Решающее лето

— Не знаю.

— Ну, вы-то знаете. Ведь ему грозит тюрьма, да?

Что я мог ей ответить?

— Значит, тюрьма? Сколько ему осталось ждать?

— Может, месяц или больше.

— Так. А вы не соврали мне, что жены майора Шолто нет дома?

— Нет.

— Я слышала женский голос. Кто это?

— Его мать.

— Я хочу ее видеть.

— Она слишком расстроена.

— Ага, она расстроена! Расстроена, значит. А я, по-вашему, не расстроена? — Лицо ее сморщилось от боли и отчаяния.

— Я знаю, что вы тоже расстроены, — сказал я. — И искренне вам сочувствую.

— Это Шолто и Филд должны сесть в тюрьму! — воскликнула она. — Я убила бы их собственными руками. Слышите? Я убила бы их!

— Я и сам бы охотно это сделал.

Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня недоверчивым и испытующим взглядом. А затем тихо, с нескрываемым презрением сказала:

— Так я вам и поверила. — Прижав ладонь ко лбу, она с силой потерла его.

— Неужели же у них денег нет, чтобы купить себе свободу, у этих ваших Шолто и Филда? Я думала, деньги могут все.

— Нет, не все.

— Хоть в этом есть справедливость… Да, я бы собственными руками их убила. Мой Джордж, он уже оступился однажды и поплатился за это. Он хотел жить по-честному. Он хороший мастер, знает свое дело и неплохой мальчик. И вот подвернулись эти двое со своими планами и проектами, у них, дескать, есть для него хорошая работа, прибыльное дело, где нужна смекалка, как раз то, что ему нужно, чтобы начать все по-новому. Особенно этот, слащавый такой, Филд. Чуяло мое сердце, что здесь что-то неладно. Я знаю своего Джорджа. Но разве из него хоть слово вытянешь? Молчит, как каменный. Он мне сказал, что поначалу отказался впутываться в их дела, но они ему клялись и божились, что все у них по закону… а Джорджу нужны были деньги. Он хороший сын. Мне нужна диета, у меня язва, лечение требует много денег. Необходимы рыба, яйца и все такое… Доктора думают, что все это так просто на дереве растет… — промолвила она с горечью. — А Джордж хотел помочь мне, понимаете? Он, конечно, и о себе думал, что правда, то правда, он не ангел. Но они его впутали. Они все это придумали. Что теперь будет?

— Для Шолто и Филда это конец.

— Ну нет, только не для таких, как они! — воскликнула миссис Лаванда. — Эти выберутся. Дайте им годика два, и они опять возьмутся за свое и опять будут наряжаться да разъезжать в шикарных машинах. Только моему мальчику уже не выбраться на прямую дорогу.

— Зачем вы пришли сюда? — спросил я. — Что можем мы для вас сделать?

— Я пришла, чтобы сказать его жене все, что я думаю об этом Шолто, — ответила миссис Лаванда. — И еще, чтобы хоть кто-нибудь сказал мне правду.

— Его жене можно не говорить, она и без того все знает. Может, вам станет легче, если я скажу, что миссис Шолто так же плохо, как и вам, но она готова терпеть все до конца. Какую правду вы хотите знать?

— Сколько им дадут в самом худшем случае?

— Года три.

— Три года, — повторила она, тупо уставившись на свою зеленую сумку, которую мяла в руках. Сумка была совсем новая. — Ведь он у меня один!

— Шолто тоже единственный сын.

— Я желаю его матери иметь шестеро таких сыновей, — вдруг сказала миссис Лаванда и в упор посмотрела на меня остановившимся взглядом своих желтых глаз. Воцарилось тяжелое, гнетущее молчание. Затем миссис Лаванда стала суетливо и растерянно оглядываться, словно испугалась, что оставила здесь какую-то вещь, перчатки или газету.

— Ну что ж, тогда все. Спасибо за правду. Все же я знаю теперь больше того, что я смогла бы вытянуть из своего сына.

— Мне очень жаль, что ему так не повезло.

— Спасибо, спасибо. Жалости мне как раз и не хватает, — сердито ответила она и направилась к двери, затем вдруг остановилась. На ее лице появилось какое-то торжествующее и вместе с тем отчаянное выражение. — Воображаю, каково теперь старой леди, его матери. То-то соседи будут судачить. Конечно, мне тоже несладко от их пересудов, но у нас это проще. Наши ко всему привыкли. От этих рабочих парней, мол, всего можно ждать. Ведь вы небось так думаете?

— Я понимаю, как вам тяжело.

— Ну, ничего, я умею не терять голову в трудную минуту и не падать духом, — тихо ответила она. — В тот раз тоже было нелегко, но мы с ним перетерпели. А теперь… Я буду помогать ему. У него… я хочу сказать, у этого Эвана Шолто, есть отец?

— Нет, он сирота, как и ваш сын. Его мать осталась вдовой.

— Да-да, как и мой сын. Ну ничего, он вывернется, ваш Шолто, вот увидите. А вот мой — нет. Я знаю, для него это конец.

В передней она обернулась и сказала:

— Я на вас не в обиде, не думайте. Я знаю, что вы-то здесь ни при чем. Думаю, что и вам сейчас несладко.

Она коснулась моей руки. Лицо ее просветлело и стало почти приятным.

— Знаете, что я подумала? Может, мой Джордж все же выдержит, а? Может, как раз те двое не выдержат?

— Я уверен, что вы сделаете все, чтобы помочь ему.

— Да, сделаю.

Я не сомневался, что она сделает невозможное, чтобы поддержать сына, не обращая внимания на косые взгляды и злословие соседей. Она будет верить в своего мальчика, пока жива. И даже если в критическую минуту она вынуждена будет взглянуть правде в лицо, то и тогда, собрав крохи своей упрямой веры, она скажет, что он не виновен и на все воля божья.

Два дня спустя я получил письмо от Колларда, который повторил свое предложение. Теперь он писал конкретно и вполне официально: если я согласен заняться составлением каталога, он готов подписать со мной контракт на два года, установить мне жалованье — семьсот фунтов в год и предоставить бесплатную квартиру. По истечении срока контракта или в случае смерти Колларда до того, как срок контракта истечет, муниципалитет городка Б. должен предложить мне место хранителя музея с жалованьем, которое они сами сочтут возможным мне определить.

Разумеется, я тут же поделился новостью с Крендаллом, и, как и следовало ожидать, тот принялся высмеивать меня.

— Представляю, что за жизнь там тебя ждет. Два года! И каждый день — настой из чернослива. Научишься, как истый житель севера, проглатывать букву «р» и тянуть гласные. Завидная перспектива, нечего сказать, поздравляю.

Суэйн, заглянувший в галерею, чтобы еще раз полюбоваться своей последней картиной, возмутился и яростно набросился на него:

— Перестань паясничать, Крен. Для Клода это просто находка: прочное место, и притом возможность самостоятельной работы. Да я бы сам ухватился за это предложение, если бы Клемми согласилась расстаться с Лондоном. Не раздумывай, Клод.

— Представляю его в северной Англии, в глуши, где день-деньской льет дождь, — не унимался Крендалл. — Коротать вечера в компании фабрикантов скобяных изделий и торговцев шерстью! Они ведь, знаешь, какие шутники: «В кино я признаю только этого, как его… вот-вот, Чаплина! Ха-ха-ха!» И при этом так дружески хлопнут тебя по спине, что угодишь в канаву, где недолго и захлебнуться в грязи.

Мы с Суэйном не могли не отдать должное живому воображению Крендалла, однако усомнились в его объективности.