Реплика в зал. Записки действующего лица

Григорий Нерсесович Бояджиев в разношенных плавках возлежал на шезлонге и перечитывал "Дон Кихота" в подлиннике. Ему за шестьдесят, нам за тридцать. Он так бодро "положил глаз" на мою Алену, что сразу пришлось забыть эту разницу. Никто и не заметил, как он стал естественной принадлежностью нашей микрокомпании, в которую входили мы с Аленой, пока не добравшиеся до загса, Лева Новогрудский с его нерасписанной многолетней женой Люсей, Юра Ряшенцев, с женой расписанной, и кто-то еще периодически примыкал.

Григорий Нерсесович недавно побывал с туристической группой в Испании. В группе был Никита Богословский. Однажды им повстречалась ослепительной красоты монашенка. Богословский обернулся ей вслед и изрек: "Католичество переходит в качество". После этой байки, которую Бояджиев рассказал как бы для знакомства, стало ясно: этот пожилой тип в разношенных плавках, с интеллигентным животиком и с толстой книгой - наш человек.

Чья-то семилетняя девочка то и дело подходила к нему, теребила за полотенце, стараясь обратить на себя его внимание, и мешала читать. Когда девочка возникла в очередной раз, Бояджиев прокомментировал:

– Она так зачастила ко мне, будто ей не семь, а семнадцать...

Профессор Бояджиев заведовал кафедрой зарубежного театра в ГИТИСе, был учеником легендарного Дживелегова, и сам был знаменит немало - автор блистательных книг о Мольере, о "Вечно прекрасном театре Возрождения", плодовитый критик, успевший побывать в числе лидеров у "безродных космополитов", член художественного совета скандальной Таганки. Вот с такой яркой персоной, едва познакомились, Алена ушла с пляжа "за водой и сигаретами". Персона позвала за компанию. Не могу сказать, что их затянувшееся отсутствие сколько-нибудь меня напрягло, но дружеских подначек , пока они где-то ходили, наслушался...

Вечером он появился на нашей веранде во вполне корректных шортах и с алюминиевым чайником, прихваченным в столовой, полным сухого вина. Пришел не один. С ним была таганская актриса Ира Кузнецова. Она, оказывается, обитала где-то неподалеку от писательской территории у родственников и решила проведать маститого критика. И молодые актрисы любят красноречие. А также винцо из алюминиевого чайника.

Много было смеха. Мэтр импровизировал. Одарил монологом о величии платонической любви, в том же легком разговоре не забыл своего любимого Шекспира. Выдвинул, например, тезис, который сходу было и не осознать: в современность Шекспира вынес Шиллер, а теперь Шекспир должен спасать Шиллера.

И потом было много разных интересных бесед. Однажды вдруг он высказался о соавторстве. Я навострил уши, поскольку к тому времени уже сильно утомился от писания вдвоем. От соавторства, сказал наш почти классик, немало, кстати, сочинявший на пару с Дживелеговым, может выиграть литературная техника, но можно потерять главное - индивидуальность.

Я согласился, Лева помрачнел.

К моим утренним пробежкам он отнесся философски, сказал: " А все-таки, мне кажется, такие длинные пути лучше преодолевать в воображении".

Тут согласился Лева, а я бегать продолжил...

На пляже он делился последними впечатлениями. Его соседом по столу оказался сотрудник аппарата Союза писателей России, простой человек, издавший в провинции толстый роман под названием "Пути и судьбы".

– Да, незамысловатое название! Сразу тянет прочитать...Он совершенно глух к языку - все еще не может усвоить мое отчество! Ни разу не назвал правильно.

– Но вы откликаетесь, Григорий Нерсесович?

– Откликаюсь, куда деваться! Сначала пробовал поправлять, теперь надоело.

Однажды, допивая компот, сосед его спросил:

– А вам не кажется, Григорий Нарпасович, что слава Гамлета слишком преувеличена?

