с горилкой, чтобы покойник не скучал.
Все лето 1880 года Репин провел, разъезжая по Украине вместе с В. Серовым. Они побывали во всех местах, где когда-то была Запорожская сечь.
Уже много позже, когда картина была готова, Репина спрашивал журналист:
«Трудно ли было собирать этюды для этой картины?»
«Да, нелегко, — ответил Репин. — Например, понадобились очень типичные чумаки в степях Малороссии, — хотел их писать, ни за что не соглашались, ни за деньги, ни даром… Наконец, приезжаю на ярмарку в Чигирин и здесь вижу группу косарей — молодец к молодцу, лежат все на животах в ожидании найма… Эту группу я взял для этюдов. И отсюда почерпнул немало типов для картины».
В Качановке Репин писал самого хозяина имения Тарновского. Этот этюд, а также черты, увиденные у других людей, создали впоследствии образ атамана Серко.
Репин алчно зарисовывал в свои альбомы старинное оружие из коллекции Тарновского; он всегда любил прихватить от натуры с запасцем, чтобы, когда надо, не искать вновь. Пусть лучше останется неиспользованным.
Альбомные наброски Репина разошлись после его смерти по всему свету. Среди них были рисунки-шедевры. Об одних репинских альбомах можно было бы написать интереснейшую монографию.
Поездка на Украину так обогатила художника, что осенью он с новым жаром принялся за картину. Она поглотила его целиком, Репин даже не отвечал на письма друзей и провел почти две недели в экстазе творчества, спеша перенести на холст впечатления, полученные в поездке.
Потом уж, очнувшись от этого творческого запоя, он написал Стасову:
«До сих пор не мог ответить Вам, Владимир Васильевич, а всему виноваты «Запорожцы», ну и народец же!! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму… Вы меня еще ободрять вздумали; еще задолго до Вашего письма я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру, и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ!..
Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ!.. Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства! Во всю жизнь Запорожье осталось свободно, никому не подчинилось…
Да где тут раздумывать, пусть это будет и глумная картина, а все-таки напишу, не могу».