Reset

Вестибулярному аппарату полегчало, когда я сел. Я уже не сыпал проклятьями, но во мне нарастало чувство дискомфорта. Не то чтобы я чурался общения с женщинами, но все же предпочел бы одиночество. К тому же мне не нравилось сидеть здесь с ней в тишине.

– Если вы зароете ноги в песок, то ощутите приятную прохладу. – Женщина нарушила тишину, прекращая мои терзания. От этого на мгновение мне стало неприятно, словно она прочла мои мысли.

– Разумеется, ведь солнце давно зашло, и песок успел остыть. – Я стараюсь быть непринужденным. У меня плохо получается.

Женщина поворачивает ко мне голову и изучает мое лицо. Я пытаюсь улыбнуться и понимаю, что забыл, как это делается.

– Вы что, пьяны?

Тон ее голоса дает резкий скачок вверх. Вопрос провокационный, и я радуюсь, что не настолько пьян, чтобы не понять этого. Мне приходится посмотреть на нее, чтобы дать отпор.

– А вы?

Брови женщины взмывают вверх, и она издает издевательский смешок на выдохе. По лбу у нее пробегает длинная продольная морщинка. Такие есть у всех, кто много удивляется. Я знаю это, потому что знаю Ивлина и потому что работаю ученым.

Я еще немного изучаю ее профиль, прежде чем отвернуться. У нее крупный нос, длинные ресницы и неровная бледная кожа. Мы вновь повисаем в молчании. Кажется, я отбил у нее желание продолжать беседу. Эта очень неловкая картина дополняется излишне романтичными деталями: в этой части пляжа мы одни, издалека доносится музыка, волны с шелестом набегают на берег, а над водой в звездном небе висит серебристая луна. Еще немного, и, клянусь, я бы молча встал и ушел, но она дала мне поблажку и заговорила со мной еще раз.

– Луна такая яркая сегодня.

Я протягиваю неопределенное «агам» и слегка киваю головой, словно болванчик. Ее голос звучит так мечтательно, длинные ресницы накалывают на себя звезды. Мне очень не хочется разрушать ее образ, но кок-тэйл и здравый смысл дают о себе знать.

– Строго говоря, от нее это не зависит. – Женщина обращает на меня настороженный взгляд. Она подозревает, что на этом мое замечание не закончится. И она права. – Яркость – это не свойство Луны. Она лишь отражает солнечный свет, так что ее яркость зависит от состояния земной атмосферы. Просто сегодня безоблачно.

Незнакомка сверлит меня взглядом. Собравшись духом, я смотрю на нее в ответ и подмечаю новые детали: у нее карие глаза и она весьма раздражена.

– Вы не увлекаетесь наукой? – Изо всех сил стараюсь ретироваться и быть более лояльным, и чтобы это было невозможно спутать со снисходительностью.

– Нет. – Короткий ответ волнорезом вспарывает мои потуги.

– Неудивительно.

Моя собеседница порывами вдыхает носом воздух и перекатывает язык. Я незаметно вытираю взмокшие ладони о штаны.

– Просто женщин, увлекающихся наукой, совсем не осталось. – Поспешно оправдываю ее вслух.

– Жаль того же нельзя сказать о невежественных мужчинах.

Я кидаю белый флаг, приподнимая руки с раскрытыми ладонями. Она хорошо приложила меня, но я заглушаю жалобный стон гордости и примирительно улыбаюсь – благо вспомнил, как это делается.

– Мое имя Уилл Уоксон. Я ученый.

– Я знаю. Может, я не умная, но я не тупая, мистер Уоксон.

Такое самокритичное заявление трудно оспаривать, но и явно согласиться с ним было бы невежливо. Поэтому я просто продолжаю улыбаться – ненавязчиво, как мне кажется.

Какое-то время только шум прибоя и ветер беседуют друг с другом. Со своим невероятным умением незнакомка прерывает тишину на самом пике ее невыносимости.

– И этот ваш чемодан у вас?

Я вспоминаю, как тяжело было расстаться с ним этим утром. Начальство взяло его под свою опеку и тем самым поставило завершающую точку в пути моей Цели.

– Нет. Конкретно сейчас он в высотках. Но завтра его покажут на панораме науки.

– Наверняка, будет очень занимательно. Может, даже настолько, что понравится женщинам. – Карие глаза сверкают и убегают от меня, прежде чем я успеваю поймать их.

– Вы, я так полагаю, не заинтересованы.

– Нет. Я предпочту что-нибудь другое.

– Например, зарыться ногами в песок и удивляться яркости Луны?

– Например. А что в этом плохого?

– Ничего. Просто, как по мне, наука гораздо интереснее.

Ресницы незнакомки опускаются, и к ее невеселой улыбке примешивается что-то холодное и мне непонятное. Вновь заговорив, она изъясняется нарочито спокойно, хотя в ее голосе слышится что-то очень негативное. К сожалению, мне не удается разобрать что именно – она мастерски лавирует между очевидными интонациями.

– Не наука дала мне жизнь, мистер Уоксон. Нет ничего удивительного в том, что я хочу попрощаться с этим, – и она окидывает пляж взглядом, – вместо прозябания на вашей дурацкой панораме.

И прежде чем я сумел придумать ответ, она сказала последнее:

– А сейчас я хочу немного полюбоваться солнечному свету Луны. Надеюсь, вы не против?

– Нет.

– Удивительно!

– Не буду вам мешать.

– Будьте добры.

Глава 5.

Я понимал, что это последняя неделя жизни наше-человеческого вида и мне не пристало жаловаться, но это было самое паршивое утро на моей памяти. Голова раскалывалась, стоило мне выпрямиться в полный рост, а изо рта воняло.

Ивлин присвистнул.

– Вау, какой вид.

Я не сразу сообразил, что мой друг стоит спиной к окну и с издевательской полуулыбкой следит за моими потугами совладать с похмельем. Интересно, что это слово течет в наших венах с далеких времен первого забродившего сока. Оно не стало архаизмом, не исчезло из употребления и не забылось. Прямо сейчас моя голова гудит, меня выворачивает – и именно это теснее всего связывает меня с прошлыми поколениями.

– Который час?

– Через сорок минут тебе нужно толкать речь.

Нечленораздельно прокряхтев какую-то околесицу, я опустился возле стены на холодный пол нашего квартирного блока и схватился за пульсирующий висок. Странно, но мой выжатый вид не разжалобил Ива. Продолжая ухмыляться, он с избыточным шумом прошаркал к стеклянной двери в пол, ведущей на балкон, и отодвинул ее, впустив в комнату теплый влажный воздух. Вместе с этим мне по ушам прошелся утренний гимн трех государств, подобно грому, раскатывающийся по поверхности воды, отскакивающий от стальных переплетений высоток и брызжущий во все стороны.