Бояджиев поперхнулся и замолчал до пляжа. Более удачного объекта для такого вопроса, было, конечно, не найти...

Есть люди, при общении с которыми вдруг обнаруживаешь себя словно бы обескрыленным, неинтересным, туповатым, словом, явно хуже, чем ты есть на самом деле. А бывает наоборот: общаешься и вдруг вырастаешь в собственных глазах, сам себе кажешься лучше, талантливее, интереснее. Такое случается не часто. Заражать лучшим - редкий дар. Бояджиев был именно из таких. Ему хотелось задавать главные для тебя вопросы.

Как-то поделился заветным: хочу, мол, написать пьесу о последних днях Льва Толстого, впервые в истории нашего театра вывести его как персонаж драмы на русскую сцену.

Реакция последовала самая добрая, даже вдохновляющая: делайте, замечательно! "Вы, наверное, вообще скоро бросите штатную работу. Я вижу - созрели, - сказал он.
– В вас есть хорошая спортивность. Действуйте. Однажды, знаете, я о сходном думал. После Креона, его гениально сыграл Евгений Леонов в театре Станиславского, зашел к нему за кулисы поздравить, и я ему сказал тогда: вам надо сыграть Льва Толстого! Вот ведь совпадение..."

Друзья, прикалываясь, частенько обыгрывали мое необычное имечко - Даль, в основном не далеко удаляясь от названия поэмы Твардовского "За далью даль". Бояджиев взглянул на это дело по-новому, он сказал: "Не в Даль, а поперек".

В Москве Бояджиев позвал в гости. Его квартира была во втором доме, если идти от станции метро "Аэропорт" по Черняховского, на предпоследнем этаже, точно под квартирой Константина Симонова. Были там Алов с Наумовым, красивая студентка Мила, которую Григорий Нерсесович представил как свою дочь (позже она станет известным искусствоведом и автором дамских романов), были другие люди. А до того, как Тоня, жена, позвала к трапезе, Бояджиев увлек нас с Аленой в кабинет. Там на письменном столе под стеклом увидели знакомые фотографии: Алена у кипарисов, на скале, в пене прибоя. Это была моя коктебельская работа, а мэтр потом, на пляже, отобрал из пачки отпечатков те, что ему понравились.

Григорий Нерсесович Бояджиев умер огорчительно рано, через три года после того Коктебеля, было ему всего 65. Ничто не предвещало конца босому мудрецу, бегавшему за вином с алюминиевым чайником.

Недавно, готовясь к этой книге, перебирал архив и обнаружил блокнотные листочки с шуточными стихами, адресованными Бояджиеву, именовавшемуся в нашей компании почему-то Груня, его юморные телеграммы, присланные нам из Москвы - он тогда уехал раньше. Нашел и снова убрал. А во второй раз найти так и не смог. А можно было бы процитировать... А потом подумалось: надо ли? Зачем? Что скажет постороннему? Вполне достаточно осознания, что такой человек счастливо встретился, а, уйдя, в тебе остался.

Каждый год книги Григория Бояджиева открывают для себя все новые и новые студенты, их изучают и комментируют профессора, причем не в одной России, - они переведены на многие языки. Их читают и просто так - для ума и удовольствия.

А я думаю иногда: как все-таки удачно тогда получилось - устроиться на пляже рядом с шезлонгом, на котором интеллигентный человек читал "Дон Кихота".

А вообще говоря, писательский Дом творчества в Коктебеле был не только для писателей. Он был еще и вожделенным центром притяжения для советской интеллектуальной тусовки. Затесаться летом в пляжные писательские ряды на один, а то и два путевочных срока считал для себя престижным и доктор биологии, и академик физики, и дочка любого замминистра. Здесь побыть, а потом дома в разговорах небрежно пробрасывать что-нибудь про Юльку Семенова, Женьку Евтушенко или даже про Эдика Радзинского, слывшего неслыханным знатоком коктебельской женской природы...