Решающий бой

— И как, получилось? — прищурился Ахромеев.

— Получилось, — кивнул Зорин, — Совсем без травм не обошлось, конечно. Слишком многочисленные банды были. И при этом с дубьем, свинчатками и другим холодным оружием. Три человека наших травмы получили. Но, слава богу, ничего слишком серьезного. И беспорядки в городе мы, вместе с милицией и ребятами из ДНД, пресекли.

— А в огонь лезть, спасать малышей не страшно было? — поворачивается генерал-полковник ко мне, — Ладно, Игорь Семенович, взрослый мужчина, офицер, пусть и в отставке. Но ты-то, Леша, и твои товарищи, все ещё зеленые. Пацаны совсем.

— Страшно, — честно признался я, — Но мы об этом тогда не думали. Там дети могли сгореть. Как нам потом с этим жить, если бы струсили?

— Ну что же, — Ахромеев с довольным видом откидывается на стул, — У меня пока больше вопросов нет. Разговором полностью удовлетворён. Считаю, стоит попробовать открыть сеть организаций, подобных «Красному Знамени» по всей стране. Но, естественно, окончательное решение буду принимать не я.

— Игорь Семенович, Алексей, — спустя пару секунд продолжил Сергей Федорович, обведя нас взглядом, — Подготовьте нам с Петром Ивановичем все документы по «Красному Знамени», как продумали структуру, что сделали, как работаете с молодежью. Напишите, как вы всё это видите, какие будут положительные эффекты, предложения по дальнейшему развитию военно-патриотических клубов. В общем, всё что думаете и считаете полезным. Мы с Петром Ивановичем всё внимательно почитаем, подготовим документы, на основе ваших материалов, пообщаемся с Дмитрием Федоровичем и Борисом Николаевичем.

— Товарищ генерал-полковник, разрешите вопрос? — обратился я к Ахромееву.

— Разрешаю, — в глазах Сергея Федоровича мелькнули веселые огоньки. — Спрашивай.

— Дмитрий Федорович, как я понял, министр обороны Устинов. А Борис Николаевич, кто? — спросил я.

— Борис Николаевич Пастухов — первый секретарь ЦК ВЛКСМ, — ответил вместо Ахромеева Ивашутин. — Мы с Сергеем Федоровичем предложим министру согласовать эту инициативу с комсомолом, и подать в Политбюро как наше совместное предложение.

— Ещё вопросы будут? — уточнил довольный генерал-полковник.

— У меня нет, — выдохнул я.

Зорин отрицательно мотнул головой.

— Тогда давайте на этом пока закончим, — поднялся генерал-полковник. За ним встал Ивашутин.

— Рад знакомству. Скоро, надеюсь, ещё увидимся, и поговорим более подробно, — Ахромеев обменялся рукопожатием с Зориным, потом протянул ладонь мне.

В момент соприкосновения наших рук, фигура Ахромеева расплывается, становясь размытой. Озарение, приходит как всегда яркой секундной вспышкой…

— Старый дурак, — губы крепкого мужчины в сером костюме презрительно искривились. Двое его спутников с бесстрастными лицами стали у двери, пресекая возможную попытку к бегству.

— Всё успокоиться не можешь. Допрыгался. Теперь мы тебя успокоим. Навсегда. Ни на какой сессии Верховного совета ты не выступишь и из кабинета уже живым не выйдешь, — в мрачной тишине кабинета слова КГБшника звучали приговором.

Ахромеев откинулся на кресле, внимательно слушая слова «серого костюма». Лицо маршала было спокойным, только крепко сжатые челюсти, проступившие желваки и потяжелевший взгляд, выдавали его состояние.

— Сопротивляться и звать на помощь не советую. Это бессмысленно. Никто не придет, — ухмыльнулся мужчина. Полоска шрама, разделившая правую бровь, зловеще белела в полумраке кабинета.

— Вы уже проиграли. Твоя страна обречена. Ей осталось жить считанные месяцы. И вы реликты прошлой эпохи будете, либо уничтожены, либо тихо доживетё свой век в новой реальности, не дергаясь. У тебя есть два выхода. Добровольно отдать нам доклад, написать записку, что совершаешь жизнь самоубийством и умереть. И тогда твоя жена и дочери будут жить. Можешь попробовать сопротивляться и сдохнешь, как ты хочешь, в борьбе. Но тогда с тобой сдохнут твои близкие. Что выбираешь?

Ненависть ушла из глаз маршала, сменившись обреченной усталостью. Из Ахромеева будто выпустили весь воздух. Он на секунду закрыл глаза и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Затем спокойно посмотрел на «серого костюма».

— Я отдам вам доклад и напишу записку.

Маршал рывком выдвинул ящик и бросил на лакированную столешницу, небольшую кожаную папку.

— Доклад здесь.

Мужчина с рассеченной бровью, подхватил папку, вжикнул замком, раскрывая её, впился взглядом в исписанные листы бумаг и расплылся в торжествующей улыбке:

— Не соврал.

Сергей Федорович решительно взял из настольного стаканчика ручку, пододвинул к себе стопку листов. Строки прощального письма легко ложились на бумагу, выплескивая внутреннюю боль и давно выстраданные мысли об уничтожении всего того, во что он верил, чем гордился и чему отдал всю свою жизнь. Уже не было ничего, только пустота в душе и осознанная горечь поражения. Но в своем последнем послании Ахромеев сумел намекнуть на происходящее:

«Всегда для меня был главным долг воина и гражданина. Вы были на втором месте… Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами» [10] …

10

О докладе маршала Ахромеева, упомянутого в книге:

Накануне своего "самоубийства" 23 августа Сергей Федорович закончил работу над текстом выступления на сессии Верховного Совета СССР, которая была запланирована на 26 августа. Он обсуждал его с дочерью (у нее даже сохранился черновик). Ахромеев предполагал довести до сведения депутатов убийственные, как он полагал, факты предательства некоторыми высшими чиновниками СССР интересов государства.

Сергей Федорович прервался на несколько секунд. Перед глазами встали родные лица супруги Тамары Сергеевны, дочек Наташи и Тани, погибших боевых товарищей.

Ахромеев выдохнул, отгоняя остатки воспоминаний.

— Пиши давай. У нас мало времени, — процедил мужчина с рассеченной бровью.

— Хорошо, — кивнул маршал и дописал последние строки:

«Прости меня, дорогая Томуся, что тебя не дождался. Остаюсь твоим, Томуся, мужем; вашим, мои дорогие, отцом и дедушкой.

Прощайте. С.Ф. Ахромеев».

— Все? — нетерпеливо спросил «серый костюм».

— Это было письмо семье, — сухо пояснил маршал. — Ещё пару строк.

— Быстрее.

Ахромеев выдохнул, отгоняя остатки воспоминаний, и дописал последние строки, поставив жирную точку.

«Не могу жить, когда гибнет моё Отечество и уничтожается всё, что я всегда считал смыслом в моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца.

Маршал откинулся на кресле, и устало закрыл глаза.

— Всё. Я готов. Делайте свое дело.

Серый костюм, криво ухмыльнувшись, кивнул исполнителям, оставшись на месте. Двое крепких мужчин подступили к маршалу. В руках одного из них появился тонкий скотчной тросик…

— Алексей, с тобой всё в порядке? — Сергей Федорович с беспокойством смотрит на меня.

— Да, — с трудом выдавливаю слова, — Извините, задумался о своём.

26 ноября 1978 года

— Едут, — выдохнул Андрей Иванович, — Работаем.

В отдалении возник знакомый силуэт жигули «трешки». Машина валютчиков медленно ползла по изрытой ухабами дороге. Через десяток секунд она должна повернуть на аллею к дому, а ещё через минуту припарковаться у подъезда, где стоит наша «горбатая» волга.